Германия вторгается в Польшу
Германия вторгается в Польшу
Вечером 29 августа английский посол в Берлине был приглашен на беседу к «фюреру». Дипломатия рейха приступила к осуществлению очередного маневра, имевшего целью сфабриковать предлог для вторжения в Польшу.
Гендерсон явился в рейхсканцелярию по обыкновению со свежей гвоздикой в петлице лацкана. Накануне он вручил Гитлеру личное послание английского премьера. Документ был составлен весьма искусно: содержал все необходимое, чтобы оправдаться перед историей, и в то же время давал ясно понять, что ради соглашения с Германией Англия готова пойти на серьезные уступки, прежде всего за счет Польши.
«Правительство его величества надеется, – говорилось в одном из пунктов послания, – что скрупулезный учет им своих обязательств в отношении Польши не создаст у германского канцлера впечатления об отсутствии стремления использовать все свое влияние для того, чтобы содействовать достижению решения, которое было бы приемлемым как для Германии, так и для Польши».
Предлагая разрешить вопрос путем прямых переговоров между Германией и Польшей, Англия выдвигала условие, чтобы были соблюдены «существенные» интересы Польши и чтобы новое урегулирование было обеспечено международной гарантией. Как показал опыт Мюнхена, смысл британского предложения сводился к тому, что Чемберлен и Гитлер будут за столом, а Польша – на столе.
Ознакомившись в присутствии Гендерсона с посланием, Гитлер сказал, что не замедлит дать на него ответ. Гендерсон заметил, что он не спешит. «Зато я спешу», – возразил «фюрер».
Гитлер действительно не хотел терять времени. Послание убедило его в том, что, несмотря на подписанный 25 августа англо-польский договор о взаимопомощи, британское правительство по-прежнему ищет соглашения с Германией и предлагает сделку за счет своего союзника.
Содержавшееся в послании Чемберлена предложение о прямых польско-германских переговорах нацистская дипломатия решила использовать для того, чтобы сфабриковать предлог для развязывания агрессии. Пригласив Гендерсона, Гитлер вручил ему свой ответ английскому премьеру.
Послание Гитлера освещало состояние германо-польских отношений в весьма мрачных тонах. «Варварские» действия поляков в отношении немецкого населения в Польше являются более нетерпимыми, писал «фюрер». Для нормализации обстановки остаются уже не дни или недели, а лишь часы. Германское правительство скептически оценивает возможность решить вопрос путем предлагаемых Англией прямых переговоров Германии и Польши. Но, желая дать доказательство искренности намерения установить прочную дружбу с Великобританией, правительство рейха выражает свое согласие. Германия готова принять предложенные Англией добрые услуги и просит, чтобы польский представитель, имеющий необходимые полномочия, прибыл на следующий день, 30 августа.
Беседа с Гендерсоном завершилась бурно. Гитлер резко отвел замечание посла, что срок для прибытия уполномоченного Польши слишком мал.
«Когда гг. Чемберлен и Даладье прибыли в Мюнхен, они сделали это на другой день после получения приглашения, Почему польский представитель не может сделать того же?»
Гендерсон пытается возражать. Гитлер разыгрывает крайнее раздражение. Он ссылается на вымышленные сведения об убийстве в Польше 6 немцев. Вот уже целую неделю, как мы толчемся на месте… Мой народ истекает кровью!
– То же самое могли бы сказать и поляки, – вставляет Гендерсон.
– Тем более! Вам, англичанам, конечно, до этого нет никакого дела!
Гендерсон резко протестует. Потеряв контроль над собой, он повышает голос, пытаясь перекричать «фюрера». Несколько успокоившись, посол заявляет, что передаст германские предложения своему правительству. Затем он покидает рейхсканцелярию.
Дневник Гальдера позволяет установить, как планировали гитлеровцы дальнейший ход событий. Запись от 29 августа гласит:
«30.8. Поляки в Берлине.
31.8. Разрыв.
1.9. Применение силы».
