Русский язык как кухонный
Русский язык как кухонный
За предшествовавшие революции десятилетия численность живших в Петербурге национальных меньшинств достигла приблизительно 200 тысяч человек, что превышало все население Гельсингфорса. Значительная часть иностранцев относилась, по словам немца Генриха Шторха, написанным в 1790-х гг., к «приличным классам» и всегда ленилась учиться русскому языку. Густав-Отто Адельборг сообщает, что персонал служащих петербургской конторы «Альфа — Нобель» в годы Первой мировой войны состоял по большей части не из русских. Переписка с находившейся в Стокгольме основной компанией велась на немецком языке, секретарем правления была немка из Риги, одним директором был чех, другим — поляк, бухгалтером — швед из Эстляндии, а машинисткой — петербургская шведка.
Разумеется, говорившие по-русски иностранцы имелись, однако это не было ни широко распространенным, ни необходимым. Те, кто принадлежал к интернациональной элите, состоявшей из директоров, инженеров и чиновников на высоких постах, в деловой жизни легко обходились без русского языка. «Казалось, весь город принадлежит загранице, — пишет Бенгт Идестам-Альмквист о своем отце, который после тридцати лет пребывания в Петербурге говорил по-русски хуже, чем когда приехал. — К чему русский язык в царской России? Люди прекрасно обходились немецким, французским, английским».
Вдова Людвига Нобеля Эдла, которая прожила в России почти полвека и чей муж и пасынок руководили одной из самых могущественных российских индустриальных империй, является еще одним примером отношения иностранной элиты к языку, на котором говорили 150 миллионов населения страны. Хотя Эдла начинала свою трудовую деятельность как учительница в церковной школе Св. Екатерины, единственное, что она научилась писать по-русски — «шведская подданная Эдла Константиновна Нобель», слова, которые иногда приходилось выводить под каким-нибудь документом. Но и эти несколько слов ей, по отзыву дочери, не удавалось правильно произнести.
Госпожа Нобель никогда не училась русскому языку для иных надобностей, помимо магазинных и кухонных, но и там не возникало сколько-нибудь существенных затруднений: продавцы во многих петербургских магазинах говорили по-французски или по-немецки, а приказчики продуктовых лавок мало-помалу выучились понимать желания госпожи Нобель, поскольку она была крупным и постоянным покупателем. Дома же вся обслуга, за исключением кучера или шофера, была выписана из Швеции, Финляндии либо Прибалтики и говорила по-шведски или по-немецки.
Однако во многих шведских семьях говорили наряду со шведским также на немецком и русском. А в каких-то семьях шведский не был основным языком, и там обучение происходило иначе — при помощи гувернанток и/или в шведской школе.
Между тем влияние русского языка было значительным, как и воздействие всех других языков, «жужжавших» в воздухе столицы. Многие разговаривали на своего рода гибридном языке — петербургско-шведском. Шведскую школу также посещали дети, родным языком которых был финский, норвежский или датский. Особую группу составляли дети из Gammalsvenskby (Старошведского селения) на Украине, которые, пока учились в школе, жили в приюте.
Эдла Нобель, урожденная Коллин (1848–1921), приехала в Петербург в 1869 г., чтобы сменить свою сестру Хильдегард в качестве учительницы в школе шведской церкви. На следующий год она вышла замуж за Людвига Нобеля, который уже год как был вдовцом. У Нобеля в браке с Миной Альсель было шестеро детей, а его новая жена в 1873–1886 гг. родит ему еще двенадцать, из которых семеро достигнут взрослого возраста. С кончиной Людвига Нобеля 1888 г. в возрасте 57 лет Эдла Нобель осталась главой семьи, поскольку ее пасынок Эммануил так никогда и не женился
Их семьи жили на Украине с конца XVIII в. и говорили на архаичном шведском, смешанном с русским.
Это смешение языков, которое пастор Эрстрём осуждал еще в 1820-е годы (см. главу «Храм для поклонения Господу всего мира»), было, иными словами, столь же, если не более, заметным в конце XIX — начале XX в. На переменах и за пределами школы ученики чаще всего говорили по-русски, а в годы Первой мировой войны вообще избегали говорить по-шведски — его легко было спутать с нежелательным немецким.
