Разговор

Разговор

Оцепенев от холода, мы снова останавливаемся перед вычурным зданием в центре города. Товарищи радостно встречают меня и стелют мне постель на полу в углу небольшой комнаты. Здесь уже разместилось много врачей. О Густеле тоже хорошо позаботились. Окна плотно занавешены. Наружу не должен проникнуть ни малейший луч света, иначе русские будут целить в здание. Лишь мерцающие свечи освещают комнаты с высокими потолками и огромными керамическими печами. Мы обустраиваемся, насколько это возможно, и собираемся в соседнем помещении, обставленном как самый примитивный клуб. За длинным деревянным столом сидят врачи главного перевязочного пункта и офицеры дивизионного штаба.

Один из офицеров – молодой штабист нового образца, по прозвищу Мальчик Шлиффена. Выглядит превосходно, но его гладкое лицо совершенно ничего не выражает. Ведет он себя чрезвычайно надменно.

Собравшиеся едят и курят, едва разговаривая друг с другом. Скупая беседа каждый раз прерывается, когда усиливается доносящийся с улицы шум боя или приближаются тяжелые удары. Один самолет снова кружит над Старой Руссой, без разбора сбрасывая бомбы на боевые позиции и жилые дома. Ординарец подает отвратительный напиток – чай со шнапсом. Однако постепенно он разогревает наши окоченевшие конечности и развязывает языки. Слышатся высказывания о войне, о наших взглядах, о серьезном положении, сложившемся на Восточном фронте.

Капитан затягивает старую песню:

– Поверьте мне, в единстве – сила. А с нашим фюрером это просто пустяк.

И в том же, хорошо знакомом тоне беседа продолжается дальше. Некоторое время я слушаю детский лепет о победе, затем мое терпение иссякает. Я больше не могу сдерживаться:

– Господин капитан, вы вообще когда-нибудь видели карту России? Карту всей страны, какие висят в русских деревенских школах?

– К чему вы клоните, профессор?

– Ну, разумеется, вы не могли ее не видеть. Не бросилось ли вам в глаза то, что, несмотря на все наши сражения и захваты, несмотря на наши великие победы, мы до сих пор находимся лишь у западных границ огромной империи? Совсем с краю? И что красный колосс простирается перед лицом нашего на удивление редкого фронта, скованного снегами и льдами, еще на восемь-девять тысяч километров к востоку? Огромное пространство, господин капитан, и ни вы, ни я, ни господа генералы, ни один человек не знает, что ждет нас там. Разве наши предыдущие победы, если их можно так назвать, дались нам легко, без проблем?…

– Господин профессор! – перебивает он меня, подтягиваясь с церемонным видом. – Следует ли это расценивать как критику фюрера?

Я любезно усмехаюсь и отвечаю ему:

– Этих слов я не расслышал, господин капитан. Ясно одно: пока мы лишь поцарапали передние лапы русского медведя, вы не находите? Перед нами поставлена огромная задача, и самое трудное еще впереди. Мы не только хотим победить, но и должны победить. Однако пока результат нельзя назвать положительным.

Он сглатывает комок. Затем спокойно отвечает:

– Дорогой профессор, вы преувеличиваете. Вы смотрите на положение дел со своей колокольни – мрачным взглядом пессимиста.

– Вовсе нет, я смотрю на положение дел исключительно как оптимист, но я оцениваю его совершенно трезво. Например, нигде не видно тыловых рубежей и отсечных позиций на крайний случай.

Он молчит.

– Вам известно, кто начал мощное наступление здесь под Старой Руссой? Капитан фармацевтической службы, господин капитан, – фармацевт. Когда сибирские стрелки пошли в атаку, он собрал несколько своих помощников. Они не убежали, не дрогнули, они стреляли и стреляли, а русские падали в снег да так и не продвинулись ни на шаг, оставшись лежать на земле. Иначе мы бы здесь сейчас не сидели.

– Совершенно верно, профессор, – подхватывает капитан, его глаза вспыхивают. – Мне об этом известно. И до вас это тоже дошло. Достаточно было нескольких парней, горстки солдат – и наступление остановлено. И вы все еще сомневаетесь? Вы не должны ни в чем сомневаться.

– Господин капитан, причина успешной обороны кроется не столько в решимости и мужестве помощников аптекаря, сколько в русских.

– Почему это в русских? – спрашивает он ворчливо.

– Русские, эти люди из Сибири, не извлекли никаких уроков из прошлого. Они нападают плотными рядами, как в 1916-м или 1917 году. Сбившись в кучу плечом к плечу, они целой толпой надвигаются на противника, подгоняемые пулеметами, которые строчат у них за спиной. К тому же многие из них пьяны. Не забывайте, что в 1916-м и 1917 годах боевой дух и мораль одного нашего солдата стоили двадцати русских.

– А сегодня разве не так, профессор?

На этот вопрос, как замечаю я по выражению ужаса на лицах коллег, существует лишь один ответ, который в народном суде может быть расценен как действия, направленные на разложение вооруженных сил.

– Конечно, сегодня тоже так. Но русские учатся. Они становятся все более образованными и точными, они учатся по современным методикам, лучше вооружаются, разрабатывают новую технику. В этом заключается опасность. Чем дольше продлится война на востоке, тем больше будет меняться соотношение 1:20.

Внезапно ситуация накаляется.

– Все это – одни лишь неопределенные теории. У нас тоже есть успехи. И я должен заявить, что совершенно не признаю вашу позицию. Надеюсь, господа меня поддержат?

Он оглядывается на товарищей. Никто не отвечает. Один коллега флегматично спрашивает:

– Поддержат в чем?

– В том, что мы свернем шею русскому медведю.

Тишина. Снаружи долетает отдаленный гул глухих ударов, шум боя усиливается.

Не смутившись, я продолжаю дальше, подчеркнуто задумчиво:

– Взять хотя бы ваш метод ведения войны. Я его просто не понимаю. Вот в чем дело. Вас не заботят ни фланги, ни укрепления, ни тыловые позиции – как было во время Первой мировой. Вы руководствуетесь одним-единственным принципом: «Все будет хорошо!» Но, господин капитан, хорошо не будет; если дело и дальше так пойдет, то нет, не будет. Это мое личное мнение.

Воцаряется гробовая тишина, все не сводят глаз с капитана. Мы сверлим друг друга взглядом. Я очень хорошо понимаю, чем рискую.

В конце концов, поднявшись, я медленно и четко говорю:

– Мы тоже хотим победить, господин капитан, не забывайте об этом! Благодарю за то, что выслушали. Но думаю, вы на меня не обидитесь, если я отправлюсь отдыхать. Уже поздно. Завтра мне предстоит тяжелый день.

Мертвое молчание. Я прощаюсь со всеми и выхожу на улицу. Коллеги в оцепенении смотрят мне вслед. Внезапно над ними нависла тень, смертельная тень надвигающейся беды.