6.1. На развалинах лагеря социализма

6.1. На развалинах лагеря социализма

Как работают историки-националисты (пример Закавказья)

После развала Советского Союза бывшее советское Закавказье стало ареной различных серьезных национальных конфликтов, вылившихся в военные действия и многолетнее вооруженное противостояние между разными народами. В какой-то мере они были спровоцированы реальным наследием прошлого и т. н. советской национальной политики, ярко несущей на себе сталинский отпечаток, но в большой мере их спровоцировали рвущиеся к власти националистические круги, преследующие свои корыстные интересы.

И тут оказалось, что националистически настроенные историки уже давно готовили идеологическое оружие национализма, начав еще в советское время сочинять националистические мифы о прошлом, долженствующие возвеличить собственную нацию и выставить в отрицательном свете соседние народы. Но ружье, которое долго висело на сцене, должно было когда — нибудь выстрелить. И заряженное националистическими мифами о прошлом ружье национализма подняло пальбу, последствия которой и сегодня, через 15 лет после крушения советской национальной политики продолжают определять характер жизни миллионов людей, согнанных со своих мест жительства или страдающих от экономической неразберихи в результате искусственно вызванных конфликтов.

В книге Виктора Александровича Шнирельмана «Войны памяти: мифы, идентичность и политика в Закавказье» (М.: ИКЦ «Академкнига», 2003) подробно разобраны деятельность «национальных» историков в Закавказье в советское время, которая и поставила идеологическое оружие всем вовлеченным в конфликты националистическим течениям. Книга читается как пособие по многовариантности истории в худшем смысле этого слова: какой вариант нужен, такой и поставляем.

Автор этой книги ? археолог, сотрудник Института этнологии и антропологии Российской АН, задумался о политическом смысле истории в прошлом и в современной ему ситуации на основе контактов с грузинскими и абхазскими жителями, невольно вовлеченными в ожесточенный конфликт на грузинской территории. Но он не ограничивается одним этим конфликтом и рассматривает «историческое» обоснование претензий не только грузинских и абхазских националистов, но и таковых армянских и азербайджанских, аджарских и осетинских.

Как выяснил ученый в ходе своих исследований значения локальной и региональной истории для местных жителей и политиков в районах этнических конфликтов, «повсюду история являлась полем ожесточенных политических баталий» Он не обнаружил ни одного серьезного этнополитического конфликта, «участники которого обходились бы без апелляции к историческому прошлому и деяниям далеких предков».

Еще осенью 1988 года абхазские ученые выражали в Сухуми озабоченность тем, как их грузинские коллеги изображали историю Абхазии и абхазского народа. Эти изображения «разжигали у грузин неприязнь к абхазам, а у абхазов рождали горькие мысли о несправедливостях, которые они десятилетиями были вынуждены терпеть со стороны руководства Грузинской ССР».

На фоне серьезных межнациональных проблем языкового, политического, экономического и социального толка между грузинскими и абхазскими интеллектуалами развернулись ожесточенные битвы исторического характера «о национальности первых правителей Абхазского царства», о прозвище сына царицы Тамары, о Колхидском царстве эпохи античности, об архитектуре первых христианских храмов, «строившихся на Черноморском побережье по византийским канонам». Все эти чисто исторические вопросы приобрели в конце 80–х годов необычную политическую актуальность и умудрились сохранить ее и в начале 90–х годов.

Шнирельман наивно надеется на то, что знание деталей трагедий, разыгравшихся в Закавказье, «сможет научить историков с большей ответственностью относиться к предмету своих штудий, а политикам покажет опасность безоглядного некритического оперирования историческими материалами». Мне эта позиция представляется наивной потому, что она противоречит основной (лживой и опасной) парадигме всей «исторической науки», внушающей самой себе и всем читателям исторического чтива, что ей, мол, удается в основном адекватно моделировать прошлое.

Без широкой проповеди многовариантности истории, относительности и субъективности исторического «знания» и в первую очередь хронологии, мифологического характера древней и средневековой истории, мы никогда не прервем смертоносного влияния исторических сказок на примитивное массовое сознание населения, не лишим преследующих корыстные личные цели политиков возможности разыгрывания национальных карт.

Привитое народным массам некритическое восприятие истории как нельзя лучше способствует инструментализации истории как орудия превращения населения в загипнотизированную возбужденную толпу, готовую на самые страшные преступления во имя мифической «исторической правды». Ценным в книге является не этот наивный идеализм автора, а вскрытие им механизмов оболванивания масс националистической идеологией на основе исторического вранья:

«Историк может замалчивать неудобные факты или сообщать о них скороговоркой, искусственно придавать необычайно высокую роль второстепенным свидетельствам и опускать гораздо более значимые, использовать многозначные термины, лишающие информацию необходимой точности и создающие почву для разночтений. Надо также учитывать, что исторические источники сами по себе допускают разные интерпретации, и при прочих равных ангажированный историк выберет ту из них, которая диктуется привходящими вненаучными соображениями. Еще свободнее с историческими значениями обращаются профессионалы, для которых идеологическая функция истории обладает несомненным приоритетом перед ее познавательной функцией» (стр. 13?14).

Если читателю могло показаться, что я навязываю ему свое предвзятое отношение к истории как псевдонауке и куртизанке политики, то данное и приводимое ниже свидетельства маститого ученого, доктора исторических наук, должно бы открыть глаза каждому:

«Специалисты по методологии истории уже давно заметили, что «историческая истина» конструируется историками весьма по-разному в зависимости от их исходных установок. А те в конечном итоге определяются вовсе не требованиями научной методологии, а привходящими моментами, связанными с политическими, социальными, религиозными, культурными, национальными, эпохальными и другими факторами» (стр. 15–16).

К сожалению, шабаш проституирования исторической мифологией не ограничился Закавказьем. Если бы объем книги мне это позволил, я бы остановился на историческом мифотворчестве в новых независимых странах Средней Азии и отдельных национальностей Российской Федерации. За неимением этой возможности, сошлюсь только ? в дополнение к названной в предыдущей главе библиографии ? на две статьи из московского журнала «Неприкосновенный запас»:

• Владимир Каганский. Россия и миф России. № 3(5) за 1999 г., и

• Василий Костырко. Тыгын Дархан: Идеологические процессы в современной Якутии и история. № 2 (22) за 2002 г., которые можно найти в русской версии нашего сайта www.jesusl053.com