Лексикон школьников являл собой смесь русского и шведского, и они любили ставить в неловкое положение вновь прибывших учителей образчиками фраз, в которых русские слова были перемешаны со шведскими. Занятно, что в немецких школах были подобные же проблемы: в 1910 г. один учитель сетовал на то, что не более десяти процентов учеников говорят на настоящем, хорошем немецком, а большинство изъясняются так худо, что, дабы их понять, надо сначала перевести их «немецкий» на русский…
Школа шведской церкви размещалась в трех квартирах трехэтажного дома во дворе за храмом. «Снаружи дом выглядел очень невзрачным, — вспоминает одна учительница, — но внутри школьные помещения были опрятными и удобными», а зал для проведения празднеств с его большими портретами деятелей, которые так или иначе трудились в школе либо на ее благо, был «даже элегантным»: «Бюсты и мраморные доски напоминали о том, где стояли Александр II и Оскар II, когда ученики исполняли для них песни. Паркетные полы имелись не только в школьном зале для празднеств, но также в коридорах и классных комнатах, и эти полы еженедельно натирали воском профессиональные полотеры, покуда революция не положила конец подобной роскоши».
Несколько учеников жили в расположенных вплотную к школе школьных приютах для девочек и для мальчиков. Хульдён вспоминает диккенсовскую обстановку, в которой пребывали неимущие дети: «Они были заключены в темном зале с низким потолком, где часы делились на богослужение, приготовление уроков, еду и сон. Раз в день дети совершали двадцатиминутную прогулку, как маленькие щенки на поводках, всегда по одному и тому же тихому переулку. Они никогда не видели зеленой травки, распустившегося цветка, зрелой ягоды; никогда не слышали ни пения птички в лесу, ни стука лошадиных копыт в шуме оживленной улицы. У них никогда не было возможности для напряжения своих телесных сил».
Школа шведской церкви была главным образом учреждением для детей из малообеспеченных семей. В 1914 г., когда в ней было приблизительно 300 учеников, профессии их родителей были следующими: рабочие, столяры, токари, фабричные рабочие, портные, строители, машинисты, кузнецы, сапожники, часовщики, монтеры и молочники; было и несколько матерей-одиночек.
Правила для учеников школы при шведском приходе Св. Екатерины
1. С началом учебного года явись в школу к началу занятий!
2. Каждый день приходи в школу с необходимыми учебниками за 10 минут до звонка к молитве!
3. Как следует умывайся и причесывайся и содержи свою одежду целой и опрятной!
4. Не пачкай школьное помещение, его лестницы и пол и всегда помни, что через его порог не должно попасть никакой грязи!
5. По школе ходи спокойно!
6. Береги школьные принадлежности и содержи свои книги, тетради и поделки чистыми!
7. Учись прилежно, будь внимателен и предупредителен в школе и дома!
8. Беспрекословно повинуйся учителям, выказывай им уважение и почтение!
9. Будь добрым и приветливым по отношению к товарищам и никогда не допускай, чтобы кто-то пострадал по твоей вине!
10. Веди себя прилично вне школы!
11. Во время общественных увеселений ничего не затевай без разрешения директора!
12. Никогда не перебивай говорящего и смотри в глаза тому, с кем разговариваешь!
13. Будь со всеми вежлив и почитай старших!
14. Не ходите на улице по тротуару по нескольку человек в ряд и сворачивайте вправо при встрече с другими!
15. Смотри на домашних животных, птиц, на деревья и цветы как на своих друзей и никогда не причиняй им вреда!
Никогда не думай того, о чем бы ты не хотел, чтобы узнал Бог!
Никогда не говори того, чего бы ты не хотел, чтобы слышал Бог!
Никогда не делай того, чего бы ты не хотел, чтобы увидел Бог!
— Ну, были у тебя трудности с языком в Петрограде?
— Не у меня, а у петроградцев.
Рисунок Эрика Васстрёма
Исключение составляла семья придворного портного Лидваля, который хотя и располагал немалыми средствами, но отправил своего сына Федора в школу Св. Екатерины. А вот будущая поэтесса Эдит Сёдергран пошла в немецкую Петришуле. Как правило, именно туда либо в немецкую же Анненшуле устраивали своих детей состоятельные шведские родители. Впрочем, выбор школы определялся не только благосостоянием, но и практическими соображениями: немецкий язык точно так же, как и во времена Эрстрёма, был более целесообразным, нежели шведский.
Одно время в конце XIX в. положение шведского языка в школе было под большой угрозой, поскольку принимали детей и из других приходов. Это было способом поддержать финансовое состояние школы, так как за этих детей платили вдвое больше, чем за приходских.
