Муссолини получает «дюжину бананов»

Муссолини получает «дюжину бананов»

Намерение «дуче» затеять авантюру в Африке создавало, по мнению Парижа, удачную политическую ситуацию: пожертвовав Эфиопией, обезопасить французские колонии в Северной Африке, получить дружбу итальянского диктатора и использовать ее для сближения с третьим рейхом.

Не теряя времени, Лаваль отправился в Рим. Настроение министра иностранных дел несколько настораживало сотрудников Кэ д’Орсе. Закулисные переговоры с Италией, начатые еще 1 ноября, далеко не закончены, но Лаваль решил ехать. «Поездка важнее, чем текст соглашения», – заявил он. Что принесет Франции «политика двусмысленностей», изобретенная новым министром?

Переговоры в Риме завершились подписанием 7 января 1935 г. франко-итальянского соглашения. Оно сразу вызвало подозрения: не воспользовался ли Муссолини этой встречей для того, чтобы получить от Лаваля carte blanche[41] в отношении Эфиопии? Политики и дипломаты читали и перечитывали опубликованные тексты. Но в них говорилось об «укреплении мира» в Европе, о территориальном разграничении между владениями двух держав в Африке, о положении итальянцев в Тунисе[42] и, наконец, о некоторых вопросах экономического сотрудничества Франции и Италии в Эфиопии.

– Знаете ли вы, что Муссолини не соберет и дюжины бананов на той территории, которую я уступил ему в Сахаре и близ Джибути? – отшучивался Лаваль. – Зато теперь Италия вместо Франции должна будет содержать там полицейских. Главное же, Муссолини перестанет поддерживать Германию в вопросе вооружений. В сделке с ним я оставил ему свою рубашку, а увез его рубашку вместе с запонками!

Шутки Лаваля, разумеется, не могли успокоить тех, кто желал знать правду. Ставшие известными некоторые подробности визита в Рим еще более усугубили подозрения. Франко-итальянские переговоры начались утром 6 января. В первой половине дня была согласована позиция сторон по австрийскому вопросу. Когда перешли к главной и самой трудной проблеме – Африке, дело застопорилось. Вечером во французском посольстве, занимавшем «палаццо Фарнезе» – роскошный дворец эпохи Возрождения, Лаваль устроил прием в честь «дуче». В 11 часов Лаваль и Муссолини уединились для переговоров с глазу на глаз. «Все в порядке», – заявил, улыбаясь, Лаваль одному из французских журналистов, когда уже за полночь вернулся к гостям. Действительно, на следующий день были подписаны общая декларация и соглашения по остальным вопросам, являвшимся предметом переговоров. Не во время ли этой встречи два ренегата от социализма совершили тайную сделку за счет Эфиопии?

В публичных выступлениях Лаваль пытался реабилитировать себя и несколько раз отвергал предъявлявшиеся ему обвинения. Но он признавал, что предоставил Муссолини полную свободу для «мирного» проникновения в Эфиопию.

Интересная деталь содержится в мемуарах бывшего советника французского посольства в Риме Ж. Блонде-ля. Он участвовал в переговорах.

«С точки зрения Муссолини, это соглашение, которое предоставляло ему свободу деятельности в Абиссинии, являлось первым шагом к ее завоеванию. Он начал его в октябре (1935 г. – Лег.). И когда в конце года Л аваль в личном письме, которое доставил один из сотрудников его секретариата и копия которого находилась в посольстве, попытался получить от январского собеседника письменное свидетельство о своей непричастности к итальянской агрессии, Муссолини уклонился. Более того, он напомнил Лавалю одно неудачное выражение, которое последний не отрицал, но смысл которого оспаривал: „Теперь вы имеете свободу рук“. Что касается меня, – продолжал Блондель, – то, читая эту переписку, я полагал, что оба собеседника во время разговора с глазу на глаз во дворце Фарнезе попросту намеренно уклонились от уточнения устраивавшего их экивока»[43].

