1. Две России

1. Две России

В 1917-22 гг. гражданская война вышвырнула из России за рубеж более 2 миллионов человек. Точный учет их был невозможен, они перетекали из страны в страну, поэтому количественные данные о распределении русских эмигрантов по карте мира весьма приблизительны. Скажем, через Константинополь с двумя «одесскими», «новороссийской» и «крымской» эвакуациями прошло более 300 тыс. чел., но многие задержались здесь ненадолго, стараясь перебраться в другие государства — на Балканы, в Чехословакию, Венгрию. Другой мощный поток уходил из России через западные границы — здесь возможностей для бегства было даже больше, поскольку дороги вели по суше, а в периоды немецкой и польской оккупации выезд за рубеж был достаточно легким. Поэтому в Польше собралось до 200 тыс. русских, в Германии до 600 тыс. Много их было в Финляндии и прибалтийских государствах. Значительное количество казаков и белогвардейцев, эвакуированных через Каспий, собралось в Персии. Сюда же добавились беженцы из Закавказья. Но тут их вообще вряд ли кто-то и когда-то пытался сосчитать. Около 100 тыс. очутилось в Китае — те, кто уходил за границу после разгрома Колчака, Семенова, падения Владивостока, а то и при советской власти — при здешних пространственных масштабах наладить охрану границы большевикам удалось не сразу. Большие русские колонии образовались в Маньчжурии — в полосе КВЖД, и в Шанхае, имевшем статус "открытого города".

Во Франции эмигрантов поначалу набралось немного — жизнь тут была дороже, чем в Германии или Венгрии, да и для проезда у большинства беженцев не имелось ни денег, ни документов. Но затем ситуация резко изменилась. В результате Раппальского договора с СССР немецкие власти стали косо смотреть на эмигрантские организации, а в 1923 г. Германию поразил чудовищный финансово-экономический кризис, прежде всего ударивший по малообеспеченным и слабозащищенным слоям жителей, каковыми и являлись беженцы. В то же время победительница Франция усиленно восстанавливала экономику за счет полученных репараций, однако из-за военных потерь испытывала недостаток рабочих рук. И различные организации, государственные и частные, нашли простой выход, приглашая русских, в результате чего к середине 20-х годов сюда перебралось из других государств свыше 400 тыс. чел. Кстати, такое благодеяние к недавним союзникам оказывалось далеко не бескорыстным. Французские вербовщики и представители фирм, разъезжавшие по странам, где скопились беженцы, заключали с ними контракты на длительные сроки, а, приехав на место, люди узнавали, что будут получать вдвое меньше других иностранных рабочих (например, итальянцев), не говоря уж о коренных французах.

Но несмотря на огромное количество эмигрантов, расселившихся по всему свету, такого явления как "русская диаспора" не возникло. Одной из причин этого была разнородность беженцев. Для большевиков непримиримыми врагами считались все политические течения, кроме них самих, и таким образом в изгнании очутился весь спектр партий и движений от монархистов до анархистов. Они и в гражданскую войну в принципе не могли быть вместе, враждуя друг с дружкой, и на чужбине остались скорее противниками, чем союзниками. А те эмигранты, которые никогда ни к какой партии не принадлежали и бежали лишь ради спасения от ужасов большевизма, по самому характеру социального катаклизма тоже оказывались политизированными, и следовательно, смыкались мировоззрением с тем или иным течением, разобщаясь между собой политическими симпатиями и антипатиями.

Другой причиной, препятствующей образованию устойчивой диаспоры, было всеобщее убеждение, что пребывание на чужбине носит лишь временный характер. Казалось просто невозможным, чтобы могучая и славная Россия погибла так скоропостижно и безвозвратно. И крайне невероятным выглядело, что противоестественная по жестокости и цинизму власть большевиков сможет утвердиться на русской земле прочно и надолго. Почти все считали неизбежным скорый возврат своей отчизны на нормальный путь развития, только расходились во мнениях, как именно это произойдет: либо путем постепенной эволюции коммунизма в «цивилизованное» русло, либо в результате народного восстания, которое свергнет этот режим, либо путем иностранного военного вмешательства.

