а) Литература

Революционная тема в отечественной литературе стала развиваться только после 1861 г. В дореформенной России некоторые поэты – именно поэты и никто более (А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, А.И. Полежаев, особенно же декабристы: К.Ф. Рылеев, А.И. Одоевский, П.А. Катенин, В.К. Кюхельбекер) – писали отдельные произведения, в которых революционными были идеи, настроения, даже призывы, но все это представляло собой лишь пролог к революционной теме. Живая жизнь русских революционеров, их действия, конкретные образы в дореформенной литературе отсутствовали совершенно – по двум причинам: с одной стороны, мешала литераторам жесткая, непроходимая, «осадная», как называл ее Герцен, цензура, а с другой стороны, и это главное, героика революционной борьбы тогда еще не стала типическим проявлением российской действительности, не обрела такого размаха и такой силы, чтобы вдохновить собою мастеров слова.

Функцию положительного героя выполняли тогда в нашей литературной классике так называемые «лишние люди» от Чацкого до Рудина, не находившие возможности применить свои силы, энергию, ум на пользу обществу. Только после падения крепостного права, в 60-е, а главным образом в 70-е годы, положительными героями русской литературы становятся «народные заступники», борцы, включая и профессиональных революционеров, которые формируются как таковые впервые в России именно из народников 70-х годов.

Вообще революционер в пореформенной России быстро стал видной фигурой. Он привлекал к себе внимание художников не только как выразитель (действительный или предполагаемый, – это другой вопрос) исторического прогресса, обличитель старого и созидатель нового мира, но и как особый тип человеческой личности, сильной и праведной, свободной от социальных, политических и нравственных предрассудков. К нему обратились поэтому все писатели, верные жизненной правде, начиная с И.С. Тургенева.

Тургенев первым из русских писателей начал работать над созданием образа необходимой, по его мнению, для России «сознательно-героической натуры». Не находя таковой на родине, он сделал искомым героем своего романа «Накануне» (1860 г.) иностранца, болгарина Инсарова. Два года спустя в романе «Отцы и дети» Тургенев представил русский образец такой натуры – Базарова, «нигилиста», провозвестника революционеров-народников, но еще не революционера. Еще через год появился роман Н.Г. Чернышевского «Что делать?» с образом революционера Рахметова, который, однако, при всей его притягательной силе, в художественном отношении (не в пример живописным тургеневским образам) был схематичен. Ни Тургенев, ни Чернышевский тогда, в начале 60-х годов, еще не могли почерпнуть из жизни достаточного материала для создания такого образа революционера, который был бы и выразителен, и типичен. Народническое движение 70-х годов вооружило писателей таким материалом в избытке. Именно в 70-е годы революционная тема стала самостоятельной и одной из ведущих тем русской литературы. Наибольший вклад в нее из писателей XIX в. внес Тургенев (не считая тех, кто сам участвовал в движении, как С.М. Степняк-Кравчинский или П.Ф. Якубович).

Роман Тургенева «Новь» (1877) был первым отечественным романом, притом легально изданным, о революционерах-народниках. Вслед за ним Тургенев написал стихотворения в прозе «Чернорабочий и белоручка» (1878) и «Порог». Литературоведы обычно датируют «Порог» 1878 г. и считают его откликом на дело Веры Засулич, но ряд лиц, близких к Тургеневу (П.Л. Лавров, А.И. Зунделевич, Н.С. Русанов), свидетельствовали, что «Порог» был написан как отклик на казнь Софьи Перовской в 1881 г.[130] «Новь», «Чернорабочий и белоручка», «Порог» запечатлели революционеров-народников трагически обреченными, хотя и благородными, самоотверженными людьми (героиня «Порога» названа святой). В рассказе 1881 г. «Отчаянный» Тургенев признал у народовольцев «содержание и идеал», а в последней своей повести «Natalia Karpovna» (1883 г., сделаны лишь наброски) пытался создать уже «новый в России тип, жизнерадостного революционера», «геркулесову силу», которая «все переваривает»[131].