Три с лишним десятилетия, прошедшие со времени описываемых событий, окончательно сняли покров тайны. Предъявлявшиеся демократической общественностью обвинения Лавалю были справедливыми и теперь доказаны документально. Политика «умиротворения» Италии означала прямое поощрение фашистской агрессии.

Сговор с Лавалем придал Муссолини храбрость. «Нация, для того чтобы оставаться здоровой, должна воевать каждые двадцать пять лет», – заявил он вскоре своему заместителю по министерству иностранных дел Сувичу. В день подписания франко-итальянского соглашения Де Боно был направлен в Эритрею для подготовки военных операций против Эфиопии с севера. Освободившийся портфель министра колоний Муссолини взял себе. В феврале Италия начала переброску в африканские владения двух дивизий (30000 человек) и 10000 рабочих «для строительства дорог». 27 февраля ее правительство заявило, что готово к «любой неожиданности». Тем временем генеральный штаб уточнял планы вторжения, предусматривая открытие операций в сентябре.

Сосредоточив в своих руках подготовку к агрессии[44], Муссолини не мог не учитывать, что решающее значение для исхода затеваемой авантюры имела позиция Англии. Стоило ей перекрыть Суэцкий канал, как итальянские войска в Африке оказались бы отрезанными от своей основной базы на расстоянии 3,5—4 тыс. км.

29 января Леонардо Витетти, советник итальянского посольства в Лондоне, нанес «неофициальный» визит в Форин оффис. Он сообщил о секретном соглашении Лаваля и Муссолини, а также довел до сведения желание Италии согласовать с Англией интересы двух государств в Эфиопии. «Этот шаг являлся вежливым намеком, так он и был воспринят, что, если Италии будет предоставлена свобода рук, английские интересы не будут затронуты», – пишет А. Киркпатрик, видный английский дипломат, в своем исследовании, посвященном Муссолини.

Англия не спешила с ответом. Разумеется, укрепление позиций Италии в районе Красного моря создавало угрозу имперским коммуникациям. Кроме того, Лондон беспокоила судьба находившегося в Эфиопии озера Тана. На его дне лежали ключи от Нила, питавшего своими водами Египет, а тот своими соками питал британский империализм. Казалось, это должно было заставить Англию решительно пресечь итальянские поползновения в Восточной Африке.

В кругу близких людей Саймон высказывал, однако, совершенно иные опасения: если Англия помешает Муссолини захватить Эфиопию, то режим «дуче» падет, и Италия окажется во власти «большевиков». Не в силу ли подобных соображений специальная комиссия, созданная британским правительством для «изучения» вопроса, сделала вывод: у Англии нет в Абиссинии или в соседних с нею странах жизненных интересов, которые заставили бы ее оказать сопротивление завоеванию Абиссинии Италией.

Немалое значение имело и другое соображение. Как раз в те дни британский министр иностранных дел разрабатывал новые варианты осуществления своей «идэ фикс» – «Пакта четырех». Поэтому дружба с «дуче» представлялась крайне необходимой. В феврале 1935 г. Саймон сообщил королю, что его главной заботой было занять в итало-эфиопском конфликте такую позицию, которая «не оказала бы неблагоприятного влияния на англо-итальянские отношения».

Учитывая политическую обстановку в самой Англии и настроения мировой общественности, проведение такого курса было для Саймона весьма рискованным. Можно было не только расстаться с креслом министра, но и погубить саму идею. Но трудность задачи не обескуражила главу Форин оффиса. Некоторое время он молчал – официального ответа в Рим так и не последовало. При первом подходящем случае, однако, Саймон сумел сделать свое молчание не менее красноречивым, чем намеки Лаваля. Такую возможность ему дала конференция в Стрезе.

В заключительной декларации содержалась лицемерная фраза о стремлении ее участников любыми доступными средствами «противодействовать всякому одностороннему отказу от мирных договоров, который преследовал бы цель поставить мир под угрозу».

– Мир в Европе, – предложил Муссолини.

Лаваль, представлявший на конференции Францию, улыбнулся. Макдональд и Саймон промолчали. Поправка была принята.

