Уникальна ли чешская фальшивка?

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Уникальна ли чешская фальшивка?

Воздерживаясь от дальнейших комментариев, отмечу только, что в случае Чехии, находящейся в самом центре Европы, в последовавшие за «открытиями» Ганки десятилетия возникла научная элита, которая — после трудного процесса внутреннего очищения — оказалась способной отторгнуть выдуманный эпос за ненадобностью. Но у нее всегда находились националистические противники. В 40–е годы XIX века, «когда состоялась встреча Ганки с Хомяковым, слава чешского просветителя была в зените», но уже в конце 50–х годов началось падение его популярности сначала в Чехии, а потом и во всей Европе. Краледворская рукопись, в течение полувека считалась одним из наиболее ценных источников для реконструкции славянской мифологии, а когда подделка была, наконец, окончательно разоблачена, то это было воспринято многими чехами почти как национальная трагедия.

Это окончательное разоблачение произошло уже после смерти Ганки, и значительную роль в нем сыграл будущий первый президент Чехословацкой республики, профессор Карлова университета, Томаш Гарриг Масарик. Он включился в спор в 1886 году. Масарик привел целый ряд доказательств — эстетических, лингвистических и даже химических, свидетельствующих о том, что речь в случае обеих знаменитых рукописей идет о подделках. Уже в 30–е годы XIX века было показано, что одна из подделок Ганки написана чернилами марки «немецкие синие», которые начали производить только в 1704 году, но националистически настроенные чехи проигнорировали этот факт с легкостью. Масарик доказал, кроме того, что некоторые грамматические отклонения в рукописях тождественны ошибкам, которые в чешской грамматике допускал именно Вацлав Ганка. Мнение о том, что речь идет не о древних чешских рукописях, а о подделках XIX века привилось к концу XIX века, и в чешских школах стали рассказывать о неудачной попытке Вацлава Ганки и Йосефа Линды продлить историю чешского народа. Тем не менее в 1912 году националистически настроенные историки и деятели культуры снова опубликовали манифест об истинности «древних» чешских рукописей.

Впрочем, не надо думать, что все в современной Чехии смирились с разоблачением фальшивки. Михал Лаштовичка в статье «Рукописи Краледворская и Зеленогорская — до сих пор не решенная историческая загадка», распространяемой Радио Прага в Интернете, из которой почерпнуты приведенные в предыдущем абзаце сведения, писал в июле 2004 года, что «вопрос исторической достоверности рукописей снова был открыт в 1967 году, когда чехословацкое правительство поручило Криминалистическому институту определить время возникновения обеих рукописей». Однако «Протоколы о расследовании рукописей с точки зрения науки» этого института, подтверждающие вывод о поддельности рукописей, были опубликованы лишь в 1994 году и — из-за сопротивления националистически настроенных историков — только в сокращенном виде. Эти националистически настроенные историки, выступившие как коллектив независимых ученых — историков, опубликовали в 1996 году новое изложение доказательств того, что рукописи относятся к XV веку.

Чешский русист и славянофильский патриот Вацлав Ганка, придумал за своих чешских предков ненаписанный ими древнечешский эпос. Его поступок легко понять: предков трудно переучивать, ибо они уже отошли в мир иной, а эпос нужен каждой только зарождающейся нации как морская вода выброшенной волнами на берег моря рыбе.

Несмотря на эти рецидивы, в случае средневекового чешского эпоса вопрос, вроде бы, прояснен. Однако в случае десятков и сотен других малых народов нет никакой уверенности в том, что аналогичные фальсификации не продолжают и по сей день формировать историческое самосознание этих народов и искажать нашу всемирную картину прошлого. Если в просвещенный XIX век ничего не стоило обмануть науку передовых европейских стран, то где гарантия того, что не были более поздними подделками и мистификациями и древние ирландские саги, и обе «Эдды» исландцев, и сага о Нибелунгах?! Талантливые имитаторы виртуального или воображаемого прошлого находились всегда, а наивная легковерность гуманистов не должна была быть меньшей, чем просвещенных деятелей культуры и науки XIX века. Впрочем, вопрос о германском и кельтском эпосе я рассмотрю ниже отдельно.

Другое дело, что за прошедшие века многие щели в фундаментах этих более ранних мистификаций могли успеть солидно заштукатурить. Так что сегодня совсем уже не легко разоблачать древнейшие из эпических произведений, разбираться в реальной (и, предположительно, довольно поздней) истории их создания. Но вопросы в этой связи можно и нужно ставить. Тем более, что в истории славянской эпической словесности известна еще и упомянутая выше фальшивка Проспера Мериме, которой мы обязаны существованием «Песен западных славян» А. С. Пушкина. Скорее всего, фальшивкой было и «Слово о полку Игореве». Очень уж близко по времени к так поразившим воображение русских писателей «Песням Оссиана» лежит год «нахождения» «Слова» Мусиным — Пушкиным.

Одиннадцать из «песен западных славян» являются осуществленным Пушкиным поэтическим переложением прозаических песен из книги «Гузла, или Избранные иллирийские стихотворения, собранные в Далмации, Боснии, Кроации и Герцеговине» («La Guzla», 1827), анонимно изданной Мериме. Остальные стихотворения Пушкин заимствовал из разных сербских источников, устных и печатных, но не исключено, что и он в отдельных случаях больше полагался на свой поэтический гений, чем на подлинные тексты сербских авторов. Напомню, что писал о всей этой истории про якобы балканo-славянский эпос Пушкин:

«Неизвестный издатель говорил в своем предисловии, что, собирая некогда безыскусственные песни полудикого племени, он не думал их обнародовать, но что потом, заметив распространяющийся вкус к произведениям иностранным, особенно к тем, которые в своих формах удаляются от классических образцов, вспомнил он о собрании своем и, по совету друзей, перевел некоторые из сих поэм, и проч. Сей неизвестный собиратель был не кто иной, как Мериме, острый и оригинальный писатель, автор «Театра Клары Газюль», «Хроники времен Карла IX», «Двойной Ошибки» и других произведений, чрезвычайно замечательных в глубоком и жалком упадке нынешней французской литературы. Поэт Мицкевич, критик зоркий и тонкий и знаток в словенской поэзии, не усомнился в подлинности сих песен, а какой-то ученый немец написал о них пространную диссертацию»

В последней пушкинской фразе речь идет, по мнению филологов, о книге: В. Герхард. Сербские народные песни и сказания о героях. Лейпциг, 1828, содержащей перевод сербских народных песен, а также «Гузлы» Мериме. Пушкин не сомневался в подлинности западнославянских песен, помещенных в «Гузле», но эту его уверенность поколебал вернувшийся с Запада приятель С. А. Соболевский, который дружил с Мериме. По просьбе Пушкина Соболевский обратился с письмом к Мериме, и попросил последнего рассказать историю возникновения «Гузлы». Текст этого письма Соболевского не сохранился, зато ответ Мериме на это письмо Пушкин поместил в предисловии к «Песням западных славян».