Л.Н. Толстой в 60-е годы под свежим впечатлением разрыва с кругом Н.Г. Чернышевского отреагировал на революционное движение враждебно – двумя «антинигилистическими» пьесами: «Зараженное семейство» (1864) и «Нигилист» (1866). Но в 70-х годах Толстой сумел оценить народников как «лучших, высоконравственных, самоотверженных, добрых людей»[132] и стал изображать их таковыми: это – и персонажи романа «Воскресение», политические ссыльные Симонсон, Набатов, Щетинина, Крыльцов, и герой рассказа «Божеское и человеческое» (1906) Светлогуб, списанный с реального Дмитрия Лизогуба. Революционное народничество обязано Льву Толстому и таким многозначащим документам, как его мартовское 1881 г. письмо к Александру III в защиту жизней Андрея Желябова, Софьи Перовской и товарищей их, цареубийц[133].

Третий гений русской литературы Ф.М. Достоевский слыл ярым врагом «нигилистов» и на рубеже 60 – 70-х годов изображал их в романе «Бесы» «руками, дрожащими от гнева» (по выражению М.Е. Салтыкова-Щедрина). Но даже он в последние годы жизни поддался обаянию героев народничества, усомнился в своем предубеждении против них, признал «свою логику» и «какое-то удивительное самопожертвование» революционеров[134]. Лучше всего говорит об этом его замысел второго романа дилогии «Братья Карамазовы». 20 февраля 1880 г. Достоевский рассказывал А.С. Суворину, что «напишет роман, где героем будет Алеша Карамазов. Он хотел его провести через монастырь и сделать революционером. Он совершил бы политическое преступление. Его бы казнили. Он искал бы правду и в этих поисках, естественно (! – Н.Т.), стал бы революционером»[135].

М.Е. Салтыков-Щедрин как сатирик тяготел к изображению не столько революционного, сколько реакционного лагеря. Его пером осрамлены столь характерные для 70 – 80-х годов типы царских карателей, как «бесшабашные советники» Удав и Дыба из книги «За рубежом» (1881) и, особенно, мастер «щипать людскую корпию» «надворный советник Сеничка» из десятого «Письма к тетеньке» (1882). Но у Щедрина в рассказе «Больное место» (1879) есть образ «народного заступника» Степана Разумова, идейно и нравственно очень значимый, хотя замаскированный перед цензурой.

Не без помощи эзоповского языка, но более откровенно, чем Щедрин («вполоткрыта», по излюбленному выражению И.А. Крылова), изображал народников, «людей, которые умирают за других, которые за чужое благо томятся в тюрьмах десятки лет»[136], Глеб Успенский в рассказах и очерках «Неизлечимый» (1877), «Три письма»(1878). В 1885 г. он написал очерк «Выпрямила», в котором воспел три высочайшие гармонии: наряду с красотой труда и красотой искусства, олицетворенной в образе Венеры Милосской, красоту революционного подвига, тоже символизированную в образе женщины. В этюдах к очерку назван прототип этой женщины: «В.Н.» и «Ф» (т.е. В.Н. Фигнер)[137].

Много работал над образом революционеров К.М. Станюкович – лучший в России писатель-маринист, «Айвазовский слова», как его называли, дядя народовольца М.Н. Тригони. В двух романах 1879 г. «Наши нравы» и «Два брата» он представил обаятельные, несмотря на подцензурный камуфляж, типы народников-пропагандистов и революционера рахметовского склада (даже с похожей фамилией) Мирзоева. Позднее, в сибирской ссылке Станюкович написал роман «В места не столь отдаленные» (1886), где контурно обозначил революционное прошлое самой привлекательной героини Степовой.

