VI.8. Курс немецко-лютеранского меньшинства на обособление края с опорой на коренное население
VI.8. Курс немецко-лютеранского меньшинства на обособление края с опорой на коренное население
Крестьянское движение в Лифляндии в сторону православия, запоздалая и колеблющаяся поддержка этого движения (но всё-таки поддержка) со стороны правительства были не без основания восприняты немецким рыцарством и лютеранским духовенством как вызов привилегиям немецкого элемента в крае. Хотя правительство наступало на эти привилегии очень медленно и непоследовательно, но устойчивая тенденция такого наступления, хотя и неспешного, всё же обозначилась и не давала поводов надеяться, что она заглохнет сама собой. Тем более что на отношение центра к прибалтийской окраине влияли значимые и набирающие силу внутриполитические и международно-политические факторы (модернизационные реформы, несогласие общества с прибалтийской политикой, обеспечивающей господство немецкого элемента в Прибалтике вопреки российским интересам, усложняющиеся отношения с Пруссией, а затем и с объединившейся Германий и т.д.). А это означало, что «обрусительная» политика, завещанная Екатериной II, и требующая унификации управления прибалтийскими губерниями в соответствии с порядком, принятом во внутренних губерниях, не снята с повестки дня и будет претворяться в жизнь.
Следует сказать, что немецкое рыцарство вкупе с лютеранскими пасторами обладало к середине XIX в. значительным арсеналом зарекомендовавших себя средств отстаивания обособленности прибалтийской окраины от основной территории Российской империи. Однако движение лифляндских крестьян показало, что в этом арсенале антироссийских инструментов остались без внимания настроения туземного населения, с которыми немцы не привыкли считаться. События же 1840-х гг. дали понять, что с переменой веры местного населения, в котором немцы видели лишь побеждённых и рабов, может рухнуть многовековой остзейский порядок. Поэтому к арсеналу уже опробованных средств был добавлен важный элемент, сводящийся к целенаправленной политике по привлечению на свою сторону аборигенов при отстаивании обособленности края от всего исходящего из России и от русских. Таким образом, инородческий вал, продолжавший опоясывать восточное побережье Балтики с момента его присоединения к России, должен был работать на немецкие интересы. И это было в принципе достижимо, поскольку российская сторона не спешила утвердить государственное обладание краем с помощью племенных и духовных скреп и благодаря этому сделать свою верховную политическую власть в Прибалтике более надёжной.
При развороте инородческого вала против России большое значение придавалось укреплению монопольных позиций лютеранства в крае. В качестве основных инструментов использовались Церковь и школа и, конечно, связи с влиятельными остзейцами в Санкт-Петербурге, германофильским и либеральным окружением императора.
Наиболее сильный удар по православию в Прибалтийском крае помещики и пасторы нанесли путём понуждения православных крестьян нести повинности в пользу лютеранской Церкви. Этот вопрос возник сразу же с учреждением первых православных приходов и стал новым полем противостояния эгоистичных немецких и общегосударственных интересов.
Поскольку к православию присоединились не тысячи, а десятки тысяч, то в вопросе о доходах пасторы заняли далеко не равнодушную позицию. Требование платы за требы отпадало, поскольку за ними православные крестьяне не могли обращаться к лютеранскому священнику. Не могло быть спора и в отношении платы за аренду пасторской земли, так как в этом случае пастор выступал не духовным лицом, а как землевладелец. Спор же возник из-за постоянных (натуральных и барщинных) повинностей с арендаторов помещичьих земель. Хотя, согласно Высочайше утверждённой инструкции генерал-губернатору Головину от 25 апреля 1845 г., крестьяне, переходящие из лютеранства в православие, освобождались от лютеранских повинностей{204}, дворяне и пасторы всё же нашли, как им казалось, правовую лазейку. Они начали утверждать, что постоянные повинности с арендаторов помещичьих земель есть не что иное, как уступка помещиками части своего поземельного дохода в пользу лютеранской Церкви и потому эти повинности не могут и не должны быть слагаемы с крестьян при перемене их вероисповедания. Православное духовенство, напротив, доказывало, что новоприсоединившиеся должны содействовать содержанию своей Церкви и, следовательно, было бы крайне несправедливо и даже неблаговидно требовать с крестьян исполнения повинностей и платежей в пользу своей и в пользу иноверной Церкви. Комитет по устройству духовной части в Лифляндии предложил перевести на деньги материальные повинности, чтобы в усадьбах, где крестьяне принадлежат к разным вероисповеданиям, каждое лицо смогло платить причитающуюся ему долю по своей конфессиональной принадлежности. Такое положение комитета было высочайше утверждено 14 декабря 1846 г. и получило силу закона. С этого времени с православных крестьян перестали требовать исполнения каких бы то ни было повинностей или платежей в пользу пасторов и в арендные контракты, заключавшиеся между помещиками и православными крестьянами, не включались условия о повинностях и данях в пользу пасторов. Дворяне и пасторы не смели противодействовать резолюции Николая I губернатору Головину по этому вопросу: «Глядеть в оба глаза, нового не затевать и слепо держаться данных мною разрешений на все случаи, а с не повинующимися моей воле поступать, кто бы ни был, как с бунтовщиками. Аминь»{205}.
