Славянофилы о Ганке

Славянофилы о Ганке

История этой фальшивки хорошо известна в России и описывалась в книгах по новой хронологии. Я хочу поэтому в основном ограничиться несколькими цитатами из «Хомяковского сборника» (Томск: Водолей, 1988), вернее из напечатанной в его первом томе (стр. 283–298) статьи М. Ю. Картушева «Ф. С. Хомяков и Вацлав Ганка», который считает Ганку выдающимся четким просветителем. Он подчеркивает, что чешский ученый был известен решительно всем русским путешественникам по Чехии, причем на протяжении многих десятков лет. Ганка воспринимался ими как убежденный русофил, и мало кто знал, что его любовь к России не была бескорыстной: через российского посланника он неоднократно «советовал» царскому правительству награждать его ценными предметами. Да, он «принимал всех русских как родных, демонстрировал им сокровища Национального музея, обменивался культурной и научной информацией, помогал, как мог, молодым ученым — славистам» из России. Но за свои услуги Ганка предпочитал получать бриллиантовые перстни, кои и демонстрировал при каждом случае, рассказывая об их происхождении из российской казны. Да, Ганка был «знаток и бесплатный преподаватель русского языка, переводчик с русского и украинского, распространитель произведений русской литературы среди соотечественников, ознакомитель русских с новинками чешской культуры, адресат многих русских ученых — филологов, славистов», но мечтой его жизни — кажется, так и не сбывшейся — было получение из России большой золотой медали. Впрочем, обратимся непосредственно к Хомякову (стр. 285–287):

«Совершенно ясно, что Хомяков, путешествуя по славянским землям, никоим образом не мог миновать столь пылкого друга русских и горячего почитателя России. К тому же Ганка имел довольно громкую известность в России как «первооткрыватель» Краледворской и Зеленогорской рукописей, удачно выданных им за древний чешский эпос. В 1830–е годы, когда были созданы кафедры славистики при ряде университетов России, «открытия» Ганки, подделанные им рукописи изучались студентами и слушателями не одно десятилетие. История с рукописями проливает некоторый свет на характер патриотизма чешского просветителя. Патриотизм его, и патриотизм пламенный, — бесспорен, как несомненная преданность Ганки науке, при отсутствии, впрочем, основательных исследований и фундаментальных трудов и при скромных способностях, отчасти заменяемых неустанным трудолюбием. Избыток патриотизма, связанный прежде всего с ориентацией на «славянскую идею», […] и вдохновил Ганку на научную мистификацию. […] «в создании «подделок» под героический эпос проявилась историческая необходимость», «жгучая потребность» доказать «права народа на его историческое существование». Общественнo-культурные предпосылки для имитации древнего чешского эпоса, несомненно, были, был и творческий отклик многих славянских поэтов, волна литературных подражаний. Но возникает вопрос: не повредили ли дальнейшие разоблачения лжеэпоса, «баллад XIX века» […] тому же литературному возрождению и росту чешского национального самосознания впоследствии? Кроме того, известно, что Ганка не раз переходил границы допустимого, когда дело касалось памятников чешской старины. Об этом свидетельствует библиотекарь чешского музея, член — корреспондент Академии наук А. Патера, который в письме к русскому слависту В. И. Ламанскому от 27 декабря 1878 года недвусмысленно высказывается насчет сомнительных привычек прежнего хранителя музея Ганки. Доказывая поддельность глосс в музейной рукописи «Mater verborum» и считая это делом рук Ганки, он комментирует: «И потом, кто у нас не знает слабости Ганки? Ведь у нас имеется много доказательств того, как он любил вписывать свои замечания и поправки в старые рукописи!»"

Как бы там ни было, из этого факта можно заключить, что Ганка был, по всей видимости, человеком фанатического склада, склонным к крайностям, способным переступить известные нравственные границы из страстного желания подтвердить свою веру в славянство, в неисчислимые богатства древней чешской культуры «находками» и «открытиями». Можно предположить, что культурнo-научная деятельность Ганки была не свободна от самолюбия и тщеславия, которые носили иногда далеко не безобидный характер».

Оставим на совести автора статьи его несколько мягковатое отношение к самому факту литературно-исторической подделки. Она вполне соответствует советской традиции снисходительного и даже восхищенного взгляда на фальсификации, осуществленные с благородной целью (цель оправдывает средства, и если истории не было, ее нужно придумать). Приведу в качестве примера цитату из статьи С. В. Никольского «Чешская литература» в Истории всемирной литературы в девяти томах (том 6, стр. 492–500):

«К числу наиболее значительных произведений формирующейся национальной литературы […] относятся так называемые Краледворская и Зеленогорская рукописи, созданные В. Ганкой (1791–1861) и Й. Линдой (1789–1834) в 1817 и 1818 годах и представляющие собой искусную литературную мистификацию. Авторы стилизовали свои произведения под древние поэтические сказания, переписали их на пергамент и сочинили историю обнаружения (мистификация была раскрыта только в 80–х годах XIX века). Рукописи состоят из нескольких десятков эпических и лирических произведений. Некоторые из них приближаются по типу к жанру поэмы. Опираясь на чешские исторические хроники, русскую и сербскую народную поэзию, сочинения далматинского поэта XVIII века А. Качича — Миошича, на творчество Хераскова, Карамзина, а также на русский пе — ревод «Песен Оссиана» (1792), Ганка и Линда создали в лучших произведениях рукописей высокохудожественный синтез. Дух национального самоутверждения отразился в героикo-эпических повествованиях о борьбе чехов с чужеземными захватчиками, в образах героев — воителей, в романтизированных картинах древнечешского государства с развитыми правовыми нормами, в образе мудрой правительницы Либуше» (стр. 494)

Слово «стилизовать» весьма растяжимо. Можно ли стилизовать под нечто, никогда не существовавшее? Или допустима стилизация под романтические ментальные конструкции периода начинающегося национального возрождения?