Лекция 15 Крестьянский вопрос в творчестве народных масс — челобитных, наказах, подпольной политической литературе и в фольклоре

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Лекция 15

Крестьянский вопрос в творчестве народных масс — челобитных, наказах, подпольной политической литературе и в фольклоре

Классовая борьба народных масс в Российской империи облекалась в различные формы, принимала различную оболочку.

Социальные чаяния и стремления крестьян и работных людей, казаков и однодворцев, их политические настроения находили отражение в челобитных и «пасквилях», в устном народном творчестве и наказах, в немногочисленных произведениях художественной литературы, порожденных народом, и в «богохульстве».

В бесчисленных челобитных помещичьих, монастырских, приписных и ясачных крестьян, адресованных в разные инстанции от воеводских канцелярий до Сената и Синода, императоров и императриц, выступает полная трагизма и безысходности жизнь крестьянина, бесправного, обобранного, замученного тяжелой работой, но верящего в справедливость и пытающегося «сыскать правду».

В крестьянских челобитных проходит мысль о том, что их, крестьян, дело есть дело государственное. Ища «правду», крестьяне заботятся не только о себе, а и о государстве. Так, пусть еще не в очень ясной форме, но умами крестьян начинает овладевать убеждение в том, что именно они являются основой государства, и все, что вредит им, вредит и государству. Отсюда твердое убеждение крестьян в том, что истинными виновниками всех бед и зол являются помещики и управители, монастырские власти и чиновники, но отнюдь не сам царь, который просто не знает о горестях народных, а узнав, все изменит в пользу крестьян.

Вот почему «мирские челобитчики» годами ждали удобного случая, чтобы вручить челобитную императрице Екатерине I или Анне Ивановне, Елизавете или Екатерине II, стоически перенося лишения и голод, тюрьмы и плети, преследования и ссылку.

Чувствуя за своей спиной силу крестьянского «мира», который всегда прав просто потому, что он — «мир», «мирские челобитчики» готовы были на любые жертвы для того, чтобы оправдать его доверие. Наивный монархизм русских крестьян побуждал их при этом обращаться к памяти Петра Великого. Забыты были и рекрутская повинность, и тяжелые работы, и обременительная подушная подать, и многое другое, связанное с именем и деятельностью Петра. Перед умственным взором крестьянства вставал царь, который «даром хлеба не ел, пуще бурлака работал» и рассматривал крестьянина прежде всего как подданного, а затем уже как собственность помещика.

В безвременье «верховников», в мрачную годину «бироновщины», в царствование Елизаветы и особенно в век «екатерининских орлов» крестьяне все больше переставали быть гражданами империи, превращаясь в «крещеную собственность». Отсюда и нередкие в крестьянских челобитных обращения к памяти Петра, ссылки на петровские указы.

Выражая эти настроения, дворовый человек Андрей Цывелов говорил (1750): «При прежнем-де государе все было хорошо, а ныне не то».

Челобитные — это «бунт на коленях», не больше. Но они имели большое значение, так как, формулируя требования? крестьян, отражали их социальные чаяния, их настроения, сплачивали крестьян, укрепляя в них веру в силу «мира», в силу крестьянства и, наконец, что также очень важно, постепенно внушали крестьянам мысль о тесной связи властей и господ, государства и феодалов, о невозможности «сыскать правду» и «управу» на «обидчиков», о взяточничестве и продажности чиновников. Правда, вера в царя, вернее в возможность вмешательства «хорошего царя» в дела в пользу крестьян, не исчезала еще многие десятки лет, вплоть до начала XX в., но все чаще раздавались голоса о том, что ныне царствующий государь далек от идеального «хорошего царя». Так, например, дворовые женщины помещика Яковлева были казнены за то, что называли Анну Ивановну «мироедкой… переевшей крестьян». Государственный крестьянин Сидор Рекунов, «озлоблясь зато, что в народе она, государыня (Анна Ивановна. — В. М.), сделала плач великий», говорил: «…дай-де бог государыне нашей умереть», за что и был сослан на заводы. Работный человек из однодворцев Г. И. Истомин весной 1739 г. отказался пить за здоровье Анны Ивановны, которая «нас разоряет».