Если бы Головин оставался генерал-губернатором более продолжительное время, то он, безусловно, довёл бы до конца дело о переводе постоянных повинностей на деньги. Однако сменивший его на посту генерал-губернатора князь Суворов отложил этот вопрос в сторону, хотя во всё царствование Николая I нигде повинностей и даней с православных в пользу пасторов не требовали.
Ситуация изменилась в 1856 г. К этому времени истекал срок действия лифляндского крестьянского положения 1849 г., в котором вопрос о повинностях с православных крестьян был решён в соответствии с Высочайшим повелением от 14 декабря 1846 г. При подготовке крестьянского положения к новому утверждению помещики и пасторы, поддержанные князем Суворовым, стали настаивать на возвращении к ситуации до 14 декабря 1846 г. Для этого предлагалось все повинности в пользу лютеранской Церкви перевести с крестьян-арендаторов на помещиков, которые сами будут взимать эти повинности с арендаторов, фиксируя их в арендных контрактах. Не дожидаясь решения по этому вопросу, часть помещиков начала совершенно произвольно и вопреки закону от 14 декабря 1846 г. взыскивать со всех своих православных арендаторов дани и повинности в пользу пасторов. Это произвело неблагоприятное впечатление на православных крестьян, ведь им приходилось нести вдвое большие повинности по сравнению с лютеранскими арендаторами, т.е. работать на свою Церковь и чужую. При этом отказаться православному арендатору от помещичьих требований в пользу иноверческой Церкви было невозможно, потому что отказ неминуемо повлёк бы за собой немедленное изгнание православного крестьянина с арендуемого участка. Найти же управу на такого помещика было невозможно, тем более что тогдашний генерал-губернатор Суворов находил помещичьи требования правильными{206}.
Известны случаи, когда православных хозяев изгоняли с их участков за православную веру, а на их места селили лютеран. Ввиду того, что по закону православные освобождались от повинностей в пользу лютеранского духовенства, кирок и школ, мызникам было невыгодно предоставлять таким лицам пользование землёй, и им отказывали под каким-нибудь предлогом. А когда они, изгнанные, искали где-либо себе хозяйства, то их спрашивали, какой они веры. И когда узнавали, что православный, отказывали, говоря: «Нет у нас земли для тебя»{207}.
После рассмотрения вопроса в разных инстанциях — от комитета остзейских дел (утверждён в 1805 г.) до общего собрании Государственного совета император Александр II, повелел разрешить спор следующим образом: «Так как православное духовенство в Лифляндии обеспечивается в своём существовании назначенным для него жалованьем, то все реальные повинности в пользу Церквей отменить и предоставить содержание лютеранских церквей попечению тамошнего дворянства»{208}. Однако Александр II не смог настоять на своём решении так же самодержавно, как это сделал 14 декабря 1846 г. его отец. Последовали новые прошения со стороны лифляндского дворянства и новые рассмотрения. В июне 1862 г. перед представлением Государственному совету вопрос рассматривался на заседании соединённых департаментов, на которое были приглашены обер-прокурор Синода граф Толстой, бывший лифляндский генерал-губернатор князь Суворов и сменивший его на этом посту барон Ливен. Десять членов, а именно гг. барон Корф, Литке, Брок, Метлин, Ковалевский, Княжевич, князь Суворов, Толстой, барон Ливен и Валуев, встали на лифляндскую дворянско-немецкую точку зрения, и только два члена — князь Гагарин и Ахматов заняли позицию покойного императора Николая I и бывшего генерал-губернатора Головина{209}. В царствование императора Александра II этот вопрос так и не был решён, что, однако, не мешало немецким помещикам действовать по своему усмотрению и, конечно, в интересах лютеранской церкви, а значит, в ущерб православию.