Иносказательно откликнулся на революционную тему В.М. Гаршин, который высоко чтил народовольцев («мне хотелось бы воплотить этих людей в художественные образы, но это выше сил моих»[138]). Его «Attalea princeps» (1880) и, особенно, «Красный цветок» (1883) – это и гимн и реквием «безумству храбрых» «Народной воли».

Революционная тема была одной из главных в раннем творчестве В.Г. Короленко, который сам пережил четыре ареста и долгую ссылку за связь с народниками. В 1880 г. он написал рассказ «Чуднáя». Героиня рассказа – больная, умирающая, но гордая и непреклонная ссыльная революционерка, о которой ее товарищ говорит жандарму: «Сломать ее можно… Вы и то уж сломали… Ну а согнуть, – сам, чай, видел: не гнутся этакие»[139]. Прототипом «Чудной» была народоволка Э.Л. Улановская, трижды осужденная царским судом. Короленко встречался с ней в ссылке и хотел посвятить ей «Чудную».

Под стать героине Короленко революционеры-народники Кинтильян и Аня из рассказа Д.Н. Мамина-Сибиряка «В худых душах» (1882), Лиза Гарденина в романе А.И. Эртеля «Гарденины» (1889), Маня Карташова – персонаж двух романов Н.Г. Гарина-Михайловского «Студенты» (1895) и «Инженеры» (1907), героиня одного из ранних рассказов А.М. Горького «Маленькая» (1895). Сочувственно обрисован народоволец Владимир Иванович в повести А.П. Чехова «Рассказ неизвестного человека» (1893). Чехов написал ее вскоре после своей поездки на Сахалин, где он, вопреки запрету властей, встречался с политическими каторжанами, народовольцами А.И. Александриным, В.И. Вольновым, И.П. Ювачевым, Н.Л. Перлашкевичем и др.[140]

До сих пор речь шла только о выдающихся писателях, классиках русской художественной прозы. Но революционно-народническую тему развивали и очень многие рядовые мастера, иные из которых были тогда популярны и любимы читателями: А.О. Осипович-Новодворский, П.В. Засодимский, Н.Н. Златовратский, И.А. Сапов, А.Н. Луканина и др. Талантливую, со знанием дела и сочувствием к революционному подполью, повесть о народниках под названием «Нигилистка» (1890) написала С.В. Ковалевская – замечательный ученый, первая женщина в мире, ставшая профессором математики, и первая в России член-корреспондент Академии наук.

Об отражении революционно-народнической темы в поэзии надо говорить особо. Здесь первыми по времени и значению были произведения Н.А. Некрасова. Еще в поэме «Кому на Руси жить хорошо» (1866 – 1876) Некрасов создал образ Григория Добросклонова – один из самых ранних литературных образов революционера-народника. В хрестоматийных строках о Добросклонове:

Ему судьба готовила

Путь славный, имя громкое

Народного заступника,

Чахотку и Сибирь

слышится отголосок столь частых в 70-е годы репрессий царизма против народников-пропагандистов. Героям «хождения в народ» Некрасов посвятил знаменитое стихотворение «Сеятелям» (1876), а другой шедевр «Смолкли честные, доблестно павшие…», созданный, как полагают некрасоведы, к 1874 г. в память жертв Парижской Коммуны, но не публиковавшийся, поэт в 1877 г. переадресовал и лично переслал в тюремную камеру героям народнического процесса «50-ти» (впервые опубликовал его журнал народников «Земля и воля» в № 5 за 1879 г.).

Из стихотворений других поэтов, может быть, самой популярной в годы революционного народничества была «Узница» Я.П. Полонского. До недавних пор считалось, что она написана в 1878 г. как отклик на дело Веры Засулич. В 1977 г. мне посчастливилось установить, что Полонский написал «Узницу» годом ранее и откликнулся ею на процесс «50-ти»[141].

