VIII.8. Эстония как плацдарм иностранной интервенции и гражданской войны против Советской России. Условия и проблемы формирования белой северо-западной армии
VIII.8. Эстония как плацдарм иностранной интервенции и гражданской войны против Советской России. Условия и проблемы формирования белой северо-западной армии
У истоков белого движения на северо-западе России стояли немцы. А исходным пунктом формирования этого движения был оккупированный германской армией (до 25 ноября 1918г.) Псков. Хотя по Брест-Литовскому договору немцам надлежало очистить Псковскую губернию в самое ближайшее время, они затянули свой уход вплоть до собственной революции в ноябре 1918г., когда многочисленные немецкие солдатские комитеты выкинули лозунг «Домой!» и фронт начал быстро разваливаться. Незадолго до своего ухода немецкое командование приступило к формированию в Пскове русской добровольческой армии, которая, как официально утверждалось, должна была, после того как немцы оставят Псков, не допустить в город большевиков. Однако далеко не все верили, что немцы стали создавать русскую армию из одного сочувствия к судьбе Пскова и его жителей. И были правы, поскольку, уходя, немцы всё же предполагали вернуться и не отказывались от планов будущего военного вмешательства в дела России. И потому организационная работа во Пскове была частью стратегии, ориентированной на будущее и немецкие интересы в России{360}.
В формировании белой армии немцы участвовали советами, деньгами и снаряжением. Однако, как следует из письменного доклада генерал-майора А.П. Родзянко[98] (родственника последнего председателя Государственной думы М.В. Родзянко) английскому адмиралу Синклеру, деньги и вооружения были предоставлены в размерах гораздо меньше обещанных. Кроме того, из выделенных винтовок и орудий значительная часть оказалась негодной.
Период немецкого участия в создании белой армии был краток. С формированием офицерского состава будущей армии особых проблем не было. Правда, в момент зарождения белого движения не все, но многие из офицеров стали вызывать возмущение немецких инструкторов тем, что, не успев надеть погоны, стали кутить, бездельничать, требовать должностей в соответствии с чинами и возрастом. Гораздо сложнее было привлечь солдат. После того как на сторону белых перебежали от большевиков матросы чудской флотилии и небольшой отряд кавалерии Балаховича[99] — Пермыкина[100], совсем недавно ярых защитников советской власти и жестоких усмирителей восстания лужских крестьян, дело несколько сдвинулось с мёртвой точки. Требовались энергичные люди, и потому на их сомнительное прошлое просто закрывали глаза. Затем к сбежавшему от большевиков «ядру» присоединились группы крестьян-добровольцев, а также мобилизованные ученики старших классов гимназии и реального училища. Формирующийся под началом генерала Вандама (военного сотрудника суворинского «Нового времени») корпус насчитывал 4500 человек (включая 1500 офицеров), был плохо обмундирован, слабо технически оснащен, довольствовался скудным пайком. Денег явно не хватало. Обращения Вандама к горожанам (главным образом к купцам) с патриотическими речами и призывами к добровольным пожертвованиям, кроме сочувственных вздохов и даже криков «ура», в материальном выражении дали явно мало (несколько десятков тысяч рублей) и не решали проблемы. Старому кадровому офицеру А. Родзянко, приехавшему во Псков, было достаточно одного взгляда на попадавшихся ему навстречу «разнузданного, ободранного, невоинского вида солдат и офицеров», чтобы сразу же сделать вывод, что псковское формирование есть не что иное, как авантюра. Такая оценка подтвердилась через два дня (25 ноября), когда большевики без особых проблем заняли Псков, а немцы и псковское формирование бежали.
Осколки первой белой армии, или Северного корпуса, перебрались в Эстонию. Здесь 6 декабря 1918 г., по указке Антанты, между эстонским правительством и Северным корпусом был заключён договор. В соответствии с ним Северный корпус сохранял свою военную организацию, но подчинялся эстонскому главнокомандующему Лайдонеру. Поход на Петроград тогда ещё не планировался. Главной целью общих действий объявлялась борьба с большевиками и анархией, а основным направлением готовящегося совместного удара являлась Псковская область. Согласно договору, русские белые войска (в эстонской демократической прессе они фигурировали как войска реакции и генералов) не должны были превышать 3500 человек, не смели вмешиваться во внутренние дела Эстонии, а в главных штабах эстонской и русской армий предусматривалось присутствие военных представителей соответственно русской и эстонской сторон. Довольствие, обмундирование, снаряжение русской армии Эстония брала на себя, разумеется, не безвозмездно, а за счёт будущего русского правительства.