Причем одно из трех выглядело несомненным — если большевики не эволюционируют в лучшую сторону, то народ не выдержит и сметет их. А если по каким-то причинам восстание запоздает или будет подавлено, то при крайней агрессивности коммунистов неизбежно их скорое столкновение с мировым сообществом. Поэтому эмиграция не считала нужным приспосабливаться к окружающему иностранному миру и вливаться в него, отвоевывая собственное прочное "место под солнцем". Она продолжала жить как бы "на чемоданах", зависнув в промежутке между прошлой, разрушенной, и гипотетической будущей Россией. И считала себя связующим звеном, призванным сохранить преемственность поколений, сберечь лучшие духовные, культурные и государственные традиции для грядущего возрождения страны.

Но естественно, сохранялись глубокие различия в оценке событий, приведших отчизну к катастрофе, разница взглядов на процессы и конкретные модели этого возрождения, тактику поведения в тех или иных условиях. Накладывались дополнительные проблемы личных авторитетов, споров, амбиций. И в результате, даже то многообразие политических течений, которое выплеснулось из России, за рубежом начало быстро делиться и почковаться. Так, лишь во Франции было зарегистрировано более 300 эмигрантских организаций различных направлений. В основном, подобные партии и движения группировались вокруг редакций своих газетенок и журнальчиков, что позволяло им выражать собственные мысли и обеспечивало их лидерам средства к существованию.

Например, партия кадетов раскололась на два основных крыла. Левое, во главе с П. Н. Милюковым, издавало газету "Последние новости" и считало, что "только объединенная демократия, вышедшая из Мартовской революции 1917 г." получит поддержку Европу и Америки в борьбе с большевиками. Правое, возглавляемое В. Д. Набоковым, И. В. Гессеном, П. И. Новгородцевым и др. к "революционной демократии", развалившей страну в 1917 г., относилось весьма прохладно, как и к самой Февральской революции и ее «завоеваниям». Центром этой группировки стала газета "Руль".

У эсеров произошел еще более сильный распад — они развалились на 7–8 самостоятельных течений. В качестве самых заметных можно выделить три из них. «Правые», которых возглавляли А. Ф. Керенский, В. М. Зензинов, В. И. Лебедев, О. С. Минор, смыкались с буржуазными партиями. Они издавали газеты "Воля России" в Праге, "Голос России" в Берлине, затем «Дни» в Париже. Выходил также журнал "Современные записки". От них отделилась группа С. С. Маслова, А. А. Аргунова и А. Л. Бема "Крестьянская Россия", ориентирующаяся на "политическое движение крестьянства" внутри СССР и выпускавшая газету "Вестник Крестьянской России", впоследствии — "Знамя России". Третью группировку возглавил Чернов, который издавал в Праге газету "Революционная Россия". Он объявил об образовании "партийного центра" из видных эсеров, оставшихся на родине (и пребывавших там за решеткой) — Гоца, Тимофеева и др., а себя провозгласил руководителем "заграничной делегации" этого "центра".

Меньшевики — Мартов, Дан и их сподвижники, группировались вокруг редакции "Социалистического вестника". Они лучше всех сумели сохранить организационное единство, но полностью потеряли социальную базу своей партии — от российского населения оторвались, а среди эмиграции поклонников марксизма больше не находилось. Получалось, что социал-демократы как бы съездили из-за границы на родину во время революции и точно так же, почти в том же составе, вернулись назад, продолжив прерванные марксистские теоретизирования.

Монархисты в мае 1921 г. провели свой съезд в баварском городе Рейхенгалле, выработав на основе российских законов юридические нормы наследования престола и избрав Высший Монархический Совет (ВМС) во главе с Н. Е. Марковым. Но и здесь единства не получилось.

На самом съезде возникло разделение на «франкофилов» и «германофилов», а поскольку он проходил в Германии, последние имели большее представительство и заняли все руководящие посты, вызвав резкую оппозицию «франкофилов». Потом возникло и размежевание по вопросу о персональной кандидатуре престолонаследника. Таковых кандидатур было две — двоюродный брат Николая II Кирилл Владимирович и двоюродный дядя покойного царя Николай Николаевич.