Одной из подсудимых на этом процессе Лидии Фигнер посвятил стихотворение «К судьям» А.Л. Боровиковский – адвокат, острослов и поэт, написавший ряд «антиправительственных» стихов, по поводу которых он сам подтрунивал над собой:

За свои стихотворенья

Ты куда же мнишь попасть:

В олимпийские ль селенья?

В полицейскую ли часть?[142]

Очень популярной в радикальных кругах была драматическая поэма Минского (псевдоним Н.М. Виленкина) «Последняя исповедь», опубликованная в № 1 газеты «Народная воля» за 1879 г. Именно она вдохновила И.Е. Репина на создание картины «Отказ от исповеди».

Вообще в годы «Народной воли», пожалуй, наибольший успех из подцензурных и полулегальных стихотворений на революционную тему имели стихи талантливого поэта посленекрасовского десятилетия С.Я. Надсона «Мрачна моя тюрьма», «Ни звука в угрюмой тиши каземата», «По смутным признакам, доступным для немногих» и др., в которых запечатлелась вся бездна страданий и вся сила духа узников царизма. От их имени поэт обращался к собрату по убеждениям:

Из каменных гробов, и душных, и зловонных,

Из-под охраны волн, гранита и штыков

Прими, свободный брат, привет от осужденных,

Услышь, живущий брат, призывы мертвецов![143]

Страстными, полными сострадания к народовольцам, откликами на расправу с ними начал свой творческий путь К.М. Фофанов – едва ли не самый интересный в России поэт эпохи безвременья, примерно с 1887 г., когда умер Надсон, до середины 90-х годов[144]. Таковы его стихи 1881 – 1883 гг. «Вы что пали жертвой злобы», «Узник», «Рассказ могильщика о казни», которые мне удалось разыскать в архивах и опубликовать в 1970 г.[145] В августе 1882 г. Фофанов написал стихотворение «Погребена, оплакана, забыта» памяти Софьи Перовской.

Против карательной политики царизма 70 – 80-х годов были направлены распространявшиеся нелегально (в списках и подпольных изданиях) стихи «Сердце государево» Л.Н. Трефолева:

Мы между народами

Тем себя прославили,

Что громоотводами

Виселицы ставили.

а также сатирическая «Песнь торжествующей свиньи» с грифом «Посвящается М.Н. Каткову» А.П. Барыковой. Эта «песнь» дополняет сказку Щедрина «Торжествующая свинья или разговор свиньи с Правдою» из цикла «За рубежом» (свинья там «кобенится» перед Правдой и «чавкает» ее). Смысл «песни» – в обличении бездуховности, животной узости идеалов реакции, воплощением которой представлена «торжествующая свинья».

К.Д. Бальмонт, который, по словам В.Я. Брюсова, десять лет (1895 – 1904) «нераздельно царил над русской поэзией»[146], еще до начала литературной деятельности подвергался репрессиям за связи с народовольцами и отразил в первом сборнике своих стихотворений «Под северным небом» народнические идеи:

Хочу я усладить хоть чье-нибудь страданье,

Хочу я отереть хотя одну слезу[147].

Если зачинателем революционно-народнической темы в русской классической поэзии был Некрасов, то завершил ее А.А. Блок. В его поэме «Возмездие» (1911 – 1921, осталась неоконченной и расценивается специалистами как вершина творчества поэта) описана – в мажорном, призывном тоне – сходка землевольцев с участием Софьи Перовской и Сергея Кравчинского[148].

При столь всеобъемлющем воздействии революционного народничества на литературу даже консервативно настроенные писатели поднимались если не до оправдания революционеров, то до осуждения их карателей. Так, А.К. Толстой в сатире «Сон Попова» (1873) язвил карательную систему, глава которой – министр внутренних дел – изрекает, не обинуясь: «Законность есть народное стесненье, гнуснейшее меж всеми преступленье!». Н.С. Лесков, который в 60-х годах отдал дань охранительству романами «Некуда» и «На ножах», в 70-е годы эволюционировал далеко влево и создал ряд блестящих сатир на карательную политику царизма: «Административная грация», «Заячий ремиз» и др. В них осмеяны не только царские «ловитчики», алчущие «цапать потрясователей основ», но и карательные борзописцы, норовившие «такой клеветон [о революционерах] написать, чтоб во все страны фимиазм пошел»[149].