В ситуации, когда большевики яростно наседали в районе Юрьева и Нарвы, эстонцы, безусловно, были заинтересованы в любом союзнике, который бы помог отстоять территорию, которую они считали своей. В связи с этим они осознавали необходимость создания русской белой армии. С другой стороны, они боялись этого, поскольку подозревали, что, окрепнув и получив поддержку от белого движения из других регионов, русская армия может отказаться от своих обязательств и покончит с новым государственным образованием на теле России, как только удастся покончить с большевиками. Это противоречие между готовностью к сотрудничеству, которая диктуется обстановкой, и, с другой стороны, опасениями, которые не лишены оснований, будут определять эстонскую политику в отношении белой армии. Придёт время, и это противоречие будет прагматично снято эстонской стороной путём ликвидации армии Юденича, за что большевики в ходе мирных переговоров заплатят хорошую цену.
В период с декабря 1918 г. по май 1919 г. белая армия выросла численно и стала представлять силу, способную предпринять более активные действия против большевиков. Однако механизм армии функционировал не без сбоев. При желании можно было найти много фактов для критических оценок. Например, Василий Горн[101] отмечал, что с первых дней дислоцирования армии на эстонской территории в высшем эшелоне начались трения и склока по поводу того, кто кому должен подчиняться. В условиях отсутствия сколько-нибудь серьёзных боевых действий сложилась система взаимно-дружеского награждения. Чрезвычайно быстро стало расти число полковников и генералов[102]. Это вызвало смятение в рядовой офицерской среде. Одни испытывали злобу и зависть, другие — страх, что во главе армии окажутся старые бюрократы, которые погубят и армию, и белое дело. В этой ситуации первая группа низшего офицерства хотела чинов, потому что «это теперь легко» и было бы глупо не воспользоваться открывшейся возможностью, а вторая группа, меньшая, хотела повышений, чтобы обеспечить приход в военное руководство свежих сил, которые спасут Россию. В конце концов, отмечает Горн, происхождение и личная гибкость всё-таки берут верх, а «караси-идеалисты» плохо успевают в этой гонке{361}. С учётом политических воззрений В. Горна («февралиста» и демократа) этот вывод можно расшифровать следующим образом: при формировании командного состава и офицерского корпуса «правые» одержали верх над «демократами».
Весной 1919 г. Антанта предприняла комбинированный поход на Советскую Россию. Главный удар должен был нанести с востока А.В. Колчак. На северо-западную армию, которая на тот момент находилась под командованием генерала А.П. Родзянко, была возложена задача с территории Эстонии начать наступление на Петроград и отвлечь на себя силы Красной Армии с Восточного фронта. Руководителем и организатором этого похода являлась специально прибывшая в Таллин военная миссия держав Антанты.
13 мая 1919 г. армия генерала Родзянко при поддержке английского флота, эстонских войск и финских добровольческих частей перешла в наступление. До и после этого похода эстонские официальные газеты утверждали, что против Советов Эстония не воевала, она вела только оборонительную войну, отстаивая свою независимость. И всё-таки 26 мая, когда часть красной эстонской дивизии, заслонявшей Псков со стороны Эстляндии, внезапно перешла к белым и оголила город. Войска Эстонской республики, о которой впервые узнали псковичи, захватили Псков. В эти майские дни эстонские газеты, и особенно «Ваба Маа», ликовали: красный Кронштадт и красный Петербург — слава и гордость коммунистической революции — скоро будет в руках героической армии маленькой Эстонии. При этом от народа скрывался тот факт, что 26 мая 1919 г. государства Антанты официально признали Колчака верховным правителем всей России, включая Прибалтику.
Первая прокламация вошедших в Псков эстонцев (в переводе на русский язык) гласила: «Славные эстонские войска очистили город от жидов и коммунистов». В этих словах обыватели усмотрели сигнал к реставрации и погромам. Однако после посещения депутацией местной еврейской общины командира войск подкапитана Ригова была написана новая прокламация, в которой он пригрозил наказаниями за погромы. Общественности города Ригов пообещал, что от эстонцев как представителей демократической страны они ничего худого и реакционного не увидят. В те несколько дней, когда до появления частей Булак-Булаховича эстонцы были хозяевами города, не было ни расстрелов, ни тем более публичных казней. Квартирной повинностью эстонцы не злоупотребляли, но отобрали у горожан телефонные аппараты, реквизировали оставшийся товар в национализированных большевиками магазинах (прежде принадлежавших псковским купцам) и вывезли часть льна, остававшегося на пристани реки Великой. По мнению очевидца В. Горна, по сравнению с немецкой «контрибуцией»[103], эстонцы ограничились пустяками, тем более что из объятий большевиков никто не хотел освобождать русское население даром{362}.