8. 8. 1922 г. Кирилл Владимирович опубликовал обращения "К русскому народу" и "К русской армии", объявляя себя местоблюстителем престола, что вызвало серьезные возражения ВМС из-за того, что его фигура по нескольким пунктам не соответствовала законам и традициям престолонаследования, а кроме того, Кирилл Владимирович крупно уронил свой авторитет поведением в период Февральской революции, когда с красным бантом маршировал по улицам во главе Гвардейского флотского экипажа и поддерживал антимонархические лозунги. Гораздо большей популярностью пользовался Николай Николаевич, российский Верховный Главнокомандующий на начальном этапе Мировой войны. Но он, как человек достаточно умный и осторожный, избегал публичных притязаний на престол и заявлял о готовности "не предрешать будущего России".

Да что уж там говорить о расколах среди монархистов, если размежевание произошло даже в церкви! За рубежом оказались два православных митрополита. Один из них, Евлогий, был поставлен еще в России патриархом Тихоном и обосновался в Париже как митрополит западноевропейских русских православных церквей. Но ведь и само патриаршество появилось в результате революций на поместном соборе 1917-18 гг., и Московский патриархат остался под большевиками. Поэтому в 1922 г. в Сербии был созван Собор зарубежных архиереев, который избрал митрополитом Антония и поставил его во главе созданного на Соборе Архиерейского Синода. Этим было положено начало отдельной Русской Православной Церкви за границей, так называемой «Карловацкой». Начались споры о законности и каноничности поставления митрополитов, о сферах их влияния, о приоритете. Дошло до взаимных обвинений в ереси, поскольку принципы существования церкви в новых условиях и взаимоотношений с западными конфессиями оба понимали по-разному.

Кроме дореволюционных движений и партий, гражданская война и эмиграция породили много новых организаций. Например, ушедшие на чужбину остатки белогвардейских формирований. Самой заметной и весомой из них стала армия Врангеля. Это были отборные части с большим процентом офицеров, прошедших две, а то и три войны, профессионалы-военные высочайшего класса, которые в течение трех лет смогли бороться с многократно превосходящим врагом и фактически спасли Европу от большевистской чумы. Врангель считал необходимым во что бы то ни стало сохранить такие войска для грядущего освобождения России. После долгих и тяжелых мытарств в турецких лагерях, преодолев упорные попытки западных держав распустить армию и перевести ее на положение гражданских беженцев, главнокомандующий сумел договориться с правительствами балканских стран и разместить костяк своих войск в Болгарии и Югославии. Некоторые части, сохраняя армейскую организацию, были устроены на общественные работы. Других Югославия приняла на службу в пограничную стражу. А в Болгарии, которая по Нейискому договору о капитуляции вынуждена была сократить собственные вооруженные силы всего лишь до 6,5 тыс. чел. (включая полицию), белогвардейцы смогли разместиться в казармах расформированных частей и поддерживать обычный распорядок службы.

Другой крупный центр белых отрядов существовал в Польше, где Савинков и генерал Перемыкин в конце гражданской войны пытались сформировать новую армию. Поляки, оставаясь в напряженных отношениях с большевиками и опасаясь войны с ними, покровительствовали Савинкову и оказывали поддержку его частям. Особняком стояла организация П. Н. Краснова, ориентирующегося на Германию. С одной стороны, он имел большое влияние в казачьих кругах, а с другой — в остатках армии Юденича, при штабе которого служил после отставки с поста донского атамана. Причем офицеры этой армии также имели все основания уважать немцев, немало помогавших их борьбе, в противовес англичанам и французам, от которых они ничего не видели, кроме вреда. Два конкурирующих центра Белого Движения возникли на дальнем Востоке. Основной — в Харбине, под руководством генералов Хорвата и Дитерихса, пользующихся покровительством местного правителя Чжан Цзолиня, и еще один в Нагасаки, где находился атаман Семенов, ориентирующийся на японцев.