В один голос с русскими писателями развивали революционно-народническую тему мастера слова других народов России, особенно украинские[150]. И.Я. Франко в стихотворении «Гимн» (1880) народнически призывал:

Не сгибаться, а бороться,

Пусть потомкам, не себе

Счастье выковать в борьбе!

Революционер, гибнущий за свои убеждения, но не изменяющий им, был любимым поэтическим образом М.П. Старицкого («Борцу», «Встреча», «Путь крутой» и другие стихи из двухтомника 1881 – 1883 гг. «Песни и думы»). Леся Украинка одно из первых стихотворений («Надежда», 1880) посвятила своей тетке Е.А. Косач, репрессированной за народническую пропаганду, а в стихотворении «Мать-невольница» (1895) воспела М.П. Воронцову (Ковалевскую), осужденную в 1879 г. на каторгу по делу народников-террористов. Еще один классик украинской литературы Панас Мирный сам был причастен к народнической «крамоле» и сочувственно изобразил ее деятелей в рассказе «Народолюбец» (1870 – 1875) и в повести «Лиходеи» (1875).

В Грузии иносказательно приветствовал героев 1 марта Акакий Церетели («Весна», 1881), открыто возвеличивал жертвы царских репрессий Важа Пшавела («Верю – и верил всегда я», 1888):

Жить на земле будет вечно

Тот, кто погиб, сострадая

Скорби людей бесконечной.

В Белоруссии стихи с обличением карателей народничества писал Франциск Богушевич («Худо будет», 1891), в Латвии – Ян Райнис («Любящие отечество», 1897).

С наибольшим знанием дела, хотя и с меньшим художественным талантом, чем литературные классики, изображали революционно-народническое движение те литераторы (прозаики и поэты), которые сами активно участвовали в движении. Первым из них по значению надо признать С.М. Кравчинского (Степняка), имя которого равно принадлежит и русскому, и украинскому народу, и народам Европы, поскольку он родился на Украине, революционную деятельность вел главным образом в России, а литературную – в Италии, Швейцарии, Англии.

Замечательный роман Кравчинского «Андрей Кожухов» (1889) правдиво рисует движение народников в самый драматический момент их поворота от пропаганды к террору, причем сцена, в которой герой романа покушается на жизнь Александра II, воспроизводит действительную картину покушения А.К. Соловьева 2 апреля 1879 г. Столь же исторически достоверна и художественно выразительна повесть Кравчинского «Домик на Волге» о «хождении в народ» (1889). И в романе, и в повести, а также в драме «Новообращенный» (1894) Кравчинский показал, как идейно убеждены, отважны и нравственно чисты, хотя и трагически обречены, герои народничества. Их credo: «Мы должны думать не только о пользе, но и о чести нашей партии»[151].

Книгу уникальной судьбы, роман «Булгаков» написал революционер-народник Ф.Н. Юрковский – в 1882 г. на Карийской каторге в Забайкалье. В 1883 г. он был переведен с Кары в Шлиссельбургскую крепость (разумеется, без романа, который был изъят у него и уничтожен), и с начала 90-х годов, когда узникам Шлиссельбурга разрешили письменные принадлежности, написал роман еще раз, но не до конца; на последней странице рукописи Юрковского приписано рукою Н.А. Морозова: «Здесь роман кончается по причине смерти автора, не вынесшего заключения»[152]. В «Булгакове» картинно представлены жизнь, быт, деятельность, типы людей народнического подполья 1874 – 1875 гг. на юге России.