В частности, всё делалось для того, чтобы православные на своём горьком опыте постоянно убеждались, что православие очень невыгодно. Практика своевольного взыскивания с православных лютеранских повинностей продолжалась довольно долго: по свидетельству протоирея Николая Лейсмана, в некоторых уездах — вплоть до 1910 г.{210} Залогом же такого положения вещей являлось, прежде всего, дворянское землевладение в крае, позволявшее помещику диктовать свою волю православным дворохозяевам и арендаторам. Неудивительно, что неоднократные обращения епархиальных властей в Санкт-Петербург по поводу лютеранских повинностей с православных лишь демонстрировали бессилие верховной власти, что имело, конечно, негативный морально-психологический эффект в крестьянской среде. В связи с этим Е.М. Крыжановский отмечал: «Ничто так чувствительно не задевало новоправославных в этом крае, как повинности в пользу пасторов. Ничто так ярко не представляло в глазах их бессилия правительственных распоряжений и бесплодности православия для быта их и душевного покоя, ничто так не ставило их во внутренние противоречия с самими собой, как обязанность работать на пасторов, содержать кирки, кистеров, органистов, давать им дань от каждого прибытка и исполнять всё это, несмотря на ясные повеления верховной власти, на уверения со стороны православных священников, на собственную веру в силу русского царя»{211}.
Одновременно велась непримиримая информационно-психологическая война против государственной религии. Отличия православной религии от лютеранства становились объектами разнузданной, непотребной хулы, оскорбительной для православных. Недостойное поношение православия происходило в кирках, находило отражение в местных и зарубежных печатных изданиях. Например, в Германии вышла книга «Немецко-протестантская борьба в Балтийских провинциях России», которая, как водится, сочувствовала делу «защиты» лютеранства в крае. Особо рьяные обличители государственной религии подвергались судебным разбирательствам, но эти меры не снижали накала борьбы, которую вёл немецкий элемент.
Логическим следствием возведения хулы на православие стала агитация за возвращение в лютеранство. Поскольку российские законы запрещали отпадение от православия, немецкие дворяне стали добиваться разрешения на возврат «заблудших овец» в лютеранство. Им на помощь, как и следовало ожидать, пришёл русский остзеец генерал-губернатор Суворов, выступивший против «стеснения свободы совести» в Прибалтийском крае. В 1857 г. поступили первые заявления от 98 человек с просьбой разрешить вернуться в лютеранство. В основном это были люди из числа дворовых (кучеры, кузнецы, прислуга), испытывавшие наиболее сильное давление господ, а также лица, состоявшие в смешанных браках. После того как правительственно благосклонно удовлетворило прошения 44 человек, прецедент был создан. Под быстро распространявшие слухи о скором исчезновении «русской веры» в Прибалтийском крае и с опорой на информационную поддержку заграничных газет, оплакивавших судьбу лютеран в Прибалтике, пасторы стали составлять новые списки «обманутых» эстонцев и латышей. Толпы крестьян снова потянулись в Ригу, однако теперь для того, чтобы, как утверждали пасторы, выйти из «полона греко-российской Церкви». Примечательно, что эти стремления уже никто не считал бунтом. Более того, в мае 1864 г. лифляндское дворянство направило Александру II петицию в защиту местного населения, страдавшего «под гнётом принуждения совести».
Согласно данным за 1865 г. по крестьянам-хозяевам православного вероисповедания, из нескольких десятков приходов только в трёх число православных хозяев немного увеличилось, в остальных же — резко сократилось: в двух, где было по 26 православных хозяев, осталось в одном шесть, в другом — четыре; во многих приходах их число уменьшилось с 30–40 до 12–6 и даже до одного{212}. Важно отметить, что эти данные свидетельствуют не столько о масштабах отхода от православия, сколько о беспрецедентном характере притеснений православных, выразившемся в потере хозяевами своих дворов и арендных участков и передаче их лютеранам.