Несмотря на ультимативный характер германских требований, англо-французские «умиротворители» продолжали находиться во власти иллюзий, будто дело завершится новым Мюнхеном. Согласие Гитлера начать переговоры было расценено как отступление; считали, что он точно следует примененному в Чехословакии методу. Сообщая о настроениях в правительственных кругах Франции в связи с описанной выше беседой Гитлера с Гендерсоном, Буллит писал 30 августа:
«Они полагают, что Гитлер направит окончательный ультиматум сегодня и что в последнюю минуту вмешается Муссолини и предложит общую конференцию для решения не только польско-данцигского конфликта, но и всех остальных вопросов, касающихся национальных требований, включая его собственные».
Даладье считал, что «фюрер» блефует и не пойдет на риск войны с западными державами. Чемберлен был убежден, что удастся договориться. 30 августа он заявил начальнику английского генерального штаба Айронсайду, что войны не будет.
На пути «умиротворителей» стояли немалые трудности. Подготавливая с Гитлером сделку за счет Польши, политические лидеры Запада отдавали себе отчет, что прямо пойти на новую конференцию по типу мюнхенской нельзя. Подобный шаг после мартовских событий 1939 г. вызвал бы слишком бурное возмущение общественности. Поэтому была разработана более осторожная тактика: удовлетворить гитлеровские притязания, заставив Польшу согласиться на прямые переговоры с рейхом, а плату за это предательство получить в «соседней комнате» – на специальной конференции, которая вскоре была бы созвана для решения вопросов взаимоотношений западных держав с Германией.
Осуществление этого замысла, по мнению английского премьера, требовало большого дипломатического искусства. Резкие антигерманские выступления части печати на Западе, начавшей трубить в рог в связи с «отступлением» Гитлера, могли толкнуть его на развязывание вооруженного конфликта с Польшей. В этом случае под давлением народных масс английское и французское правительства сказались бы вынуждены, вопреки своему желанию, пойти на объявление войны Германии. С другой стороны, опасность усматривалась в том, что поляки, решив, будто Гитлер отступил в результате их «твердой» позиции, могли отказаться от переговоров с Германией на условиях, «которые спасли бы от мировой войны». «Таковы две трудности, которые Чемберлен старается сейчас разрешить, чтобы не очутиться в положении, когда он, возможно, получит мир на подходящих условиях и окажется посреди войны», – сообщал 30 августа американский посол в Лондоне Кеннеди.
Исходя из этих соображений, Галифакс считал необходимым несколько «снизить тон» в отношении Германии. Что же касается Польши, то англо-французская дипломатия с циничной бесцеремонностью готовила ее к принесению в жертву. В письме от 28 августа Лондон потребовал, чтобы она сообщила в Берлин о своей готовности «немедленно» вступить в переговоры. 29 августа, в связи с решением польского правительства объявить мобилизацию (что было вызвано концентрацией германских войск на границах Польши), английский и французский послы потребовали ее отсрочки. Само слово «мобилизация», по мнению британского посла Кеннарда, произвело бы неблагоприятное впечатление; такой шаг мог отрицательно сказаться на англо-германских переговорах.
Насколько эгоистично действовал Лондон во взаимоотношениях с Варшавой, свидетельствует и такой факт. Получив 29 августа германские предложения, где устанавливался срок ультиматума 30 августа, Форин оффис в течение суток обдумывал ответ, держа польское правительство в неведении относительно гитлеровского требования срочно направить уполномоченного для переговоров. Лишь в ночь на 31 августа Кеннард сообщил Беку содержание германского меморандума и текст новой ноты английского правительства, адресованной в Берлин. Бек согласился на прямые переговоры, но отложил окончательное решение вопроса до консультации с правительством, пообещав сделать это до полудня 31 августа.
Ответ Англии был получен посольством в Берлине вечером 30 августа. Задержавшись из-за расшифровки документа, Гендерсон прибыл на Вильгельмштрассе лишь за несколько минут до полуночи. Риббентроп принял его в бывшем кабинете Бисмарка, приспособленном для рейхсминистра. «Последовавшая беседа, – отмечает в своих мемуарах П. Шмидт, – была самой бурной из всех, которые мне пришлось наблюдать за двадцать три года моей деятельности в качестве переводчика».
