4.1. Феномен кружковщины

В первой половине 70-х годов для народнического движения были характерны две особенности, из которых одна разъединяла движение, а другая объединяла его, но в отрицательном смысле.

Особенностью, разъединявшей движение, была тактическая разноголосица. Бакунисты, лавристы, бланкисты, а также народники, пытавшиеся действовать независимо от рецептов Бакунина, Лаврова или Ткачева, тянули движение в разные стороны, тем самым ослабляя его. Объединяла же народническое движение тех лет (но – негативно) такая его особенность, как организационный анархизм.

Дело в том, что организационно движение народников первой половины 70-х годов строилось под впечатлением нечаевщины. Отвергнув (своим подавляющим большинством) макиавеллизм и авторитаризм С.Г. Нечаева, народники ударились в противоположную крайность: вместе с нечаевщиной они отвергли саму идею централизованной организации, которая так уродливо преломилась в нечаевщине. Деятели 1870 – 1875 гг., как правило, не признавали ни централизма, ни дисциплины. Они косо смотрели на любое проявление организаторской инициативы, считая это «генеральством», синдромом нечаевщины; анархически отрицали все и всякие авторитеты, поскольку, мол, власть вообще портит людей так, что если бы ею распоряжались ангелы, «у них довольно скоро выросли бы рога»; знать не хотели об уставах и вообще о какой-либо регламентации своих действий и стремились «к полной индивидуальной самостоятельности»[455].

В результате, движение народников обрело и сохраняло до 1876 г. парадоксальный характер: возрастая количественно, развиваясь идейно и нравственно, оно дробилось, мельчало в организационном отношении. Вся первая половина 70-х годов в народническом движении – это время КРУЖКОВЩИНЫ. Народники после разгрома нечаевщины энергично занялись накоплением сил. Их кружки уже к 1874 г., т.е. к началу массового «хождения в народ», густой сетью покрыли всю европейскую Россию. До сих пор не подсчитано, хотя бы примерно, общее число этих кружков. Судя по тому, что на территории 51 губернии, охваченных «хождением» 1874 г., в каждом губернском и даже уездных городах[456] было по одному, чаще по два и более (в Одессе и Вятке – как минимум, по 4, в Орле – 5, в Харькове – 6, в Москве – до 10), а в Петербурге – почти 20 кружков[457], можно насчитать их больше 200.

Все они объединяли почти исключительно учащуюся молодежь. Самыми зрелыми и действенными из них были, естественно, студенческие кружки. Они создавались во всех 8-ми университетах империи и в большинстве институтов. Формы и одновременно прикрытия у них были разные: землячества, коммуны (т.е. общие студенческие квартиры), кассы, библиотеки, кухмистерские (столовые). «Тут сливалось все, – вспоминал о них Лев Тихомиров, – идея студенческого самоуправления, и идея ассоциации, а для крайних это было, наконец, средство пропаганды»[458].

Рост общественной активности студенчества в первой половине 70-х годов засвидетельствован жандармской статистикой: если в 1870 г. были привлечены к дознаниям по политическим делам 10 студентов, то в 1871 – 108, в 1872 – 248 и 1873 г. – 364[459].