«Муссолини решил, в известном смысле не без основания, – пишет Черчилль в своих мемуарах, – что союзники молчаливо согласились с его заявлением и готовы предоставить ему свободу действий в отношении Абиссинии».

Позиция английского правительства явилась откровенным поощрением итальянской агрессии и способствовала возникновению нового очага мировой войны, на этот раз в Африке. Какую роль в эфиопской трагедии играли США? Кое-что об этом говорит «дипломатический дневник» госдепартамента.

17 декабря 1934 г. Ато Вольде Джиорджис, личный секретарь негуса, намекнул американскому советнику Колсону, что правительство рассматривает вопрос о возможности обратиться к США с просьбой о посредничестве. На следующий день осторожный дипломатический зондаж Эфиопии уже был известен государственному секретарю Хэллу. Следует заметить, что к тому времени досье госдепартамента о подготовке Италией агрессии против Эфиопии было уже весьма пухлым. Среди документов примечательна телеграмма Буллита из Москвы от 22 сентября 1934 г.

«Итальянский посол сообщил мне сегодня, – писал Буллит, – что, по его мнению, между Францией, и Италией достигнута договоренность в отношении Абиссинии. Он сказал, что Англия в прошлом году твердо обещала не вмешиваться в действия Италии в Абиссинии, независимо от их характера, и что Франция согласилась теперь занять такую же позицию. Я спросил его, означает ли это, что в ближайшее время начнутся военные действия? Он ответил: по его мнению, как только Абиссиния осознает, что никто на свете не окажет ей помощи, она быстро потеряет свое преувеличенное представление о независимости и согласится с обоснованными требованиями Италии, в результате чего не придется применять силу».

Хэлл, безусловно, имел в виду информацию, полученную от Буллита, когда 18 декабря 1934 г. направил в Аддис-Абебу телеграмму. Американскому поверенному в делах предписывалось скрупулезно воздерживаться от каких-либо действий, которые могли бы поощрить эфиопское правительство обратиться с просьбой о посредничестве к Соединенным Штатам.

Это был деликатный по форме, но жесткий по содержанию ответ на просьбу Эфиопии. Демарш США должен был содействовать тому, чтобы Эфиопия отказалась от «преувеличенных представлений о независимости», т.е. капитулировала перед фашистской Италией.

Через два дня Хэлл в беседе с румынским посланником в США еще более четко сформулировал позицию Белого дома в связи с итало-эфиопским конфликтом. Посланник поинтересовался: не намерены ли США что-либо предпринять, ведь они подписали пакт Бриана – Келлога?[45] Хэлл поспешил ответить, что Вашингтон «предпочитает придерживаться своей нынешней политики и позиций наблюдателя».

Итак, уже знакомая, правда, несколько измененная формула. Незадолго до этого американский посол в Риме Лонг говорил, что в случае возникновения войны США будут «разочарованным наблюдателем». Когда же развязывание фашистами агрессии стало фактом, в госдепартаменте забыли о «разочарованности».

Интересно напомнить: в 1927 г. США выдвинули идею многостороннего пакта, который провозглашал бы отказ от войны как орудия национальной политики. В августе 1928 г. государственный секретарь Келлог обратился к 48 государствам, в том числе к Эфиопии, с предложением присоединиться к «хартии мира». Но вот в связи с нарастанием напряженности в итало-эфиопских отношениях и бездействием Лиги наций возникла «угроза», что Эфиопия официально поставит вопрос о нарушении Италией условий пакта.

«Поскольку правительство Эфиопии подписало пакт Бриана – Келлога, основным инициатором которого являлось американское правительство, – говорилось „ ноте эфиопского правительства, адресованной США, – его величество император Хайле Селассие I поручил мне просить ваше правительство изучить средства, которые могли бы обеспечить соблюдение Италией ее обязательств как участника этого пакта“.