В 1735 г. нескольких крестьян — А. Елисеева, И. Матвеева, Н. Иванова, В. Пороховщикова — били кнутом и сослали «навечно в работу» в дальние города Сибири за отказ праздновать день восшествия на престол Анны Ивановны.

«Государыню бранил» крестьянин И. Герасимов, работавший на кронштадских каналах, Ф. Уткин и другие, а крестьянин М. Тимуков заявил: «…собака-де она, не Анна Ивановна, взял бы да ее тут же изрубил».

Понятно, почему именно в «бироновщину» русские крестьяне высказывали свои чувства к Анне Ивановне, «собаке» и «мироедке», в царствование которой даже «хлеб перестал родиться» и всем стал управлять «злой тиран Бирон из Неметчины».

Восшествие на престол Елизаветы народ встретил положительно, естественно связывая ее имя с именем, а следовательно, и деяниями Петра I.

Народ обманулся в своих надеждах. И вскоре Канцелярия тайных разыскных дел привлекла к ответственности солдата А. Верещагина, назвавшего Елизавету «канальей бабой», дворового человека Г. Еремеева, крепостного крестьянина П. Прокофьева, солдата Г. Шадрина и других, порицавших Елизавету за фаворитизм и распутство, Разумовского и Шуваловых за «разорение» крестьян, работных людей и солдат.

Конечно, все эти выступления против Анны или Елизаветы отнюдь не означали перемены в политических настроениях народа. Нет, речь могла идти лишь о недоверии к царствующей персоне, а не к царизму как форме государственного строя в стране. Иного строя, не монархического, республиканского, русский крестьянин просто себе не представлял. Как в семье без главы, без отца, как в деревне без старосты, так в государстве без царя не обойтись — так рассуждало и долгое время еще будет рассуждать русское крестьянство.

Другое дело, каков царь. Царь может быть «плохим» и «хорошим». И крестьянство ищет этого «хорошего» царя, уповает на него, надеется, ждет чего-то от вступающего на престол, обманывается, продолжает верить для того, чтобы снова обмануться.

Появляются вышедшие из народа, порожденные народом и служащие ему самозваные «государи», исчезают в царских тюрьмах или погибают в далекой Сибири, на смену им приходят другие. И наивный монархизм по-прежнему характеризует настроения широких народных масс.

Социальные стремления и политические настроения различных категорий трудового населения отразились в наказах, которые привезли их депутаты в Комиссию по составлению Нового уложения.

Наказы депутатов от черносошных и ясачных крестьян, однодворцев и других «старых служб служилых людей», государственных крестьян, приписанных к заводам, и казаков содержат в себе материалы, ярко рисующие настроения и чаяния народа.

Все нечастновладельческие крестьяне жаловались на малоземелье, на захват их земель помещиками, монастырями, заводчиками, на ограничение их ремесленной и торговой деятельности, беззаконие, взяточничество и притеснения со стороны властей и т. д.

Ясачные крестьяне — мордва, татары, чуваши и др. — требовали прекращения захватов и покупки заводчиками, помещиками и монастырями земель и угодий, возвращения этих земель крестьянам и прекращения раздачи заводчикам и помещикам государственных земель. «Инородцы», приписанные к заводам, просили «отставить» их от заводов, вернуть им былое положение государственных крестьян, прекратить приписку к заводам.

В наказах ясачных содержатся требования прекращения повышения налогов и повинностей, ликвидации практики переноса их с новокрещен на язычников и мусульман, устройства особого суда на национальном языке, снятия ограничения в торговле и т. п.