Через четыре дня эстонцы передали власть в городе подошедшему «атаману крестьянских и партизанских отрядов» подполковнику Булак-Балаховичу (довольно быстро произведённому в генералы). Два с половиной месяца его пребывания на посту командующего вооружёнными силами Псковско-Гдовского района были отмечены ежедневными публичными казнями (все жертвы свозились для казни в Псков), которые к тому же были превращены в коммерческое предприятие. В условиях Гражданской войны, которая сопровождалась частой сменой власти, никто не мог избежать соприкосновения с противоборствующими сторонами. Поэтому при желании поводов для обвинений в большевизме можно было найти предостаточно. Не сумев поймать комиссаров или просто рядовых коммунистов, Балахович стал стряпать обвинения в большевизме в отношении главным образом зажиточных людей, которые ставились перед выбором: плати или иди на виселицу. Одновременно с этим офицеры и солдаты Балаховича рыскали по квартирам в целях конфискации серебра, золота и денег. Сопротивлявшихся избивали. Был также составлен список купцов, преимущественно евреев (правда, в нём встречались и христианские фамилии, внесённые, вероятно, для противодействия обвинениям в черносотничестве), которые должны были внести средства на нужды войска. При крутом нраве Балаховича, которому некоторые обыватели вскоре дали прозвище «соловья-рабойника», это мероприятие было обречено на успех. Удалось собрать значительную по тому времени сумму в 200 тыс. рублей. Впоследствии, из-за отсутствия отчётности, следственным органам белой армии так и не удалось выяснить, куда пошли собранные деньги. Солдаты Балаховича были по-прежнему плохо одеты и обуты, находились на полуголодном пайке и являли резкий контраст по отношению к эстонским войскам, которых державы Антанты прекрасно экипировали и, по-видимому, неплохо кормили, поскольку эстонцы производили впечатление здоровых и крепких ребят. Другой проблемой войск Балаховича было то, что они стали терять поддержку местного населения. В статье «На деревенской телеге», опубликованной в газете «Последние новости», № 121 за 1920 г. корреспондент бывших «Русских новостей» Л. Львов так описывает недобрую память, которую оставил среди населения режим Балаховича: «Мы ехали по району, оккупированному год тому назад знаменитым Булак-Балаховичем. Народная память осталась о нём нехорошая. Грабежи и, главное, виселицы навсегда, должно быть, погубили репутацию Балаховича среди крестьянского мира. За 40–50 вёрст от Пскова крестьяне с суровым неодобрением рассказывают о его казнях на псковских площадях и о его нечеловеческом пристрастии к повешениям. Практиковавшаяся им порка, когда крестьянин — отец и хозяин — принуждался ложиться под удары, глубоко затронула сознание крестьянина и оскорбило его чувство человеческого достоинства».
Зато в атмосфере террора и произвола, установившейся при Балаховиче, пышным цветом расцвёл гешефт эстонцев. Получаемую ими в кредит от США муку для населения Эстонии они обменивали в Пскове на лён по значительно завышенной цене. Эстонское правительство, переживавшее период первоначального накопления ресурсов своей молодой государственности, стремилось тогда скупить по дешёвке весь псковский лён, чтобы образовать для своего казначейства прочный валютный фонд. На лён была установлена расценка раз в десять меньше той, по которой Эстония направляла этот продукт на английские рынки и очень выгодно конвертировала в фунты. Эстонские предприниматели получали колоссальные барыши. А гарантом этой операции выступал Балахович, при поддержке которого новые бизнесмены демократической Эстонии стремились буквально за гроши отнять у псковского населения оставшийся у него единственный и высоко оценивавшийся на мировых рынках продукт обмена.
Большевики умело использовали жестокие реальности режима Балаховича для пропаганды среди солдат северо-западной армии. Их агитация, безусловно, сказалась на моральном духе белой армии и, соответственно, на её последующей судьбе.
В 20-х числах мая 1919 г. Верховный правитель России адмирал А.В. Колчак назначил находившегося в Гельсингфорсе (Финляндия) генерала Н.Н. Юденича «Главнокомандующим всеми российскими сухопутными и морскими вооружёнными силами, действующими против большевиков на Северо-Западном фронте»[104].
Ему формально подчинялись подразделения Северного корпуса во главе с А.П. Родзянко, отряды полковника С.Н. Булак-Балаховича, дислоцировашиеся в Псковской губернии, и части Западной добровольческой армии под командованием генерал-майора П.М. Бермонта-Авалова. Все они были переименованы в Северо-Западную добровольческую армию. Таким образом, спор между Юденичем и Родзянко за командование армией была решён в пользу Юденича. Родзянко же, под началом которого было предпринято майское наступление на Петроград, становился его подчинённым. Трения между обоими генералами были проявлением личных амбиций, по убеждениям оба были консерваторами, людьми «чисто русских устремлений», как они сами говорили о себе, поборниками «Единой, Великой, Неделимой России».