Среди поэтов народничества первым по значению был, бесспорно, П.Ф. Якубович (Мельшин), «Арион революционной молодежи 80-х годов», как его называли, один из героев процесса «21-го», где он был осужден на 18 лет каторги. Смысл и дух музы Якубовича передан в стихотворном эпиграфе 1884 г. к будущему собранию его сочинений:

Я пою для тех, чьи души юны,

Кто болел, как за себя, за брата.

Музой был мне сумрак каземата,

Цепь с веревкой – лиры были струны[153].

Якубович был народовольцем. Но такова же по смыслу и духу – идейна, гражданственна, народна – муза другого мастера народнической и, кстати, украинской поэзии чернопередельца П.А. Грабовского, пережившего три ареста и 16 лет каторги и ссылки в Сибири. Вот строки из его стихотворения «Народнику» (1894):

Пусть палач душит край, –

Смело к цели шагай,

Не тужи.

Чтоб добиться свобод,

Жизнь свою за народ

Положи!

Вообще эпоху революционного народничества В.И. Ленин справедливо характеризовал как «время, когда каждый социалист был поэтом и каждый поэт – социалистом»[154]. Стихи писали десятки революционеров-народников (В.Н. Фигнер, Г.А. Лопатин, Н.А. Морозов, С.С. Синегуб, Д.А. Клеменц, Ф.В. Волховский, Н.А. Саблин, С.И. Бардина и многие-многие другие) – стихи, не всегда удачные в художественном отношении, но сильные правдой жизни, борьбы и даже психологии народничества[155]. Иные из них стали популярнейшими революционными песнями, которые прошли через три революции в России и живут поныне: «Отречемся от старого мира» П.Л. Лаврова, «Замучен тяжелой неволей» Г.А. Мачтета, «Слезами залит мир безбрежный» В.Г. Богораза-Тана, похоронный марш «Вы жертвою пали» И.М. Познера и А.И. Архангельского.

Итак, мастера всех жанров отечественной литературы 70 – 90-х годов XIX в., включая самых выдающихся ее корифеев, так или иначе (прямо, «вполоткрыта», иносказательно) выразили свое сочувствие к революционному народничеству, хотя и порицали «крайности» его теории (социализм) и тактики (террор). Только Ф.М. Достоевский в «Бесах» гневно осудил народническую «крамолу», а Л.Н. Толстой и Н.С. Лесков от своей хулы против народников 60-х годов в 70-х годах отказались. Вместе с тем на обочине российской словесности подвизались литераторы, избравшие своей специальностью «антинигилистический роман», т.е. не отдельные нападки на «крамолу», как у Достоевского, Толстого, Лескова, а систематическое (и сверх всякой меры) ее поношение.

Эти романисты по своим творческим возможностям выглядели пигмеями рядом не только с такими гигантами, как Толстой и Тургенев, но и с писателями масштаба Гаршина и Надсона. «Классиком» среди них слыл бесталанный и беспринципный Б.М. Маркевич – тот самый, кого Тургенев сделал заглавным героем аллегорического стихотворения «Гад». Именно роман Маркевича «Бездна» (1883 – 1884) стал самым «антинигилистическим». Он не только карикатурил революционеров, но и уязвлял царскую власть за недостаточно жестокую расправу с ними, требуя еще более крутых мер. Роман был переполнен аляповатыми описаниями революционных ужасов. А.П. Чехов назвал его «длинной, толстой, скучной чернильной кляксой»[156].

По тому же рецепту были изготовлены романы «Перелом» Маркевича (1880 – 1881), «Злой дух» В.Г. Авсеенко (1881 – 1883), «Вне колеи» К.Ф. Головина (1882) и другие «темные пятна злорадного человеконенавистничества на светлом фоне русской литературы»[157]. «Антинигилистическая» словесность не знала цензурных препон, но не имела в обществе и малой доли того успеха, каким пользовались истинные художники, ни по литературным достоинствам, ни по идейному содержанию.