Весьма важными и интересными являются наказы государственных крестьян, приписанных к заводам. Всего известно 80 наказов, в свое время изученных В. И. Семевским. Многие из них до сих пор не опубликованы. Изучение наказов работных людей из числа приписанных к заводам государственных крестьян имеет большое научное значение.

Следует отметить, что весть о созыве Комиссии по составлению Нового уложения они встретили с «великой радостью». В наказах в первую очередь отразились требования работных людей, составлявшие насущную необходимость сегодняшнего дня. По мнению приписных крестьян, их следовало удовлетворить даже при условии сохранения всех существующих порядков, в том числе и главным образом их приписного к заводам состояния. Некоторые наказы шли гораздо дальше и требовали изменения всей существующей системы взаимоотношений государства и крестьян, приписанных государством к заводам.

Депутаты от приписных крестьян — Ф. Полежаев (от Пермской провинции), С. Тимофеев (от Камских заводов), Ф. Ермаков (от Нижне-Тагильских заводов), Мелкомуков (от Чердынского уезда), Кандалинцев (от Казанских железоделательных заводов) и другие привезли наказы, содержавшие требования повышения оплаты за работу на заводе, за «проходные дни», т. е. дни, когда приписные шли на завод или возвращались с завода, снижения подушного оклада, повышенного в 1761 г. от 1 рубля 10 копеек до 1 рубля 70 копеек, прекращения отработок за увечных и малолетних, беглых и умерших. Эти требования приписных, изложенные в наказах, из которых, кстати сказать, на заседаниях Комиссии огласили только наказы от Кунгура и Исетской провинции, содержали профессиональные требования, свойственные работному люду второй половины XVIII столетия, предпролетариату крепостной России.

Но в наказах приписных содержатся требования и иного порядка, свидетельствующие о том, что предпролетариату до пролетариата еще далеко, что приписные к заводам оставались еще крестьянами.

Приписные крестьяне жалуются, что заводы надолго отрывают их от сельского хозяйства и этим доводят до нищеты и разорения, на малоземелье, на захват их земель, лесов и угодий заводчиками и т. д.

Требования, изложенные в наказах, и профессионального характера, свидетельствующие о растущих связях приписных крестьян с заводами, и характеризующие их прежде всего как крестьян, не порвавших связь с деревней, далеко не отражали их помыслы.

Пределом социальных чаяний и стремлений приписных крестьян являлась полная свобода от всяких обязательств по отношению к заводчику, полный разрыв с заводом и возвращение в исконное состояние сидящих на земле или занимающихся каким-либо «промыслом» государственных крестьян, знающих лишь одного хозяина — государство.

Так, приписные к разным частным заводам крестьяне Кунгурского уезда заявляли в своем наказе, что «ежели за каковыми совершенными невозможностями нас… от заводов отписать не можно, то хотя бы повысить оплату труда…»

Наказ крестьян Пермской провинции, привезенный Ф. Полежаевым, заключал предложение освободить от заводских работ всех крестьян, приписанных к частным заводчикам, а приписанных к казенным заводам уравнять в оплате труда с вольнонаемными.

При выборе депутата на заводах Воронцова приписные дали ему наказ, «чтобы им при заводах не быть». «Не быть на заводах» — вот в чем заключался основной смысл требований всех приписных крестьян. Если бы это требование было удовлетворено, естественно отпадала бы и необходимость формулировать какие бы то ни было другие требования. Но так как большинство приписных крестьян сознавало, что поскольку решение вопроса зависит от правящей верхушки, которая и созывает Комиссию по составлению Нового уложения, и их основное требование вряд ли будет удовлетворено, то они выставляют другие требования, направленные на улучшение их положения в условиях сохранения системы приписки государственных крестьян к заводам. А как решили бы эту проблему сами приписные крестьяне, если бы все зависело от их воли, покажет восстание Пугачева.

