Последний разговор

Последний разговор

Грузовые трамваи, превращенные в платформы, развозили по Москве дрова и одежду, продукты и кирпичи. Другого транспорта не было. Ветер шелестел старыми афишами. По улицам маршировали красноармейцы, отправлявшиеся на фронт.

В один из осенних дней 1918 года Бари пришел к Шухову. Владимир Григорьевич визитом был удивлен, И в благополучные времена Бари редко посещал его. А теперь, когда улицы пусты и опасны, когда транспорта нет, это и вовсе непонятно. Он проводил гостя в кабинет, и оба уселись друг против друга. Два старых человека. Жизнь каждого прошла на глазах другого.

— Я хочу вас поздравить, Владимир Григорьевич, с новой почетной должностью, — сказал Бари. — Вы теперь член рабочего правления завода «Парострой», Национализированного предприятия эксплуататора Бари.

— Сорокалетнее знакомство мешает мне ответить резкостью на вашу иронию, — сказал Шухов, — Но я считаю ее неуместной.

— Владимир Григорьевич, — воскликнул Бари, — давайте, если хотите, поговорим серьезно! Стоит ли в нашем преклонном возрасте заниматься политикой, заискивать перед хамами? Вы можете сказать почти как Архимед: «Оставьте мне мои формулы» — и жить в мире расчетов. Вот единственное, что вечно, а все остальное преходяще. Теперь я понял это и вам завидую, хотя, сознаюсь, всю жизнь удивлялся вашей непрактичности.

— Нет, Александр Вениаминович, то, что вы предлагаете, сегодня для меня не программа. Прежде всего, рабочие — это не хамы. У нас с вами всегда было достаточно благ; но попробуйте встать на позицию человека, который не имеет ничего сейчас и не улучшит своего положения в будущем. Тяжелый труд сегодня, завтра и до конца жизни — вот таков был удел рабочих. С юности, со времен службы на железной дороге запомнил я один случай. Рабочий, кочегар, уснул на котельной решетке. Он проснулся не оттого, что одежда на нем начала тлеть, а кожа обгорела, а потому, что его растолкали. Вот до какого изнеможения доходили люди. А в Баку, в нефтяных ямах, по двенадцать часов под палящим солнцем…

— Это было давно, с тех пор многое изменилось. Вы сами немало способствовали переменам…

— Нет. Решая чисто технические задачи, можно было добиться очень ограниченных социальных результатов. Рабочие совершили социальную революцию — я их приветствую.

— И все же, зачем вы, никогда не будучи политиком, вдруг увлекаетесь какими-то лозунгами?..

— Это не так. Ничтожного царя и бездарное его окружение я ненавидел всегда. Но, пожалуй, именно всю жизнь я и был Архимедом — жил в мире формул. А доходы от моих работ получали другие, и вы в том числе. Теперь об этом можно сказать…

— Кто же вам мешал открыть собственное дело?

— Вы знаете — мне всегда был неприятен мир коммерции.

— Это не разговор под занавес сорокалетней — не скажу, дружбы, но все же тесной связи. В нынешнее, трудное для меня время я ожидал услышать от вас иные слова.

— Но что же я могу вам сказать, — вскричал Шухов, — если считаю закономерным происходящее! Одно лишь. Советской власти нужны опытные и знающие люди; она охотно сотрудничает и с бывшими офицерами и с бывшими капиталистами, лишь бы только добросовестно работали. Вы человек великолепной энергии и огромного практического опыта. Даже сейчас, несмотря на годы, обладаете этими качествами. Оставайтесь работать на нашем заводе…

— И мне простят, что я был капиталистом, — сухо сказал Бари. — Это наивно, Владимир Григорьевич. Я не стану служащим предприятия, хозяином которого был сорок лет. Прощайте. Постараюсь уехать за границу. Кое-какие остатки капитала в иностранных банках у меня есть. В России мне больше делать не чего.

Шухов проводил Бари к выходу, постоял у пороса, Глохнет в ночной тишине шум шагов. Сорок лет, я_Ся жизнь, по существу, связывают с этим исчезнувшим в темноте старым человеком. Он вовсе не был злым или жестоким, но какое это имеет значение сейчас…