* * *

После 1917 г. революционно-народническая тема в нашей литературе стала свободной от цензуры. Советские писатели[158] часто обращались к ней, стараясь изобразить не столько идеалы и личности, сколько уже деятельность народников. Тем не менее, все созданное ими в этом отношении за семь десятилетий при количественном превосходстве качественно уступает дореволюционной литературе, главным образом по недостатку равновеликих (под стать классикам XIX в.) художественных талантов.

В первые полтора десятилетия Советской власти литература о народниках издавалась регулярно, но художественных удач в ней было немного. Серьезный роман О.Д. Форш «Одеты камнем» (1924 – 1925) посвящен М.С. Бейдеману и другим революционерам 60-х годов. Слабее во всех отношениях роман А.А. Соколовского «Первые храбрые» (1929) о революционных событиях 1878 – 1881 гг. и его трилогия: «Бунтари» – о «хождении в народ», «Новое оружие» и «Осужденные на смерть» – о народовольцах. В 1933 г. увидели свет два интересных романа. Один из них – «Непобежденный пленник» (об Ипполите Мышкине) – написал большой мастер слова В.И. Язвицкий, автор двухтомного повествования «Иван III, государь всея Руси». Другой роман – «Бархатный диктатор» (о диктатуре М.Т. Лорис-Меликова в кульминационный момент единоборства «Народной воли» с царизмом) – написан ученым-литературоведом Л.П. Гроссманом. Роман Язвицкого художественно выразителен, но исторически поверхностен, а Гроссмана – строго документален, но недостаточно художествен.

В те же годы был издан ряд произведений о народниках для «легкого» чтения (среди них повести «Цареубийца» Зинаиды Ахтырской и «Дорога на эшафот» Елены Сегал – о Софье Перовской). Вся вообще советская художественная (как и научная) литература 20-х – начала 30-х годов изображала народников и, особенно, народовольцев самоотверженными героями, слабость которых заключалась в том, что они были далеки и от марксизма и от народа.

С середины 30-х годов четвертьвековая полоса забвения народничества в СССР захватила и художественную литературу. Тем временем за границей писатель-эмигрант, выдающийся мастер слова М.А. Алданов посвятил революционному народничеству самый крупный и, возможно, лучший из своих шестнадцати романов[159] – «Истоки» (1948). В нем объективно, как бы отстраненно, с учетом и сильных и слабых сторон народничества представлены революционеры 70-х годов и, кстати, точно воссоздана картина цареубийства 1 марта 1881 г. Алданов по-толстовски отрицал и «белый» и «красный» террор, но признал, что народовольцы были вынуждены прибегнуть к насилию. Зато П.Н. Краснов (царский генерал и атаман Войска Донского, казненный по приговору советского суда за сотрудничество в 1941 – 1945 гг. с гитлеровцами) в романе «Цареубийцы» (1938) изобразил народовольцев «безобразными», «косматыми», «дремучими обезьянами», которые ни за что убивают «дивно прекрасного» Александра II.

В СССР публикация художественных произведений о революционерах-народниках возобновилась только после XX съезда КПСС. Уже в 1956 г. появился роман И.Я. Бражнина «Голубые листки». Его центральная тема – жизнь и смерть главного техника «Народной воли» Николая Кибальчича. С 1959 г. начали выходить в свет «народнические» повести и романы Ю.В. Давыдова.

Юрий Давыдов как никто из писателей, интересующихся народничеством, заботится об исторической и чисто фактической достоверности своих произведений, больше многих историков работает в архивах. Его романы «Март» – о народовольцах-первомартовцах (1959), «Глухая пора листопада» – о т.н. «дегаевщине», грандиозной провокации царизма против «Народной воли» (1968), «Соломенная сторожка» – о Г.А. Лопатине и других народниках (1986) не просто художественно выразительны. Они всегда превосходно документированы, почти безупречны с точки зрения исторической достоверности[160].

