II.7. О «старом добром времени» в Ливонии. На пороге катастрофы
II.7. О «старом добром времени» в Ливонии. На пороге катастрофы
Ливония просуществовала три с половиной столетия. Ревельский пастор и летописец Бальтазар Рюссов (умер в 1600 г.) был свидетелем исторических событий, повлёкших за собой прекращение существования Ливонского ордена и переход ливонских земель немецких колонистов под власть других государств (Швеции и Польши). В оставленной им Ливонской хронике)[17], отпечатанной в 1584 в г. Барте (Померания), Б. Рюссов старается объяснить причины постигших Ливонию несчастий. При этом, как отмечают комментаторы, он, по всей видимости, заботился о полноте и верности своих сообщений{43}.
В своей хронике Рюссов выделяет в первую очередь нравственные причины краха Ливонского ордена, а вместе с ним и Ливонии. О них и пойдёт речь в данном разделе. Важно обратить внимание на то, что свои оценки Б. Рюссов выносит исходя из норм и ценностей протестантской этики. Мы знаем, что протестантство (или, как выражается Рюссов, «свет Божественного Евангелия») стало проникать в Ливонию начиная с 1522 г. Сравнительно в короткое время земские и городские колонисты приняли новое учение. Одновременно они автоматически перевели и крестьян (ненемцев) из католичества в лютеранство. Однако распространённая на Ливонию церковная реформа не привела к быстрому исправлению нравов, сформировавшихся в период католичества. Этим и можно объяснить обличительный пафос Рюссова, который в упадке нравственности усматривает одну из важнейших причин утраты Ливонией самостоятельности.
Успешное покорение Ливонии и обращение в христианство её населения Рюссов объясняет благоволением и милостью Божьей. Рюссов подчёркивает, что этот тяжёлый и грубый труд, который выпадает на долю первопроходцев, был совершён благочестивыми, самоотверженными епископами и грозными, аскетическими рыцарями во славу Спасителя. Своим преемникам они оставили обширные земли, крепкие замки, возведённые города и завет «заботиться единственно о славе Божьей и о душевном благосостоянии бедных, неразумных ливонцев, которые были ещё несовершенны в познаниях о Боге»{44}.
Однако потомки оказались недостойными первых «благочестивых и честных» покорителей Ливонии и погубили себя и страну. Унаследовав дела и завоевания предков, они считали, что им не о чем заботиться: местные племена были покорены, платили дань и работали на своих господ, хотя и ненавидели их. Хорошее кормление, обеспечивавшее привольную, беззаботную жизнь, вело к эпикурейству, изнеженности и распущенности. А от них недалеко и до полного разложения. Под заголовком «Доброе старое время в Ливонии» Рюссов описывает нравы и быт ливонцев накануне постигшей их катастрофы. Он отмечает распространившиеся среди них самоуверенность, праздность, тщеславие, пышность и хвастовство, сластолюбие, безмерное распутство и бесстыдство{45}.
Так, орденские сановники, епископы и каноники, будучи начальством, хранителями душ и пастырями овец, не считали стыдом иметь наложниц, которых называли хозяйками. С ними они «хозяйничали» до тех пор, пока не заменяли их другими, а других — новыми[18]. Когда этот обычай распространился повсеместно, не устояли и некоторые евангелические священники, заведя у себя, подобно другим, наложниц или хозяек.
Неудивительно, что подобную практику Рюссов отмечает и у местных крестьян, большинство которых, несмотря на обращение в христианство, ничего не знало о брачной жизни. Если у крестьянина жена была больна или постарела, или больше не нравилась, то он мог прогнать от себя эту женщину и взять другую. Одни крестьяне на укоры и увещевания отвечали, что «это старый ливонский обычай и отцы наши делали точно то же». Другие говорили: «Делают же так наши господа и дворяне, почему же бы нам того же не делать?» Часть крестьян винила помещиков, которые на факты безбрачия не обращали внимания, заботясь о своей выгоде: ведь после смерти родителей им было легче отстранить от отцовского наследства незаконнорожденных крестьянских детей и присвоить себе их землю и движимое имущество.