Но создавались новые организации и по другим признакам, не по общности судьбы или партийной принадлежности, а по мировоззрению. Рождались из попыток тех или иных теоретиков и общественных деятелей осмыслить российскую трагедию и найти какие-то незамеченные подходы к ее разрешению. Одно из таких движений получило название "Смена вех" по одноименному сборнику статей, вышедшему в Праге в 1921 г. Его авторы Н. В. Устрялов, Н. В. Чахотин, В. Н. Львов и др. пришли к выводу, что большевистское правительство стало реальной властью, защищающей границы России, а стало быть, и ее государственные интересы. Отсюда следовал вывод о необходимости примириться с красными, понять, что "третьей революции не будет", а сопротивление советскому строю вызовет лишь новое кровопролитие. Отмечалось: "Мы считаемся с тем, что советская власть представляет собой национальную силу русского народа", а значит, надо "пойти на подвиг сознательного сотрудничества с этой властью" — укреплять ее авторитет, слиться с ней и добиваться того, чтобы извлечь из революции все доброе и справедливое. Просвещать народные массы, отдать свои знания и опыт восстановлению экономики. И тем самым способствовать "внутреннему органическому перерождению большевизма". По сути, это было выражением извечного комплекса неполноценности перед некой неведомой "сермяжной правдой", внедренного в сознание русской интеллигенции еще в XIX в. А для многих — умное и приемлемое обоснование капитуляции.

Другому течению эмигрантской мысли положил начало сборник "Исход к Востоку", вышедший в это же время в Софии. Это течение, теоретиками которого стали Савицкий, Сувчинский, Трубецкой, Флоровский, получило название евразийства. В какой-то мере оно было реакцией на предательство России странами Запада, разочарование в европейских «демократиях» и «свободах», традиционно почитавшихся в качестве идеалов «прогрессивными» россиянами. Теперь россияне получили возможность окунуться в мир этих идеалов не в качестве сторонних зрителей, а постоянных обитателей, и приходили к выводу, что западные модели развития ведут к бездуховности, деградации личности и общества. Поэтому евразийцы считали, что у России свой, особый путь, отличающийся от зарубежных демократических эталонов. И революционные катаклизмы, по их мнению, предвещали начало новой эпохи, когда Восток сменит Запад в качестве центра мировой культуры. Главной причиной катастрофы они называли внедрение в нашей стране с XVIII в. чуждых ей моделей общества, вызвавших разрыв между властью и народом. Но и коммунизм, согласно их теориям, не имел шансов на прочное господство в России как учение материалистическое, тоже чуждое и тоже пришедшее с Запада — его неизбежно должна была сменить христианская идеология. Причем в религии они начисто отвергали католицизм и протестантство, как еретические и искаженные формы христианства, не дающие возможности для свободного самораскрытия личности. Высшей и единственной формой веры, предоставляющей духовную свободу, называлось лишь православие, которому и отводилась ведущая роль в грядущем "идеократическом государстве". А принципы строительства этого государства должны были стать отнюдь не демократическими, а «демотическими» — сильное правительство, действующее при широкой поддержке народа и в народных интересах. И таким образом, в обновленной могучей России предстояло соединиться двум силам — силе веры и силе государства.

Еще дальше в религиозно-мистическую область ушла группа "Новый Град", сформировавшаяся при одноименном журнале из таких видных мыслителей, как И. И. Фондаминский-Бунаков, Ф. А. Степун, Н. А. Бердяев, Г. Н. Федотов. Они рассматривали революцию в свете неких высших предначертаний. В их учениях также указывалось на слабость и вырождение демократических форм и предсказывались войны и катастрофы, с которыми западная цивилизация справиться не сможет. Предполагалось, что в этих катаклизмах должно произойти очищение и обновление христианства, и как раз в России, в основном горниле бедствий, предназначено возникнуть "новому человеку".

Возникали эмигрантские группировки и по иным принципам. Например, «учредиловцы» — те, кто был причастен к разогнанному большевиками в 1918 г. Учредительному Собранию и добивался признания его (т. е. себя) единственной законной российской властью.

Или Совет Послов — организация российских дипломатов, оказавшихся в момент революции за рубежом, располагавшая значительными средствами, связями в политических кругах Запада, и поэтому проводившая свою независимую линию. А бывшие тузы деловых кругов объединились в Торгпром организацию, призванную отстаивать судьбу своих капиталов и предприятий в России. Возникло сразу два союза студенчества — пражский, занимавший антисоветскую позицию, и берлинский, попавший под влияние сменовеховцев.