Кроме студенческих кружков, и в вузовских городах, и там, где не было вузов, образовывались гимназические и семинаристские кружки. Они уступали студенческим в идейной и гражданской зрелости, но количественно в 1871 – 1875 гг. их было больше, чем студенческих кружков. Народническая пропаганда охватила тоща большинство гимназий (всего их в России к 1871 г. было 123), а из семинарий выделялись в этом отношении Архангельская, Вятская, Костромская, Нижегородская, Самарская, Саратовская, Пензенская, Харьковская, Черниговская. Возникали народнические кружки в привилегированных учебных заведениях закрытого типа – например, в петербургском Морском училище 1871 – 1872 гг. (с участием будущих народовольцев Н.Е. Суханова, Ф.Н. Юрковского, В.Н. Миклухо-Маклая)[460] и в ярославском Демидовском лицее. Вообще, среди участников народнических кружков того времени много было «кающихся дворян» из более чем благополучных семей: князь, прямой потомок в 30-м колене самого Рюрика П.А. Кропоткин, князья А.Л. Макаев, П.А. Микеладзе, А.К. Цицианов, К.Н. Чичуа, княжна О.А. Гурамова, дочь петербургского губернатора и праправнучка морганатического супруга императрицы Елизаветы Петровны генерал-фельдмаршала А.Г. Разумовского С.Л. Перовская, дальний родственник Петра Великого Н.А. Морозов[461], генеральские дети Н.А. Армфельд, В.Н. Батюшкова, А.С. Бутурлин, братья Л.К. и Н.К. Бух, Ф.О. Евецкий, С.Н. Кленовская, Г.Г. Кобиев, С.А. Ламони, С.А. Лешерн-фон-Герцфельд, О.Д. и П.Д. Мельниковы, М.П. Молоствов, Н.А. Назимова, С.М. Переяславцева, А.М. Поршняков, М.О. Пружанская, М.Н. Шрейдер, сын начальника Оренбургского ГЖУ С.С. Голоушев, племянница московского губернатора Е.П. Дурново.

Читатель видит в этом перечне много женщин. Ранее, до 60-х годов XIX в. женщины в русском революционном движении не участвовали. В лучшем случае, они были для революционеров утешительницами (как «декабристки»). Самая же революционная борьба считалась не женским делом. Лишь в 60-е годы русские женщины начали включаться в освободительное движение, но до конца десятилетия такие случаи были редки. Можно назвать лишь несколько имен женщин, которые тогда боролись или (главным-то образом) содействовали революционной борьбе в России. Таковы имена Е.Л. Дмитриевой (Кушелевой), А.В. Корвин-Круковской, Е.Г. Бартеневой, О.С. Левашовой, Н.И. Утиной (Корсини), М.П. Михаэлис.

Не исключением из правила, а правилом участие женщин в русском освободительном движении стало со времени подготовки к массовому «хождению в народ», т.е. с начала 70-х годов. В Большом обществе пропаганды 1871 – 1874 гг. (т.н. «чайковцы») из 103 известных участников было 24 женщины (23,3% состава), в кружке «москвичей» 1875 г. – 17 из 50 – 55 чел. (больше 30%). Отныне русская женщина навсегда стала непременной и активной участницей всех революционных организаций и начинаний. «Хождение в народ» увлекло сотни женщин: 244 из них только за 1873 – 1876 гг. подверглись репрессиям[462]. В народнические кружки к началу «хождения» женщины шли целыми семьями: две сестры Любатович (Вера и Ольга), три сестры Засулич (Александра, Вера, Екатерина), три сестры Ивановских (Александра, Евдокия, Прасковья), три сестры Оловениковы (Елизавета, Мария, Наталья), три сестры Субботиных (Евгения, Мария, Надежда) и мать их Софья Александровна, три сестры Фигнер (Вера, Евгения, Лидия), четыре сестры Панютиных (Вера, Мария, Софья, Юлия).