Характерны наказы однодворцев, пахотных солдат, потомков «старых служб служилых людей», служилых людей «по прибору». В одних наказах, как, например, в наказе рыльских однодворцев, хорошо помнивших еще службу «по прибору» на окраине Русского государства своих дедов и прадедов, именно на основании традиций государственной службы, роднившую их с дворянством, требовалось приравнение однодворцев к дворянам, разрешение владеть крепостными и т. п. Но такого рода чаяния были просто утраченной иллюзией, приятным воспоминанием о временах, когда так было или во всяком случае могло быть. В начале второй половины XVIII в. эти помыслы являлись просто социальной утопией. Большинство однодворцев отчетливо представляло себе весь трагизм своего положения и считало нужным в наказах в Комиссию требовать обуздания помещиков, захватывавших земли и угодья однодворцев, протестовало против беззакония и произвола властей, против явно обозначившейся тенденции превратить их в государственных крестьян. Стремление этой группы однодворцев наиболее отчетливо сформулировано в наказе, привезенном в Москву белгородским депутатом А. Д. Масловым.

Но государственные крестьяне, «ясачные инородцы», казаки, однодворцы, пахотные солдаты и прочие «старых служб служилые люди» все же находились в условиях, весьма отличных от тех, в которых пребывали частновладельческие, помещичьи крестьяне. В екатерининскую Комиссию по составлению Нового уложения по обстоятельствам вполне понятным и с точки зрения правящих кругов не требующим никаких пояснений их не привлекали, ибо они были скорее подданными помещиков, нежели государыни. Но вопрос о помещичьих крестьянах оказался в центре внимания Комиссии, и нетрудно объяснить, почему выступление Коробьина, против которого решительно и энергично ополчились дворянские депутаты Щербатов, Похвиснев, Опочинин, Чаадаев, Волков, Муравьев, Бровцын, Кондырев, Нехлюдов, Глазов, Протасов и другие, встретило сочувственный отклик среди депутатов, посланных в Комиссию тем трудовым людом, который хорошо знал нужды крепостных крестьян, их стремления и чаяния и знал именно потому, что во многом был им близок.

В исключительной по силе обличительной речи, произнесенной в Комиссии 27 мая 1768 г., белгородский однодворец А. Д. Маслов нарисовал страшную картину насилия, произвола, самодурства, жестокости помещиков, нищеты и бесправия крестьянства. Поддержали Коробьина депутат от черносошных крестьян Архангельской провинции И. Чупров, считавший, что закон должен взять под свое покровительство помещичьих крестьян, депутат от пахотных крестьян Нижегородской провинции И. Жеребцов, подчеркнувший, что причиной бегства крестьян являются действия не только помещиков, но и их приказчиков и управителей, которых следует заменить старостами, избираемыми самими крестьянами, депутат от донских казаков Хоперской крепости А. Алейников, решительно отвергавший претензии казацкой старшины легализовать свое право владеть крепостными крестьянами и требовавший разрешить крепостным жаловаться на всех господ.

Но даже наиболее близкие по положению и по своим взглядам и настроениям к крепостному крестьянству депутаты не ставили вопрос о личной зависимости крестьян от помещиков как причине бедственного положения большей части сельского населения России. Крепостное право оказалось тем Рубиконом, который не решился перейти ни один самый радикальный депутат Комиссии по составлению Нового уложения.

Крепостное крестьянство, больше всех заинтересованное в ликвидации крепостного права, не было допущено в Комиссию и должно было решать крестьянский вопрос не речами своих депутатов, а с топором и дубьем в руках. И даже та часть трудового люда, которая послала своих депутатов, для достижения своих целей вынуждена была пользоваться не этой ничтожной отдушиной, а прибегать к иным, более действенным средствам.

Не случайно среди активных участников крестьянской войны 1773–1775 гг. оказались депутаты Комиссии: яицкий казак, пугачевский полковник Т. Падуров, астраханский казак В. Горский, депутат от ясачных крестьян бугульминского ведомства Г. Давыдов, полковник пугачевского войска, депутат от уфимских мещеряков А. Максютов и депутат от башкир, сартов и калмыков Исетской провинции Б. Юнаев.