В изображении Рюссова вся жизнь орденских братьев, каноников и дворянства проходила в травле и охоте, в игре в кости и в других играх, в катанье верхом и разъездах с одного пира на другой, с одних знатных крестин на другие, с одной ярмарки на другую. И этим славным ленивым дням (праздникам), по свидетельству Рюссова, не виделось ни конца, ни меры.
Рюссов порицает также тягу к роскоши в одежде, которую отмечает как у правителей, так и у простых дворян. Все они, пренебрегая приличием, хотели подобно королям и князьям щеголять и хвастать золотыми цепями, трубами и драгоценными одеждами. Рюссов упоминает об одном фогте, который носил цепь в 21 фунт из венгерского золота, а также об одном ревельском командоре, который из хвастовства ходил в сопровождении трёх трубачей.
По мнению Рюссова, очень мало можно было найти людей, годных для службы где-либо вне Ливонии при королевских или княжеских дворах или на войне.
Протестантство не обновило ливонского общества. Местным же племенам было всё равно, считают ли их католиками или протестантами. Рюссов свидетельствует, что они не имели никакого понятия о вере, в которую огнём и мечом обратили их предков и которая не воспринималась ими как что-то своё и отрадное. Во многих местностях Ливонии было ничтожное число воцерков-лённых крестьян и батраков. Каждое воскресенье вместо посещения церкви один сосед за милю или за две ехал к другому выпить пива и повеселиться. Их отсутствие на церковных службах объяснялось тем, что богослужение велось на незнакомом им языке: в период господства католичества — на латинском, а с переходом в лютеранство — на немецком. И прежний католический священник, и новый протестантский были для туземцев всё равно чужими людьми: они не знали их языка. При этом в Ливонии не было ни одной школы, которая готовила бы священников со знанием местных языков. По этой причине церкви, не исключая школ, много лет стояли пустыми и распадались. Орденские братья и епископы мало думали о душах крестьян. Они говорили, что Ливония не их отечество и заботились только о том, чтобы иметь всего вдоволь на свои дни.
Хотя формально и считалось, что местные народы обращены в христианство, на самом же деле язычество оставалось в силе у большей их части. В свете вышеизложенного неудивительно, что из тысячи крестьян едва ли можно было найти одного, знавшего «Отче наш».
Во всей стране не было ни одного университета или хорошей школы, за исключением незначительных училищ только в главных городах. Хотя незадолго до падения Ливонии вопрос об учреждении хорошей школы несколько раз обсуждался на ландтагах, эта инициатива так и не была реализована. Большая часть общества, разбитого на корпорации и не заботившегося о внутренней прочности страны, не хотела платить налоги и нести убытки, неизбежно связанные с этим предприятием.
Дефицитом школ и невозможностью получить хорошее богословское и светское образование в Ливонии Рюссов объясняет, с одной стороны, упадок всей церковной дисциплины, свободных искусств, исторических хроник, а с другой — умножение безбрачия, сластолюбия и других грубых пороков.
Вместе с тем Рюссов признаёт, что в Ливонии было довольно людей, которые не находили никакого удовольствия в таком образе жизни. Считая, что в своей стране их дети могут научиться только пьянству, роскоши и другим порокам, они посылали их в университеты Германии, а также к королевским и княжеским дворам, которые считались благородными воспитательными школами. Другим было отношение и к нравственному воспитанию крестьян. Некоторые дворяне содержали при своих дворах пастырей, знающих ненемецкий язык, которые по воскресеньям обучали крестьян и дворовых катехизису. Иногда, за неимением пастора в церкви, эту роль брали на себя дворянки, которые на местном языке читали своим крестьянам катехизис и убеждали их жить в страхе Божьем. Эти люди хорошо понимали и видели риски для дальнейшего существования Ливонии, но ничего не могли поделать с большинством, взявшим верх.
