Странное время

Странное время

И вот странное время наступило. Внешне все осталось прежним — радиостанция работала, слухачи и мотористы исполняли обычную службу: дневалили, стояли в караулах; во время тактических учений атаковали железнодорожную насыпь, за которой засел воображаемый противник. По всей русской армии прошли выборы командного состава, многих офицеров потрясшие до глубины души. Солдаты выбирают своих командиров — невероятно! В положении Лещинского и Бонч-Бруевича ничего не изменилось. Оба так и остались руководить станцией. Солдаты уважали этих двух людей не за служебное положение, испытывали к ним привязанность, как к умным, знающим, готовым подсказать и научить. Так что дела как будто бы шли хорошо.

И все же тревожно проходили летние и осенние месяцы 1917 года. Газеты приносили сообщения об июльском выступлении большевиков и их уходе в подполье, о движении на Петроград генерала Корнилова. Разные силы противодействовали друг другу, и Февральская революция была только началом их борьбы. Да и не обязательно следить за событиями в столице, достаточно посмотреть, что делается здесь, в Твери. Война продолжается, и ни один из вопросов, оставленных в наследство царем, не решен, Власть как будто бы принадлежит городской думе, но реально поддерживают ее немногие; достаточно послушать рабочих, чтобы понять: все они — за Совет рабочих депутатов и готовы выполнять только его распоряжения; точно так же как солдаты подчиняются только Совету солдатских депутатов. Две власти, не признающие друг друга! Так долго продолжаться не может; надвигается неслыханная борьба. Что же делать ему, штабс-капитану Бонч-Бруевичу, ученому по натуре, офицеру по воспитанию?

В эту пору во многом помог ему разобраться старый учитель, ныне просто друг, Владимир Константинович Лебединский. Он теперь перебрался в Москву и в Твери бывал часто. В этот год все жили политикой; об этом разговаривал и профессор со штабс-капитаном.

— Ваша деятельность являет собой пример того, как талантливый человек создает вокруг себя атмосферу всеобщей одаренности. Вы начинали, не пользуясь ничьей поддержкой, и в трудных условиях добились того, что работа ваша была признана важной и нужной. К вам съехалось много специалистов.

— Да. И меня радует, что наша радиостанция оказалась крохотным островком во всем этом море взаимного озлобления солдат и офицеров, их недоверия друг к другу. Но в чьих же руках окажется власть?

— Полагаю, — следовал твердый ответ, — что она перейдет к большевикам.

— Да вы уж сами не в сочувствующие ли большевикам записались? — изумлялся Бонч-Бруевич.

— Нет, — спокойно отвечал Лебединский, — просто я более чем когда-либо вглядываюсь в общественную жизнь нашей страны, думаю, сравниваю, читаю историю. Будем рассуждать реально. Массы не разбираются в тонкостях программ политических партий, но есть две вещи, ясные самому безграмотному мужику. Первое — народ устал от войны, цели которой ему чужды и непонятны. Второе — население России, стало быть и армия, состоит в основном из крестьянства. А для крестьянства проблема землевладения давняя и мучительная. Ни одна партия не предлагает столь быстрого и радикального решения обоих этих вопросов, как большевики. Я думаю, что вскоре мы увидим их у власти.

— Будет ли у меня возможность продолжать свою работу?

— Скорей всего, да. Большевики, как мне кажется, люди действия; они непременно захотят вытащить страну из той трясины, куда загнал ее батюшка-царь. На кого же, если не на специалистов вашего уровня — в любой области, — вынуждены будут они опереться?

— Значит, если это произойдет, большевики должны будут протянуть мне руку, невзирая на офицерство, — и я должен буду ответить тем же?

— Да, я так считаю.

Что-то прояснялось от таких бесед, но пока действительность не радовала. Все как будто бы разваливалось — и даже по маленькой лаборатории было это видно. Заказы на лампы отменили; солдатам, превратившимся в рабочих, нечем стало платить. Само существование лаборатории повисло в воздухе. Но уже близко были грозные события.