Все эти группы, осколки и партии мешались и соединялись между собой в самых замысловатых сочетаниях. Так, левые кадеты Милюкова сомкнулись с эсеровской группировкой Керенского, "Крестьянской Россией", левыми учредиловцами и создали РДО — "республиканско-демократическое объединение". Они выработали "новую тактику", не признающую сменовеховства, но отрицающую и белогвардейскую идеологию. Считали, что надо изучать внутренние процессы в СССР и содействовать разложению большевизма изнутри, "внутренними силами". А другая часть тех же партий — кадетов, эсеров, социалистов, учредиловцев — поддержала Врангеля, и при нем был создан Русский Совет, что-то вроде "правительства в изгнании" из представителей различных политических течений. В него вошли А. П. Кутепов, П. А. Кусонский, П. Н. Шатилов, В. В. Мусин-Пушкин, И. П. Алексинский, Н. Н. Львов, от Союза торговли и промышленности Н. А. Ростовцев, от кадетской партии П. Д. Долгоруков, от социал-демократов Г. А. Алексинский.

В 1923 г. Врангель заявил о подчинении Николаю Николаевичу, не только как кандидату в престолонаследники, но и законному российскому Главнокомандующему. Кирилл Владимирович в ответ обрушился с нападками на Врангеля, а в 1924 г. вообще провозгласил себя "императором всероссийским" и объявил в газете "Вера и верность" о формировании "корпуса императорской армии". И кстати, такой выходкой отпугнул от себя многих монархистов — уж слишком эксцентричной она выглядела. Пошли разговоры, что Кирилл Владимирович слегка "не в себе".

А кроме «общероссийских», существовали еще и казачьи, украинские, армянские, азербайджанские, грузинские, северокавказские организации. И тоже во множественном числе. Одни казачьи группировки считались с авторитетом Врангеля, другие видели союзников в левых кругах, третьи придерживались сепаратистских взглядов. Не было единства и среди украинских националистов. В Париже обосновалась Украинская Национальная Рада во главе с Петлюрой, выходила газета «Тризуб». Однако Петлюра был лишь политическим лидером движения, а почти всю практическую антибольшевистскую работу вел генерал Тютюнник, находившийся во Львове и зачастую действовавший независимо от "головного атамана". Еще одну организацию возглавлял полковник Коновалец — Петлюра ориентировался на Польшу и Францию, а Коновалец в гражданскую командовал галицийскими стрелками, поэтому для него были врагами и поляки, и Петлюра, в 1920 г. предавший союзников-галицийцев. И его организация ориентировалась на Германию. Но в Берлине располагалась и "гетманская управа" еще одного лидера — Скоропадского, противника как Петлюры, так и Коновальца, которые свергли его в 1919 г.

Немалый разлад царил и среди кавказских сепаратистов — грузинских меньшевиков, армянских дашнаков, азербайджанских мусаватистов, горского комитета. Более умеренная часть их руководителей вела бесконечные переговоры о формировании общего "Комитета единения", на чем настаивали поляки, спонсирующие сепаратистов в целях ослабления России. Но такие переговоры постоянно заходили в тупик и срывались, так как другие деятели тех же партий были против объединения. Дашнаки полагали, что будут там съедены "тюркскими группировками" — тем более, что они имели дополнительные источники финансирования от состоятельных соплеменников из Америки, от англичан, и стало быть, меньше зависели от поляков. И уж подавно они не могли забыть войн с Грузией и резни с азербайджанцами в недолгий период суверенитета. В свою очередь, и многие азербайджанцы выступали против контактов с армянами и грузинами — у них шла постоянная борьба за лидерство, и то одного, то другого деятеля всего лишь за встречи с другими группировками объявляли "изменниками делу пантюркизма". Хотя у некоторых представителей сепаратистов взаимодействие все же налаживалось. Так возник, например, «прометеизм», некий обобщенный антироссийский сепаратизм, названный по журналу «Прометей». Он выходил в Польше, на польские деньги, а сотрудничали в нем и украинцы, и азербайджанцы, и татары.

И вся эта многоликая мешанина, несмотря на раздирающие ее противоречия, нищету, мизерные возможности, тем не менее, представляла собой угрозу власти большевиков. Хотя бы потому, что сохраняла в себе зерна другой, некоммунистической России, предлагала альтернативные пути развития, мыслила самостоятельно, наконец — просто существовала на свете. Как отметил в одной из своих статей П. Н. Милюков, "само наше существование за рубежом России, с сохранением нашего состояния русских, не принявших чужого подданства, уже есть политическое действо. Поэтому всякий из нас, хотя бы он не принимал участие в непосредственных политических актах, одним пребыванием в состоянии эмигранта уже утверждает свою политическую сущность".