«Фарса наших депутатов, столь непристойно разыгранная»[59], не дала крепостному крестьянству возможности хотя бы сказать о своих нуждах и требованиях. Но вскоре в пугачевских манифестах оно грозно заявит об этом.

Политические настроения народных масс проявлялись в «подметных письмах», «пасквилях». Старец Семен в 1731 г. был казнен за распространение «тетрадей» с призывом «для возмущения на государя». Осенью 1762 г. заводский крестьянин Куликов и дьячок Кузьмин составили подложный манифест о вступлении на престол Екатерины II, якобы провозгласившей освобождение монастырских и заводских крестьян и перевод их в разряд ясачных. Через год в обеих столицах распространялся подложный указ Сената, обвинявший дворян в бедствиях народа. Такой же «пасквиль» в 1767 г. отобрали у дворового человека А. Крылова в Ярославле.

Некоторые «подметные» письма, эти типичные образцы подпольной политической литературы, были составлены столь убедительно, что быстро овладевали умами простых людей. Так, например, прочитав подложный указ об отписке крестьян на государство «за тягчайшими от помещиков оброками, каких платить крестьяне не в состоянии», частновладельческие крестьяне в 1766 г. обратились в Главную дворцовую канцелярию с челобитной.

Анализ содержания «подметных писем», «пасквилей» времен «верховников» и «бироновщины», с одной стороны, и екатерининских — с другой (хотя о времени Екатерины II мы судим по официальным изложениям, а не по подлинникам), свидетельствует об изменении в сторону более яркого отражения недовольства широких народных масс существующими в стране социальными и политическими порядками.

«Пасквили» конца 20–30-х годов XVIII в., видимо, зачастую имели в виду не социальных врагов, а политических противников и конкурентов, и порождала их определенная социальная среда, далекая от народа. «Подметные письма» 60-х годов писали те, кто знал нужды и чаяния народа, кто вышел из гущи народных масс, кто видел в дворянах своих классовых врагов, виновников того, что «российский народ осиротел», кто угрожал им: «Ею же меру мерите, возмерится и вам».

Гнев и ненависть к дворянству накапливались. Это должно было вылиться в какие-то формы, и одним из проявлений ее была подпольная политическая литература. Характерно, что она почти сходит на нет после 1775 г., т. е. после поражения народных масс в Крестьянской войне.

Идеология крестьянства и близких к нему слоев населения нашла отражение в рукописной литературе, вышедшей из народа. В рукописных книгах 60-х годов «Дело о побеге петуха от куриц из Пушкарских улиц» и «Апшит, данный от хозяина серому коту» в юмористической аллегорической форме, говорится о побегах и об «апшите», который крестьяне от своего барина никогда не получат.

Отношение народа к помещикам и чиновникам, духовенству и офицерству, к властям и судьям, к церкви и проповедуемым ею догматам, к существующим порядкам, ко всем формам и проявлениям крепостнической системы нашли яркое отражение в устном народном творчестве.

Значение фольклора в общественно-политической жизни России трудно переоценить. Старины (былины) и песни, сказы и сказания пробуждали патриотические чувства, берегли память о далеком и славном прошлом русского народа, преисполняли чувством гордости, формировали мировоззрение и национальное самосознание, воспитывали лучшие чувства, прививали вкус к прекрасному, вырабатывали чувства долга перед народом, перед Родиной.

В то же самое время устное творчество русского народа беспощадно изобличало неправду и пороки, социальное зло, несправедливость, беззаконие, насилие, распутство и роскошь и не просто роскошь как отвлеченное понятие, а в виде реальных социальных носителей всякой несправедливости. Так было и в далекие времена Киевской Руси, и в эпоху Московского царства, и в период Российской империи.