Американская дипломатия оказалась прижатой к стене. Трудность положения усугублялась тщетностью англо-французских попыток урегулировать конфликт за кулисами Лиги наций. Почти одновременно с обращением Эфиопии в Вашингтон поступила информация о том, что предложенный Иденом вариант «урегулирования» провалился, так как не устраивал… Муссолини. Эфиопия должна была фактически отказаться от независимости в пользу Италии и взамен получила бы «коридор для верблюдов» – выход к Красному морю. Но «дуче» требовал от Лиги наций уже мандата на Эфиопию. Американское правительство набило следующий выход. 5 июля 1936 г, и Аддис-Абебу была направлена лицемерная нота.

«Мое правительство, – писал Хэлл, – будучи заинтересованным в сохранении мира во всех частях света, с удовлетворением отмечает, что Лига наций уже занялась возникшим, к несчастью, спором между вашим Правительством и Правительством Италии с целью его мирного урегулирования и что этот вопрос ныне находится на рассмотрении арбитров. Как надеется мое правительство, каковы бы ни были факты и суть опора, занимающийся им арбитражный орган сможет найти решение, удовлетворяющее оба заинтересованные правительства.

Кроме того, и это весьма важно, в свете положений Парижского пакта (т.е. пакта Келлога. – Авт.), участниками которого являются как Италия, так и Эфиопия, вместе с шестьюдесятью одним другим государством, мое правительство не может поверить, чтобы кто-то из них применил по отношению к другому какие-либо шаги, кроме мирных средств, в качестве метода разрешения этого конфликта или допустил бы возникновение ситуации, несовместимой с положениями пакта».

Этот документ не нуждается в комментариях. Американская дипломатия выворачивалась как могла.

Лето 1935 г. было жарким в политической жизни Америки. Уже на протяжении длительного времени послы США в Европе и на Дальнем Востоке сообщали о тревожных симптомах большой войны. Какую же позицию займут США? Да и быстрое приближение военной развязки в итало-эфиопском конфликте заставляло спешить с решением этой проблемы.

Вопрос о внешнеполитическом курсе США стал предметом острой борьбы между демократами и республиканцами, представлявшими различные группировки монополистического капитала. Первые апеллировали к демократическим убеждениям американского народа, вторые играли на его стремлении к миру, нежелании оказаться вовлеченным в войну ради интересов монополий. В действительности же борьба двух буржуазных кланов касалась лишь вопросов тактики. В целом правящие круги исходили из того, что новая война будет выгодна, поскольку сулила гигантские прибыли на поставках воюющим странам, ослабление конкурентов, перераспределение рынков и сфер влияния в пользу американского капитала. Но главным образом они надеялись на ликвидацию или глубокий подрыв позиций Советского Союза, установление гегемонии США в мире.

Этот опасный для человечества политический курс был облачен в безобидную на первый взгляд форму закона о «нейтралитете», явившегося компромиссом демократов и республиканцев. Он позволял Белому дому выжидать дальнейшего развития событий и иметь свободу для политического маневрирования. В те месяцы 1935 г., когда фашистская Италия концентрировала войска в Африке, вашингтонские конгрессмены спешно согласовывали окончательную редакцию закона. Его приняли буквально в последнюю минуту, когда оттягивать было нельзя – 31 августа 1935 г. В Эфиопии заканчивался период дождей, и в любой день могло последовать итальянское вторжение.

Закон о «нейтралитете» пагубно сказался на развитии событий в мире. А роковое влияние на судьбу Эфиопии проявилось уже в день его подписания.

Центральным пунктом закона было обязательное эмбарго (запрет) на продажу вооружения воюющим странам. Формально провозглашая «равное» отношение США к обеим сторонам в конфликте, в действительности закон был на руку агрессору. Он наносил удар в спину жертве агрессии, лишая ее возможности приобрести оружие для обороны.

Закон разрешал торговлю с воюющими государствами прочими товарами, в том числе стратегическими. Это тоже было выгодно фашистской Италии, использовавшей сырьевые ресурсы США для бесперебойной работы военной промышленности[46]. Как могла Эфиопия использовать железную руду или хлопок, не имея сталелитейных заводов или заводов по изготовлению взрывчатых веществ?

Показательна реакция фашистских держав на закон о «нейтралитете». «Америка для лас не опасна, – заявил Гитлер, – ибо ею принят закон о нейтралитете» (4).