Все кружки проявляли тогда жгучий интерес к событиям общественной и политической жизни не только в России, но и за ее пределами, рассматривая русское освободительное движение как часть мирового революционного процесса. В годы кружковщины (1871 – 1875) очень многие народники участвовали в деятельности I Интернационала и Парижской Коммуны, заводили и развивали интернациональные связи. Помимо особой Русской секции, членами Интернационала были также П.Л. Лавров, М.А. Бакунин, П.А. Кропоткин, А.А. Серно-Соловьевич, В.А. Зайцев, Н.А. Морозов, М.П. Сажин, В.М. Александров, Н.И. Жуковский, Н.А. Саблин, З.К. Ралли-Арборе, Л.Б. Гольденберг, М.К. Элпидин, Д.И. Рихтер, В.А. Озеров, Н.Е. Васильев, И.Г. Розанов, Н.А. Иванова (Бартенева), А.Г. Варзар (Рашевская), Г. Акимов, С. Барабан, И. Амчеславский, С. Барский и (по агентурным данным) С.И. Корабельников и Фейерштейн[463], а Г.А. Лопатин по рекомендации лидера французских социалистов О. Серрайе при поддержке К. Маркса 20 сентября 1870 г. стал членом Генерального совета[464], где был единственным россиянином. В делах Парижской Коммуны участвовали П.Л. Лавров, А.В. Корвин-Круковская, Е.Г. Бартенева; сражались за Коммуну на баррикадах Е.Л. Дмитриева, А.Т. Пустовойтова, М.П. Сажин, В.А. Потапенко, В.Б. Арендт, К.М. Турский, Н.А. Шевелев, Елецкий[465].

Интерес народников к социалистическому движению на Западе объясняет их тяготение лично к Марксу и, особенно, к его учению. Ряд русских социалистов (Лавров, Лопатин, Дмитриева, Н.И. Утин, В.И. Танеев, Н.Ф. Даниельсон) уже в начале 70-х годов вошел в круг друзей Маркса (а также Ф. Энгельса). С 1869 г. в России стали широко распространяться сочинения Маркса и Энгельса в русском переводе (Устав I Интернационала, «Манифест Коммунистической партии», «Гражданская война во Франции»), а в 1872 г. был издан начатый Лопатиным и законченный Даниельсоном перевод 1-го тома «Каптала». Однако народники, ценя разящую марксову критику капитализма, считали неприменимой к России ту генеральную идею Маркса, что именно капитализм создает материальные предпосылки для социалистической революции и сам порождает собственного могильщика в лице пролетариата. Самый интерес народников к «Капиталу» (и к марксизму вообще) проистекал из их потребности уяснить как можно основательнее генезис, сущность и механизм капиталистического производства, чтобы не менее основательно противопоставить ему русский «особый уклад». Другими словами, народники пытались «„по Марксу“ <…> опровергнуть приложение к России теории Маркса»[466].

Интернациональные связи народников с начала 70-х годов развивались в разных направлениях. К середине десятилетия народники далеко раздвинули национальные границы русского освободительного движения, придав ему подчеркнуто общероссийский характер. Кроме собственно России и Украины, где действовала основная масса народнических кружков, народники создавали свои организации и шли «в народ» на землях Белоруссии, Грузии, Азербайджана, Армении, Литвы, Латвии, Бессарабии. У народников национальных окраин России появились не только свои практики, но и теоретики народничества: Нико Николадзе и Антон Пурцеладзе в Грузии, Мирза Фатали Ахундов и Гасан-бек Зардаби в Азербайджане, Микаэл Налбандян в Армении[467]. Под влиянием ссыльных народников (Е.П. Михаэлис, Н.И. Долгополов, Н.Я. Коншин, А.А. Леонтьев) складывались в 70-е годы убеждения великого казахского просветителя Абая Кунанбаева[468].

В составе русских народнических кружков 70-х годов видную роль играли и украинцы (Ф.В. Волховский, Д.А. Лизогуб), и белорусы (С.Ф. Ковалик, И.И. Каблиц), и грузины (И.С. Джабадари, М.Н. Чекоидзе), и армяне (С.М. Кардашев, К.П. Мамиконян), и евреи (М.А. Натансон, А.И. Зунделевич), и молдаване (Н.П. Зубку-Кодряну, В.Е. Варзар). Все они были движимы интернациональным сознанием, которое сын поляка и грузинки Г.Ф. Зданович мотивировал так: «Новейшая постановка социального вопроса делит человечество не на национальности, а на притесняемых и притесняющих»[469].