Вот почему господствующая общественная верхушка не жаловала многие формы устного народного творчества и самих их носителей. Недаром с давних пор она усвоила истину: «Смеха бойся удалого скомороха». Преследуемая, гонимая властями и церковью, но популярная в народе «удалая скоморошина» прошла через сотни лет полуподпольного существования. Скоморохов видел в детстве еще В. Н. Татищев, но ко времени «ученой дружины» их уже не стало. Можно было ликвидировать скоморохов, но нельзя было убить фольклор.

А. М. Горький писал: «От глубокой древности фольклор неотступно и своеобразно сопутствует истории». Он указывал, что «подлинную историю трудового народа нельзя знать, не зная устного народного творчества», так как оно является «отражением социальной жизни в широких художественных обобщениях»[60]. Особенно ярко в устном творчестве народа отразилась его классовая борьба. Именно поэтому социальный фольклор расценивался господствующими верхами как нечто предосудительное и опасное. А. М. Горький отмечал: «Восстание Степана Разина, пугачевщина, бесчисленные крестьянские бунты, убийства помещиков — все это было устранено из области идеологии и отодвинуто в область уголовного суда…»[61]. На эту особенность русского народного творчества обратил внимание В. И. Ленин. В. Д. Бонч-Бруевич сообщает, что в связи с изучением литературы, посвященной этнографии и фольклору, В. И. Ленин говорил ему: «Какой интересный материал. Я бегло просматривал все эти книжки и вижу, что не хватает, очевидно, рук или желания все это обобщить, все это просмотреть под социально-политическим углом зрения. Ведь на этом материале можно было бы написать прекрасное исследование о чаяниях и ожиданиях народных»[62].

Русский фольклор 20–70-х годов XVIII в. является подтверждением мысли В. И. Ленина. Какие же чаяния и ожидания народных масс он отразил? Прежде всего следует отметить чрезвычайное его разнообразие и богатство. Поговорки и пословицы, повести и лубочные картинки, сказки и песни во всем своем многообразии отражают социальные чаяния и стремления, политические настроения и ожидания народа.

Русский народ, и в первую очередь крестьянство, делает объектом своей острой сатиры, презрения и насмешки дворян, вельмож, чиновников, духовенство, присущие им пороки: паразитизм, тунеядство, роскошь, мотовство, беспутство, жадность, тупость и чванство.

В крестьянской «Повести Пахринской деревни Камкина» бродячий ремесленник из крестьян Янька Наумов, остроумный, разбитной и находчивый балагур, кормит крестьян барским хлебом. Другая крестьянская повесть «Сказание о деревне Киселихе» подвергает насмешкам жадного управителя и тупоумного сына крестьянина-богача.

В народных лубочных картинках-карикатурах высмеивается щегольство дворян, их кичливость, хвастовство своими изысканными манерами, прикрывающие их нравственное, умственное и физическое убожество.

Этот же мотив звучит в народных сказках середины и второй половины XVIII в., в которых трудолюбие, находчивость, деятельность, смелость и сметливость крестьян (особенно часто остроумными и сметливыми выступают в сказках солдаты, но это те же крестьяне, только в военной форме) противопоставляется жадности, лености, жестокости, спеси дворян.

Отношение народа к барам-дворянам, чиновникам, духовенству отразилось в метких, ярких, образных пословицах и поговорках. Не нуждаются ни в каких комментариях такие поговорки и пословицы: «Закон, что дышло: куда повернул, туда и вышло», «С сильным не борись, с богатым не судись», «Жалует царь, да не милует псарь», «Белые руки чужие труды любят», «Крестьянскими мозолями бары сыто живут», «Не будет лапотника, не станет и бархотника», «До неба высоко, до царя далеко», «Воля всего лучше», «Где поп, там не надобен черт», «Хитрых — в тюрьме, мудрых — в кабаке, а глупых искать в попах», «На бога надейся, а сам не плошай», «Терпя и камень треснет». Они все были записаны до 1700 г., но имели широкое распространение в народе и в XVIII в. и позднее.