В своем ответе британское правительство предлагало срочно приступить к практической организации прямых переговоров между Польшей и Германией, но отмечало невозможность осуществить это в тот же день. Гендерсон пояснил, что вместо немедленной присылки в Берлин польского представителя английский кабинет предлагает вести переговоры через обычные дипломатические каналы, и отметил готовность Англии взять на себя роль посредника. Если германские условия представят «разумную основу», Лондон окажет соответствующее давление на Варшаву. Гитлеровцам следовало, таким образом, договориться с Великобританией.
«Глубокий» смысл предложения был ясен. Еще свежи в памяти были итоги поездок Шушнига и Гахи на поклон к Гитлеру: Австрия и Чехословакия исчезли с политической карты, но Англия при этом осталась ни с чем. На сей раз Форин оффис решил крепко держать свой товар и не выпускать из рук, пока не получит подходящую цену.
Дальнейший ход беседы принял неожиданный оборот. Подготавливая разрыв, Риббентроп держался в высшей степени нахально и вызывающе. Постоянно прерывая собеседника в оскорбительном тоне и повышая голос, он заставил Гендерсона потерять пресловутую английскую сдержанность. По свидетельству Шмидта, разъяренные собеседники чуть было не дошли до рукопашной.
В конце беседы Риббентроп зачитал на немецком языке германские предложения об урегулировании конфликта с Польшей. Они состояли из 16 пунктов. Рассчитывая, что по существующему в дипломатической практике обычаю ему вручат текст, посол не старался уловить его на слух. Когда же он попросил передать ему документ, рейхсминистр, указав на часы, заявил:
– Они уже устарели, поскольку польский представитель не явился!
В этом и заключался дипломатический ход гитлеровцев. «16 пунктов» представляли очередную фальшивку, специально рассчитанную на обман общественного мнения. Они призваны были создать впечатление о «великодушии» Германии, которая якобы стремилась разрешить конфликт с Польшей на «демократических» началах. Текст условий не вручили Гендерсону из-за опасения, что Польша могла бы согласиться начать на их основе переговоры. Это не входило в замыслы правителей третьего рейха. Приказ войскам уже был отдан, и вторжение должно было совершиться менее чем через 30 часов.
Как было отмечено выше, как раз в то время, когда происходила беседа Геидерсона с Риббентропом, английский посол в Варшаве Кеннард настаивал перед Веком, чтобы Польша согласилась на переговоры на основе германских предложений, которые в Берлине уже были объявлены отпавшими.
Последние сутки августа были насыщены срочными дипломатическими переговорами между западноевропейскими столицами. Как отмечает в своих мемуарах Бонне, телеграф уже не справлялся, и для передачи секретных депеш приходилось пользоваться телефоном. Он мог бы добавить, что телефонные кабели, соединявшие Париж и Варшаву, проходили по территории Германии и все разговоры прослушивались гитлеровцами. Вот что они могли, например, узнать, подключившись в 10 часов 20 минут утра 31 августа к кабелю, соединявшему французское посольство в Берлине с Парижем.
«Германское правительство очень недовольно, – сообщал Кулондр, – что оно еще не получило никакого ответа от Польши. Можно опасаться, что оно даст приказ о немедленном нападении, если ответ не поступит в первой половине дня».
Кулондр настаивал на том, чтобы польское правительство немедленно поручило Липскому вступить в переговоры, снабдив его полномочиями для подписания соглашения.
Через полчаса, связавшись по телефону с Варшавой, Бонне поручил французскому послу Ноэлю срочно предпринять энергичный демарш перед польским правительством в предложенном Кулондром смысле. Ноэль сообщил, что Бек обещает дать ответ в полдень.
«Поляки затягивают дело, перехвачены телефонные разговоры», – отметил Гальдер в своем дневнике.
После полудня 31 августа Липский получил указание встретиться с Риббентропом и заявить, что Польша благожелательно рассматривает предложение о прямых переговорах с Германией. В заключительном абзаце телеграммы говорилось:
«Ни в коем случае не позволяйте втянуть себя в переговоры по практическим вопросам. Если правительство рейха в устной или письменной форме сообщит вам свои предложения, вы должны заявить, что совершенно не располагаете полномочиями для того, чтобы согласиться с ними или обсуждать их, что вы имеете право лишь передать предложения своему правительству и запросить новые инструкции».