Сладкая жизнь в своё удовольствие требовала больших денег. Но их, несмотря на значительные доходы, всё же не хватало. Проблема решалась усилением эксплуатации крестьян и ростом разного рода вымогательств. В результате крестьяне впадали в крайнюю нужду. В то время когда на праздниках у дворян и горожан разливалось бочками пиво, эстонцы и латыши питались скудным толокном, а в случае неурожая, грызли древесную кору и коренья трав{46}. Крайнее обеднение крестьян сопровождалось произволом и насилием со стороны большой толпы немецких притеснителей. Рюссов так описывает положение крестьян в Ливонии: «Чем щедрее ливонское дворянство было одарено привилегиями, тем скуднее были права в суде бедных крестьян этой земли. Ибо бедный крестьянин не имел никакого другого права, кроме того, которое представлял ему помещик или фогт. И бедный человек не смел жаловаться никакой высшей власти на какое бы то ни было насилие и несправедливость. И если умирали крестьянин и его жена, оставив детей, то опека над детьми учреждалась такая, что господа брали себе всё, что оставалось после родителей, а дети должны были находиться нагие и босые у очага помещика, или же побираться милостынею по городам, лишаясь всего родительского имущества. И всё, чем владел бедный крестьянин, принадлежало не ему, а господам. И если крестьянину случалось немного провиниться, то его помещик или ланд фогт, которого здесь называли ландскнехтом, без всякого милосердия и человеческого чувства, приказывал раздеть донага; не щадя возраста, его стегали длинными, острыми розгами. Только богатый крестьянин мог во всякое время откупиться приличным подарком. Бывали многие и такие дворяне, которые обменивали и выменивали своих бедных крестьян и подвластных на собак и гончих. Такое и подобные своеволия, несправедливости и тиранства должны были терпеть и переносить бедные крестьяне этого края от дворян и ландскнехтов, оставленные властями без всякого внимания»{47}.
Конечно, при таких порядках у местного населения не было никакого резона поддерживать своих господ в периоды чрезвычайной опасности для Ливонии. Мнимообращённые в христианство язычники затаили ненависть к немцам, долго выражавшуюся в страшном обычае класть топор в могилу покойнику, чтобы даже в загробной жизни он мог мстить этим орудием немецким угнетателям.
Несчастия, впоследствии обрушившиеся на Ливонию, Рюссов воспринял как выражение Божьего гнева против грехов и преступлений, которые он описал в своей хронике в пример и предостережение потомкам. Примечательно, что оценки, которые дал Рюссов ливонскому обществу в первой половине столетия, подтвердил и князь А. Курбский, участвовавший в Ливонской войне. Он был солидарен с Рюссовым и в объяснении падения Ливонии Божьим праведным возмездием. Князь Курбский, в частности, писал: «Земля там была богата и жители были в ней очень горды, они отступили от христианской веры и от добрых обычаев своих праотцев и ринулись все по широкому и пространному пути, ведущему к пьянству и прочей невоздержанности, стали привержены лени и долгому спанью, к беззаконию и кровопролитию междоусобному, следуя злым учениям и делам. И я думаю, что Бог из-за этого не допустил им быть в покое и долгое время владеть отчизнами своими»{48}. Аналогичной точки зрения придерживался и англичанин Джером Горсей. Он писал о Ливонии следующее: «Это самая прекрасная страна, текущая молоком и мёдом и всеми другими благами, ни в чём не нуждающаяся, там живут самые красивые женщины и самый приятный в общении народ, но они очень испорчены гордостью, роскошью, леностью и праздностью, за эти грехи Бог так покарал и разорил эту нацию, что большая часть её была захвачена в плен и продана в рабство в Персию, Татарию, Турцию и отдалённую часть Индии»{49}.