Вследствие этого школа постепенно становилась все более русской и немецкой, и в конце концов шведский язык в ней стал факультативным предметом. Уже не все шведские дети изучали свой родной язык, а учителями, за несколькими исключениями, были русские и немцы. Кроме того, некоторые приходские дети из-за скудных доходов родителей были вынуждены ходить в бесплатную двухгодичную «школу для бедняков». С этим пастор Кая-нус смириться не мог, ведь это вело бы к тому, что нельзя будет проводить на шведском богослужения и что шведская церковь утратит право на существование. По словам пастора, «от старейшей евангелической церкви метрополии в не столь отдаленном будущем останется одна только память», и когда-нибудь суд истории «тяжко обрушится на тех северян, которые не защитили свой собственный очаг от уничтожения».
Поэтому принятый в 1886 г. новый школьный устав определял, что главной целью школы является обучение и воспитание приходских детей и что шведский язык будет в учебных планах важнейшим после религиозного образования предметом. Был создан школьный совет, уменьшена плата за обучение и введено неограниченное число бесплатных школьных мест, не владевшие шведским языком учителя были уволены, прием детей из других приходов прекращен, а «школа для бедняков» упразднена. Кроме того, открыли подготовительную школу на Выборгской стороне, где жили многие малообеспеченные прихожане, в том числе работавшие на Финских государственных железных дорогах. Попытка российского правительства ввести русский язык в качестве языка обучения тоже была пресечена в результате энергичного вмешательства пастора Каянуса.
Принятые меры обеспечили ожидаемый эффект, но в военные годы языковая ситуация опять ухудшилась, на сей раз из-за противоречий между учителями-«шведоманами», возглавляемыми Фанни Сундстрём с Аландских островов, которая «пылала своими чувствами „шведскости“», и руководством школы, обладавшим более профинской ориентацией. На праздновании в школе в 1914 г. Дня Швеции ученики, стоя с зажженными свечами и маленькими шведскими флажками в руках, пели «Швецию» Стенхаммара. Это переполнило чашу терпения Малина, ставшего преемником Каянуса в должности главного пастора и бывшего в 1914–1916 гг. директором школы, и он уволил почти всех шведскоязычных учителей.
В результате учить детей стали преподаватели, вообще не владевшие первым языком школы. Преемник Малина Ю. Хульден мог лишь через переводчика разговаривать с учительницами по русской географии и математике, а также с преподавателем английского языка — выросшим в Корее французом. Тот факт, что все учителя, за исключением троих, к тому же не имели официальной профессиональной аттестации, усугублял плохую репутацию школы и являлся для состоятельных прихожан дополнительным поводом отдавать своих детей в другие школы.
Чтобы выйти из этой тяжелой ситуации, осенью 1916 г. был принят учебный план, приближенный к действовавшему в финляндских реальных училищах. 15 ноября 1917 г., спустя неделю после большевистского переворота, Сенат (Сейм) Финляндии постановил оказывать финансовую поддержку школе, но к тому времени дни ее уже были сочтены.
Густав Бакхофф родился в Або в 1877 г. Прожив несколько лет в Стокгольме, семья в 1880-х гг. переехала в Петербург, где его отец Эдвард, картограф, быстро продвинулся по службе до руководителя картографического отдела в издательстве А. Ф. Маркса. После первой русской революции 1905 г. отец вернулся в Швецию, и его должность занял сын Густав. В качестве главы картографического отдела он участвовал в составлении школьных и карманных атласов Российской империи и редактировал карты расселения различных народностей и распространения различных языков.
В 1914 г. Бакхофф был назначен главой литографического отдела, а через два года — управляющим всего предприятия. Но на пороге уже стоял 1917 год, и дни издательства были сочтены. Политические события и постигший Петербург голод вынудили Бакхоффа с женой и двумя маленькими детьми Альфом и Хельгой покинуть Россию. В 1920 г. семье при помощи Красного Креста удалось выбраться в Швецию, где Густав Бакхофф продолжил работать по профессии — он редактировал карты в литографическом ведомстве шведского Генерального штаба до самого выхода на пенсию. Он скончался в Стокгольме в 1965 г.
В том, что Густав Бакхофф имел оценку «похвально» по гимнастике, нет ничего удивительного. Он был не только отличным гимнастом, но и тренером по гимнастике. Вообще гимнастика была своего рода увлечением живших в Петербурге северян: например, активист «Шведского общества» Георг Уден руководил собственным гимнастическим и массажным заведением