Архиепископ Рижский и Митавский Платон (в миру Николай Иванович Городецкий), с декабря 1848 г. продолжавший в Прибалтийских губерниях самоотверженную деятельность епископов Иринарха и Филарета I, предпринимал всё возможное, чтобы труды его предшественников, направленные на духовное сращивание балтийского берега с Российской империей, не пропали даром. 18 августа 1864 г. он писал одному из министров в Санкт-Петербург: «Если вы и другие правительственные лица будете равнодушны к православию в сем крае и допустите из угождения немцам, чтобы оно ослабло и даже вовсе истребилось в нём, то на вас будет лежать тяжкий грех перед Богом и великая ответственность перед Россией …Я говорю это в полном сознании, что мои слова помянутся на Суде Божием»{213}. В подготовленном для правительства докладе архиепископ Платон изложил основные причины отхода от православия: давление и угрозы мызного начальства, притеснения помещиков, поношение православной веры. Он предложил и меры по защите государственной религии в крае: наделить православных крестьян землёй[62] и запретить пасторам публично поносить православную веру, особенно в кирках.
Следует сказать, что обращения Платона к правительству имели в целом ограниченный эффект, как и выступления в печати протоирея НА. Лейсмана, публицистов Ю.Ф. Самарина, М.П. Погодина и др., которые вызвали вал опровергающих публикаций из немецко-лютеранского лагеря. В 1865 г. правительство сделало ряд распоряжений в пользу обеспечения свободы совести, что, однако, открывало возможности для вероотступничества. Так, согласно указанию от 19 марта 1865 г., при совершении браков между лицами православного и протестантского вероисповедания больше не требовались предбрачные подписки о крещении и воспитании будущих детей в правилах православия. В то же время инструкция от 13 июля 1865 г. привносила в этот процесс элементы государственного контроля: новый генерал-губернатор Эстляндии, Лифляндии и Курляндии граф П.А. Шувалов получил право решать вопросы об обратном переходе в лютеранство по своему усмотрению. Вместе с тем пасторы в декабре того же года добились разрешения крестить подкидышей и незаконнорожденных детей. Кроме того, законы, обеспечивавшие свободу совести, они перетолковывали в пользу узкой немецкой касты.
Так, Высочайшее повеление об отмене для лиц, вступающих в смешанные браки, подписки крестить и воспитывать своих детей в православии развязало руки лютеранским пасторам и позволило им нанести сильнейший удар по позициям православия в Прибалтийском крае. По всем волостям были немедленно созваны сходы крестьян, и от местной власти им было объявлено, что теперь всякий имеет право крестить своих детей в той вере, в какой сам пожелает. Одновременно пасторы развернули пропаганду против православия и стали совращать православных к переходу в лютеранство. Как свидетельствует священник Поляков, православные, утомлённые гонениями и насмешками иноверцев, воспользовались таким предписанием и стали крестить своих детей в лютеранство не только от смешанных, но и от простых браков, где оба родителя принадлежали к православному вероисповеданию. Крещение младенцев в православие стало снижаться. Год от году всё меньше прихожан стало являться к исполнению христианского долга исповеди и Св. Причастия.
Священник Поляков отмечает, что лютеранская пропаганда употребляла всевозможные способы к совращению православных в иноверие. Православные приходы с каждым годом сокращались в числе, поскольку протестантские священники под разными предлогами стали побуждать православных обращаться к ним за исполнением треб (крещение, венчание, причащение, исповедь, конфирмация), одновременно заманивая православных детей в лютеранские школы. При этом никем не сдерживаемая пропаганда распространялась не только на коренных латышей и эстонцев, но и на коренных русских — православных. Несмотря на протесты священников против таких беззаконных действий со стороны лютеранской пропаганды, несмотря на жалобы в инстанции, благих результатов православное духовенство так и не увидело и совращение православных продолжилось{214}.
Особенно активно процесс уклонения от православия протекал в период 1865–1870-х гг., то есть в эпоху быстрого осуществления либеральных реформ, скорость которых нередко оборачивалась издержками для государственных интересов. Затем этот процесс стал стихать, а к середине 1880-х гг. прекратился. Согласно оценкам протоиерея Н. Лейсмана, уклонилась 1/4 часть православных, 3/4 остались верными ему{215}. Хотя это и был «элемент несовратимый, у которого религиозные интересы стояли несравненно выше земных видов», всё же его было явно недостаточно для обеспечения духовной близости Прибалтийского края с внутренними губерниями России.