Окреп наметившийся еще в 60-е годы (под лозунгом «За вашу и нашу свободу!») русско-польский революционный союз. Из биографических справок III отделения явствует, что к народническому движению 70-х годов в России были причастны свыше 1000 поляков[470]. Среди них были и крупные деятели «хождения в народ» (Л.А. Дмоховский, Г.Ф. Зданович, Е.К. Брешко-Брешковская, А.О. Лукашевич, Н.К. и Е.К. Судзиловские). Громкими именами (Карл Иванайнен, Вильгельм Прейсман, Иоганн Пельконен, Карл-Август Стольберг, Роман Зундштрем) представлены здесь и финны, тоже входившие тогда, как и поляки, в состав Российской империи.

В 1869 г. народники установили и далее развивали деловую связь с национально-освободительным движением в Болгарии, а именно с Центральным революционным комитетом, который возглавлял «болгарский Гарибальди» Васил Левский, с Христо Ботевым, Любеном Каравеловым, Захарием Стояновым и др.[471]. К 1872 г. наладились и русско-сербские революционные связи. Русские народники участвовали в конспирациях основоположника сербского социализма («сербского Герцена») Светозара Марковича, готовили в 1872 г. демократический переворот в Сербии, а в 1875 г. – освободительное антитурецкое восстание в Герцеговине (бывший студент Московского университета, примыкавший к «чайковцам», Георгий Филиппович стал верховным вождем восстания)[472]. Установились и крепли с начала 70-х годов также русско-чешские, русско-венгерские и, особенно, русско-румынские революционные связи[473]. В Румынии образовался один из центров русской революционной эмиграции, которая в 70-е годы вообще приобрела невиданные ранее масштабы и влияние. Только в Цюрихе к 1873 г. русская колония (включая тех, кто приехал учиться) насчитывала 300 человек[474]. Цюрих слыл тогда среди эмигрантов «второй Россией»…

Сами народники считали, что в начале революционного подъема, «пока люди не выказали себя на деле», система кружков «имела свое raison d’etre»[475]. В кружках била ключом политическая мысль, фильтруя различные взгляды, и ковались кадры профессиональных революционеров. В горниле этих кружков получали если не политическую, то, по крайней мере, гражданскую закалку будущие корифеи не только освободительного движения, но и литературы, науки, искусства: например, писатель-классик В.Г. Короленко, ученый-академик М.М. Ковалевский, великая актриса М.Н. Ермолова[476]. Кружковщина позволила народникам вооружиться идейно, определиться тактически и накопить достаточно сил для «хождения в народ».

Мало того, в кружках 70-х годов народническая молодежь укреплялась (опять-таки в противовес нечаевщине) нравственно. Все кружки жили тогда страстными дискуссиями о судьбах России и путях ее преобразования, а в основе этих дискуссий «лежали вопросы нравственные»[477]. Народники дружно восстали против того, что П.Л. Лавров называл «овечьим подчинением кружков своим предводителям»[478], и почти все вооружились – отныне и навсегда – правилом, которое тот же Лавров формулировал (в № 1 журнала «Вперед!») так: «Есть необходимые условия борьбы, при которых приходится употреблять временно противу врагов и ложь, и принуждение, и захват орудий борьбы. Но без крайней и временной необходимости эти средства вредят самой цели, для которой их назначают. В кругу же единомышленников, товарищей, союзников по общему делу ложь есть преступление <…> Люди, утверждающие, что цель оправдывает средства, должны всегда сознавать ограничение своего права весьма простым трюизмом: кроме тех средств, которые подрывают самую цель»[479].