Одновременно с Липским полный текст телеграммы, расшифрованной службой перехвата Геринга, получил и Риббентроп. В 13 часов польский посол обратился с просьбой, чтобы его принял министр иностранных дел. Узнав о демарше Липского, генеральный штаб в 16.00 запросил: не меняет ли это намеченных планов? Как ему ответили, приказ о нападении на рассвете следующего дня остается в силе. «Решение не проводить эвакуации показывает, что он Гитлер. – Авт.) считает, что Англия и Франция не выступят», – записал Гальдер в дневнике в 18.00.
31 августа в 18.30 Риббентроп принял Липского. Перед зданием германского МИД на Вильгельмштрассе темнела толпа. У входа и на лестницах стояли подразделения эсэсовцев. В соответствии с полученной инструкцией польский посол сообщил о согласии своего правительства на переговоры.
Ответный шаг Риббентропа был заранее рассчитан.
– Имеете ли вы полномочия на ведение переговоров?
Липский ответил отрицательно.
– Тогда совершенно бесполезно продолжать разговор! – заявил рейхсминистр. Пообещав довести до сведения Гитлера заявление правительства Польши, он отпустил посла. Беседа длилась всего несколько минут.
Когда Липский хотел связаться из посольства с Варшавой, то обнаружил, что телефонная линия отключена.
В 21 час германское радио передало содержание «16 условий», на основе которых правительство рейха якобы стремилось урегулировать конфликт с Польшей. В №их говорилось о Гданьске, автостраде и плебисците в «коридоре». «Но великодушные предложения фюрера отвергнуты…»
Примерно в то же время на Вильгельмштрассе были приглашены дипломатические представители, аккредитованные в Берлине. Им вручили текст «германских условий», а также специальное коммюнике. Излагая фальшивую версию о том, будто немецкое правительство намеревалось разрешить кризис в соответствии с упомянутыми «условиями», коммюнике заканчивалось заявлением:
«Фюрер и германское правительство, таким образом, в течение двух дней напрасно ожидали прибытия польского представителя, облеченного необходимыми полномочиями.
В этих условиях германское правительство считает, что его предложения и на этот раз целиком и полностью отвергнуты».
…«Бабушка умерла!» – прошипел радиоприемник в автомашине Науджокса. Это был условный сигнал, переданный Гейдрихом: следовало приступить к выполнению «операции Гиммлер». Незадолго до 20 часов 31 августа Науджокс с группой эсэсовцев, натянув польскую форму, на двух лимузинах подкатили к радиостанции в Глейвице. Здание не охранялось. Ворвавшись в помещение, диверсанты зачитали перед микрофоном польский текст, содержавший резкие антигерманские высказывания, и сделали несколько выстрелов. Затем они поспешили скрыться, оставив на видном месте одного из заключенных концлагеря, доставленного гестапо.
«Я получил этого человека и приказал положить его у входа в здание станции, – показал Науджокс на Нюрнбергском процессе. – Он был жив, но находился в совершенно бессознательном состоянии. Я попробовал открыть его глаза. По глазам нельзя было определить, жив он или нет, только по дыханию. Я не заметил у него огнестрельных ран, но все лицо его было в крови».
В тот же вечер все германские радиостанции передали сообщение начальника полиции Глейвица:
«Около 20 часов радиопередаточный пункт в Глейвице подвергся нападению и был временно захвачен группой вооруженных поляков. Налетчики были отброшены силами германской пограничной полиции. Во время перестрелки один из налетчиков был смертельно ранен».
Состряпанная гитлеровцами провокация в Глейвице должна была «оправдать» новый акт германской агрессии.
На рассвете 1 сентября (в 4.45) германские армии вторглись на территорию Польши на всем протяжении границы. Фашистская авиация обрушила удары на аэродромы, стратегические объекты, мирные города. Линкор «Шлезвиг-Гольштейн», прибывший в августе с «дружеским визитом» в Гданьск, прямой наводкой начал обстреливать польский укрепленный пункт Вестерплятте. В первых лучах утреннего солнца дымилась Варшава. (10)