Чтобы сохранить лютеранско-немецкий характер края, помещики и пасторы стали уделять повышенное внимание народному образованию и школам. В течение семи веков они держали эстонцев и латышей в самом грубом невежестве, ставя жёсткие препоны формированию национальной интеллигенции. Движение же крестьян к православию, а значит и к России, показало им, что местное население, которое они долгое время считали своими рабами, может легко изменить духовную и этнопсихологическую ориентацию края. Чтобы не допустить развития такого неблагоприятного для немецкой гегемонии сценария, помещики перестали скупиться на средства в сферу народного образования, а пасторы стали усердно заботиться о том, чтобы из учебных заведений выходили поборники всего лютеранского и немецкого. К 1860-м гг. в Лифляндии было открыто около 300 народных лютеранских училищ. Этот процесс воспитания лютеранина через школу в полной мере был распространён и на Эстляндию: лютеранских училищ здесь было лишь ненамного меньше.
Значение школы для срастания Прибалтийской окраины с Россией понимали не только православные священники края, но и государственно мыслящие чиновники в Петербурге. 1 мая 1850 г. император Николай I утвердил правила для православных школ, составленные на основании проекта епископа Филарета и генерал — губернатора Е.А. Головина. Православные школы, подобно лютеранским, разделялись на приходские (должны были быть по одной в каждом приходе при церкви) и волостные (вспомогательные), входящие в состав прихода. Обучение в приходских школах осуществлялось священниками и псаломщиками безвозмездно. Вспомогательные школы открывались в волостях по мере возможности и на средства крестьян. Преподавали в них учителя под руководством и надзором священника.
В программу приходских школ в качестве предметов обучения входили: катехизис, Священная история, русский язык, начала арифметики, церковное пение, чистописание.
В волостных школах обучали молитвам, чтению и письму на русском и на родном языке, четырём действиям арифметики. Образование было обязательным для всех здоровых детей в возрасте от 8 до 12 лет.
Значительный вклад в создание сети православных школ внёс архиепископ Платон. Его усилиями к уже имевшимся 28 школам были открыты ещё 79 новых приходских школ и 252 вспомогательные. В 1867 г. в этих школах обучались 9500 детей.
Важно подчеркнуть, что православные школы по многим позициям уступали школам лютеранским. Они размещались в тесных и убогих помещениях, не вмещавших всех желающих учиться. По этой причине многим крестьянским детям было отказано в приёме. Содержание и качество преподавательского персонала в лютеранских школах было на порядок выше, чем в православных. Учителя православных сельских школ постоянно бедствовали и, видя, как обеспечены лютеранские учителя (кроме хлеба от хозяев, они получали ещё и жалование от мыз), они отказывались от своих должностей. Когда же на их место не удавалось подыскать замену, школа закрывалась. Хотя Святейший Синод ассигновал из своего духовно-учебного капитала ежегодное пособие школам в размере 1000 рублей, этих средств явно не хватало. Поскольку православная паства, по сравнению с лютеранской, была относительно малочисленной, бедной, и к тому же ещё несла и лютеранские повинности, её силами было невозможно поправить положение православной школы в крае. Оставалось надеяться на благотворительность.
Для активизации деятельности по изданию книг, строительству храмов, организации приходских школ и благотворительных мероприятий по инициативе архиепископа Платона в январе 1867 г. было учреждено Рижское Петропавловское братство. При открытии братства архиепископ Платон обратился к собравшимся со следующими проникновенными словами: «Ужели вы откажитесь принять участие в том, что может улучшить быт ваших братии по вере и племени и вместе возвысить нашу народность в здешнем крае и принести различную пользу вашей Святой Церкви? О, если между вами найдутся равнодушные к этому, то я с прискорбием скажу: они плохие православные и недостойны имени русского!.. Многие из вас ропщут, что здесь русские в уничижении и без всякого значения; позвольте же спросить: что вы доселе сделали, чтобы здешние туземцы уважали вас? Многие из вас, как я слышу, винят начальство за то, будто оно мало заботится о православии и русских интересах в здешнем крае… а что вы сами делаете для них, и в особенности для православия? Вы тоже должны пещись о пользе их, потому что вы чада православной Церкви, члены русской семьи»{216}. Эти увещевания преосвященного Платона, безусловно, справедливы и актуальны по сей день. Но поскольку он так горячо взывает к благотворительности русских прихожан, которая относительно эффективна лишь тогда, когда развивается в рамках правительственного курса, а сама по себе едва ли может переломить ситуацию в крае, то в его словах трудно не почувствовать разочарованности политикой верховной власти в прибалтийских губерниях, которая (т.е. политика), судя по всему, оказалась ниже ожиданий, упований и просьб архиепископа.