Это показал, вчастности, случай с ижорским отрядом, который под командованием финского офицера Тополяйнена обеспечивал левый фланг армии Родзянко. Когда стали приходить донесения, что ингерманландцы (или ижорцы) носятся с идеей «ингерманландской республики» и перестали признавать комендантов, назначенных в район их расселения (Сойкинская волость), генерал Родзянко вначале по-солдатски прямолинейно предупредил представителей отряда в отношении недопустимости сепаратистской пропаганды, грозя, в случае неподчинения, репрессиями. Открытые ижорцами национальные школы были закрыты. Кроме того, состоялся ряд бурных и далёких от дипломатии объяснений Родзянко с представителями финнов, эстонцев и ижорцев. Когда же стало ясно, что сепаратистские настроения не только не уменьшились, а ещё больше обострились, ижорский отряд был насильственно разоружён. Родзянко очень винил эстонцев в поддержке стремлений ижорцев к политическому самоопределению в рамках собственной национальной республики. Русский генерал считал, что никакого ингерманландского населения вообще не существует и потому нет причин какому-то национальному обособлению. Интуитивно он почувствовал опасность для целостности России, хотя, по всей вероятности, не знал, что, по мысли эстонских стратегов, Ингерман-ландия должна была войти в эстонско-финляндскую унию. Во всяком случае, способ, к которому прибег Родзянко, реагируя в военной обстановке на «национальные запросы» представителей ижорцев, не мог не показать эстонцам, что их ждёт, если белая армия усилится и решит поставленные перед ней верховным правителем Колчаком и Антантой военные задачи. Тем более что и точка зрения Юденича в отношении Эстонии была хорошо известна. Он, в частности, говорил, что «никакой Эстонии нет. Это кусок русской земли, русская губерния».
К началу июня 1919 г. территория, занятая русскими и эстонскими войсками (по линии Копорье — Кикерино — восточнее озера Самры и далее на юг в Псковскую губернию на ст. Карамышево), была довольно значительной и равнялась по площади Крымскому полуострову.
Командованию Северо-Западной армии предстояло удовлетворить самые острые и неотложные потребности населения занятой полосы: регион пребывал в финансовом и продовольственном тупике. В июне было принято решение о выпуске «билетов полевого казначейства Северо-Западного фронта». Эти новые деньги были введены в обращение в начале сентября. В быту они назывались по-разному: «шведскими», так как были отпечатаны в Швеции; «петроградками», поскольку текст на знаках обещал их обмен на общегосударственные деньги в Петрограде после взятия его белыми; «крылатками» — по изображению на них двуглавого орла с распростёртыми крыльями и, наконец, просто «Юденичами» — по имеющейся на них факсимильной подписи главнокомандующего. 1 сентября Колчак перевёл в Лондон в исключительное распоряжение Юденича 860 тыс. фунтов стерлингов. Таким образом была обеспечена валютная поддержка новому рублю. Поскольку пункт 6 объявления о новых знаках упоминал о возможности размена этих рублей на английскую валюту из расчёта 40 руб. за 1 английский фунт стерлингов, новые деньги были встречены хорошо. Рядовые обыватели и военные бросились покупать «Юденичи» в уверенности, что они скоро будут котироваться в Европе{363}.
Другая, не менее важная задача состояла в том, чтобы сделать отвоёванную у большевиков территорию своим надёжным тылом, т.е. привлечь людей на сторону белого движения. Многое зависело от того, сумеют ли белые понять чаяния крестьянства. Однако этого не произошло. Согласно приказу № 12 от 17 июня, в условиях гражданской войны восстанавливался порядок вещей, существовавший до революции. Так, всем лицам, захватившим самовольно и незаконно, или получившим от большевистских властей чужое движимое имущество, вменялось в обязанность под угрозой военного суда вернуть таковое имущество прежним владельцам. По приказу № 13 восстанавливалось старое помещичье землевладение, а мужик загонялся в прежние рамки своих наделов. Возникновение таких приказов объясняется тем, что в высших эшелонах армии, а ещё больше в её обозе находилось много помещиков, которые, разумеется, были заинтересованы в сохранении своего землевладения и считали большевизмом возможность легитимации всех крестьянских захватов, происшедших за время революции. Эти приказы выявили тенденции власти, а их исполнение нанесло страшный удар белому движению, заставив широкие крестьянские массы вначале насторожиться, а позже и вовсе от него отвернуться.