В солдатских стихах и песнях, написанных в период русско-турецкой войны 1768–1774 гг.: «Солдатской челобитной» («Челобитная к богу от крымских солдат») и «Горестном сказании», вышедших из среды драбантов, т. е. офицерских денщиков, содержатся жалобы на тяготы солдатской службы, на «отцов-командиров», превращающих солдат в рабочую силу, в крепостных. В сказке «Солдат и черт» солдат продал свою душу черту, который согласился нести за него солдатскую службу. Но даже черт не вынес ее тягот и сбежал со словами: «Как вы это терпите?».

Но устное творчество русского народа по своему содержанию выходит за пределы изобличения и сатиры, жалоб на бар и презрения к ним, оно поднимается до призыва на борьбу с ними.

Духом ненависти к барам и жаждой мести пропитаны народные сказки «Барин и собака», «Барин и плотник». Устная народная драма «Лодка» заканчивается призывом атамана: «Жги, пали богатого помещика». Особое место занимают в фольклоре «разбойные» песни, отражающие в первую очередь идеологию той части крестьян, которая приняла участие в действиях «разбойных партий» и, по сути дела, в образе беглых крестьян, солдат, рекрутов, бурлаков и работных людей породила их. Конечно, среди «разбойных людей» в XVIII в., как ранее и позднее, были и подлинные разбойники, деклассированный уголовный люд. То же самое можно сказать и о «разбойных» песнях, которые распевали у костров в лесах и оврагах, в камышах широких рек, на косных лодках не только беглые крестьяне и работные люди, бурлаки и солдаты, «складывшиеся» в отряды, в «разбойные партии», но и рыцари большой дороги, грабители и убийцы, герои ножа и кистеня.

Но и в этой области фольклора выступает социальный протест и выступает в активной форме. Он отразился в популярной в народе песне «Что пониже было города Саратова», посвященной понизовой, волжской вольнице, в песне «Не шуми, мати, зеленая дубравушка», по преданиям, любимой песни Пугачева, в которой поется о добром молодце, крестьянском сыне, который «разбойничал» с четырьмя товарищами и должен был перед царем «ответ держать».

Замечательно ярким отражением классовой борьбы крестьянства в форме «разбойных партий», заключающим в себе память о действительных событиях, является сатира «Духовное завещание». В этом произведении речь идет об Елистрате Ивановиче Шибаеве («шибаями» в те времена называли разбойников), атамане, действовавшем в лесах под Муромом и Угличем и по Касимовской дороге. Он обращается к «нищей братии», завещая ей «шесть возов собственной казны рождественского самого белого сыпучева снега» и на десятки верст медвежьих и заячьих следов, награждая своих товарищей «любезной и тихой думой» да каменными застенками и кнутами.

Действительно, «разбойные» атаманы отрядов беглых крестьян и работных людей не могли оставить после себя богатства, и единственно, что ценного оставляет своим «приятелям» Елистрат Шибаев, — это «Земля Свято-Русская».

В «Предании о Сидоркином кургане» говорится об отряде беглых крестьян, собравшихся из разных мест: Тулы, Воронежа, Рязани, действовавшем в районе Воронежа и Липецка вплоть до границ Слободской Украины. Борется Сидорка против тех, от кого «народу тягота была». «Ни купцу, ни боярину проезда от него не было». Зато крестьян он не трогал, а, наоборот, «награждал… казной, дарил хлебом и одеждой, да с почестью по домам распускал…» И не слышно было в районе действий его отряда «плача хрисьянского». Ополчились на Сидорку «князья да бояре, да главные управители». Но собранное «с-под Тулы, Рязани, Вороньжа» по «охотушке» его крестьянское воинство отбивает одну за другой воинские команды, пока, наконец, против него не бросают целую армию.