Этого нельзя сказать о романах С.А. Заречной «Предшественник» (о Н.Г. Чернышевском) и, особенно, «Подвиг поколения» (1963) – о народниках 70-х годов. Второй роман написан с претензией на панорамное отображение всех сторон общественной жизни и освободительного движения в России за 10 лет (1874 – 1883), но не удался автору: с одной стороны, перегружен сюжетными линиями и персонажами, с другой – недостаточно историчен, страдает фактическими погрешностями, анахронизмами.

Из произведений, созданных в 1970-е годы, выделяется роман украинского писателя Н.М. Строковского «Жизнь во втором чтении» (1972) – о П.А. Грабовском. Роман интересный, глубокий, исторически правдивый. К сожалению, смерть помешала Строковскому написать задуманное продолжение романа.

В 1980-е годы написан живописный роман К.М. Белова «Палач», главный герой которого – реальное лицо, заплечных дел мастер Иван Фролов, повесивший только за 1879 – 1882 гг. в исполнение приговоров царского суда 26 революционеров-народников. Переизданный в 1993 г., когда наша журналистика и, отчасти, историография конъюнктурно повернули от восхваления революционеров к поношению их, роман Константина Белова показывает и чистоту идеалов народничества и правоту его революционного дела. Герой романа в конце концов прозревает, осознав, что «истинными виновниками преступлений были не жертвы, казнимые именем государя, а те, кто судил их и отправлял на виселицу»[161].

Вообще, советская художественная литература по нашей теме – преимущественно биографическая. Изданы романы и повести Германа Нагаева о Кибальчиче, Игоря Смольникова о Кравчинском и Лопатине, Михаила Хейфеца о Клеточникове, Зиновия Фазина о Вере Засулич. Два десятка книг о народниках вышли в популярной ранее серии «Пламенные революционеры». Лучшие из них – «Завещаю вам, братья…» (об Александре Михайлове), «На скаковом поле, около бойни…» (о Дмитрии Лизогубе) и «Две связки писем» (о Германе Лопатине) Ю.В. Давыдова, «Нетерпение» (об Андрее Желябове) Ю.В. Трифонова, «Тайна клеенчатой тетради» (о Николае Клеточникове) В.И. Савченко[162].

Кстати, Владимир Савченко первым в художественной литературе представил нам Клеточникова во весь рост как феномен умственной, деловой и нравственной силы, причем открыл в архивах ряд неизвестных страниц биографии своего героя (например, его причастность к «Организации» Н.А. Ишутина – Д.В. Каракозова).

В постсоветское время некоторые беллетристы потянулись вслед за публицистами, к поруганию нашей революционной истории. Самый характерный пример – роман Олега Михайлова «Забытый император» (об Александре III. М., 1997), где народники представлены как «безумные фанатики», «злодеи», «дубины» и «дуры» с «нелепыми идеалами» (С. 15, 17, 334, 335, 339).

Поэтических произведений о революционерах-народниках в советской литературе немного. Драматическая поэма Саввы Голованивского «Первый гром» (1957), посвященная героям 1 марта 1881 г., грешит избытком вымысла. Более историчны главка «Фигнер» из поэмы Евгения Евтушенко «Казанский университет» (1971) и, особенно, поэма Николая Доризо «Андрей Желябов» (1970). Поэт Доризо лучше иных ученых разобрался в истории 1870 – 1880-х годов, показав идейную и нравственную обусловленность самопожертвования народовольца, будь то Желябов или Александр Ульянов:

Да, в это рабское бесправье

Мог поступить он только так:

Грохочет танк самодержавия,

И он с гранатою – под танк[163].

Стихи советских поэтов на революционно-народническую тему плюралистичны. Игорь Волгин в стихотворении «Софья Перовская» традиционно восславил подвиг своей героини, Борис Олейник рассуждает о народовольцах сдержанно (стихотворение «Микола Кибальчич»), а Владимир Корнилов («Екатерининский канал») категорически их осудил.