С другой стороны, кружковщина первой половины 70-х годов имела и много слабостей, которые вредили движению. Организационный анархизм мешал революционерам наладить четкую, слаженную работу и обеспечить должную конспирацию. Упиваясь «полной индивидуальной самостоятельностью», они теряли элементарно необходимый в нелегальных условиях инстинкт самосохранения. Именно отсюда проистекали образчики конспиративного простодушия, которыми отличались многие деятели «хождения в народ», попадая в руки полиции с длинными списками фамилий и адресов и прочей «канцелярией». Самый доступ в такие, организационно рыхлые кружки был открыт чуть ли не всем желающим: даже случайным лицам, временным попутчикам, просто любопытствующим, а то и провокаторам (Г.С. Трудницкий в кружке «сен-жебунистов», Ю.Н. Говоруха-Отрок в кружке С.Ф. Ковалика, Н.Е. Горинович в «Киевской коммуне»), которые при первом же удобном случае выдавали все и вся[480]. К тому же нравственная ущербность этих случайных людей давала повод властям изображать всех вообще революционеров моральными уродами. Например, «Киевскую коммуну», куда затесалась одна падшая женщина (Идалия Польгейм), жандармские и судебные власти клеймили как «вертеп разврата»[481].

Наконец, кружковщина мешала развитию идейных, деловых и прочих контактов между народниками, распыляла их возраставшие с каждым годом силы. «Каждый кружок, – констатировали сами народники, – действует так, как будто он только и есть единственный представитель социалистической деятельности; об остальных он не знает или знать не хочет <…> Дела кружка стали выше общего дела»[482]. Лишь в 1873 г., непосредственно перед началом массового «хождения», разрозненные кружки народников поспешно стали сговариваться друг с другом, обмениваясь при этом опытом, идеями, планами, средствами – от денежных пожертвований (которыми питали их состоятельные кружковцы или сочувствующие) до явочных квартир и «пунктов» пропаганды.

К тому времени несколько изменились задачи и самый характер деятельности кружков. В 1870 – 1872 гг. народники ориентировались главным образом на культурно-просветительную работу, на «развитие, расширение умственного горизонта» молодежи, чтобы подготовить «сознательные элементы для будущей широкой общественной деятельности – освободительной и революционной»[483]. Таков был, например, типичный для тех лет кружок самообразования в Харькове, который возглавляли выпускница местной гимназии Елизавета Николаевна Солнцева (незаконнорожденная дочь помещика-аристократа и его крепостной) и ассистент Харьковского университета Яков Игнатьевич Ковальский[484].

В большом «розовом доме» Солнцевой, который она унаследовала от отца, собирались гимназисты, семинаристы, студенты, учителя, врачи, работницы-модистки на занятия и за консультациями по всем областям знаний от грамматики до философии, включая историю социалистических учений. Именно в этом кружке выделился 20-летний студент-юрист, впоследствии крупнейший ученый-социолог академик М.М. Ковалевский. Он помогал кружковцам осваивать в оригиналах труды А. Сен-Симона, Ш. Фурье, Р. Оуэна, «хотя сам не увлекался социализмом, был тем, что называлось тогда „радикалом“, понятие в то время весьма растяжимое, но выражавшее недовольство, неприемлемость существующего политического строя, неприемлемость старых устоев вообще»[485]. Радикализм юного Ковалевского был подчеркнутым. Однажды он заподозрил кружковца Д. в шпионской связи с III отделением. Читая реферат об организации шпионажа во Франции при Наполеоне III, Ковалевский так уставился на Д., что довел того до истерики[486]. Кстати, из того же кружка вышли еще два выдающихся ученых – химик академик Д.П. Коновалов, автор всемирно известных «Законов Коновалова», и юрист профессор, ректор Харьковского университета Н.О. Куплеваский[487].

Подобные же кружки самообразования возникали и действовали в 1870 – 1872 гг. почти повсеместно, но главным образом в Петербурге. Здесь самой авторитетной была центральная группа Большого общества пропаганды (т.н. «чайковцев»). Она еще до 1873 г. занялась, наряду с самообразованием, революционной пропагандой не только среди учащейся молодежи, но еще и в рабочей среде. В течение же 1873 г., по мере подготовки к массовому «хождению в народ», почти все кружки вслед за «чайковцами» выдвинули на первый план задачи освободительной борьбы с ярко выраженной революционной направленностью.