В бою ранил Сидорка своего родного брата — солдата, который не мог ослушаться царского приказа и пошел на брата. Умирая, Сидорка говорит, что будет лежать до тех пор, пока «не пройдет на Руси беззаконие да неправда, не станет брат руку поднимать на родного брата». Сидорка с удовольствием слушает обращенные к нему слова приехавшего в Воронеж Петра Великого, но от царских наград отказывается, ибо «казны у меня больше твово, сила моя сильней твоей: твоя сила — неволюшка, моя силушка — охотушка». Умер царь Петр, и «пошел с той поры всякий недогляд, да недозор, да неправда — один Сидорка у себя на Хаве, да на Вороньжи правдиво живет, хрисьян в обиду не дает».

В «Предании о Сидоркином кургане» ярко запечатлелись и такая своеобразная форма классовой борьбы, как действия «разбойных партий», и замечательные качества их атаманов — «благородных разбойников», и царистские иллюзии крестьян. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что народный эпос выступает не против собственной вообще, а против барской, господской, феодальной собственности. Его герои — крестьяне стремятся разбогатеть и добиваются своей цели.

Другим не менее ярким проявлением социальных стремлений народных масс является набор народных картинок-аллегорий середины XVIII столетия «Бык не захотел быть быком да и сделался мясником». В 14 картинках в форме аллегорий (обмен местами быка и мясника, нищего и богатого, принимающего милостыню от первого, осла и мужика, овцы и пастуха, которого стрижет овца, и т. д.) нашло выражение стремление крестьян расправиться с барами и судить своих судей. Не только в XVIII в., но и в первой половине XIX столетия эти картинки в кругах дворянства и чиновников считались предосудительными.

Замечательным произведением устного народного творчества является «Плач холопов». Автор его, дворовый человек какого-то петербургского барина, с ненавистью говорит о крепостном праве, о свирепости господ, которые «нами, как скотом, привыкли обладать»:

Боярин умертвит слугу, как мерина, —

Холопьему доносу и в том верить не велено.

Автор «Плача холопов» жалуется на отсутствие у крестьян права собственности на личное имущество:

О! Горе нам, холопам, от господ и бедство!

А когда прогневишь их, так отъимут и отцовское наследство,

Что мы сами наживем, — к в том нет нам власти…

Он хорошо знает о деятельности Комиссии по составлению Нового уложения (тем самым устанавливается дата создания «Плача холопов» — 1767–1768 гг.):

В свою ныне пользу законы переменяют,

Холопей в депутаты затем не выбирают.

«Пройди всю вселенную — нет такова житья мерзкова», — восклицает автор «Плача холопов». Дороже всего ему воля. Добиться ее он намерен в «солдатской службе», «в дружбе», для чего следует «согласиться нам царю служить».

Автор «Плача холопов» тоже наивно верит в царя и беду видит в том, что «злые господа к царю нас не пущают». Как дворовый, видимо, давно порвавший с деревней, он не хочет «ни земли, ни поля» и мечтает только о том, чтобы «учинилась воля». Он видит приближение социального взрыва:

Как холопям на них (бар. — В. М.) не сердиться?

Я думаю, скоро с досады станут беситься.

И мечтает о том, что настанет пора и «холопы», объединившись в «дружбе» на «солдатской службе»,

Всякую неправду стали выводить

И злых господ корень переводить.

Подводя итоги социальным стремлениям народных масс, и в первую очередь крестьянства, мы должны констатировать, что крестьяне лишь в силу сложившихся условий вынуждены были иронизировать, насмехаться, просить, «бить челом», жаловаться, выдвигать «законные», по их мнению, требования, протестовать, что находило отражение в сказках и песнях, челобитных и наказах, но заветной их мечтой, отразившейся в подпольной литературе, в устном творчестве, была земля и воля, добывать которую они были готовы с оружием в руках.