Создадим-ка Карла, не Марла, а великого Карла. Нарратив создает историческую личность

Создадим-ка Карла, не Марла, а великого Карла. Нарратив создает историческую личность

История населена фантомными фигурами, героями исторических романов, раздвоившимися и утроившимися правителями. Ее последовательное очищение от этого беллетристического украшения, от этой занимательной компоненты ТИ, от этого заполнителя исторических пустот представляет собой столь сложную задачу, что перед ней пасует не один критический писатель. Что же говорить об историках — традиционалистах, которым даже и воображения недостает на тему о том, какими различными путями фантомные исторические деятели могли заполонить страницы книг по истории.

О том, как могут создаваться новые исторические персонажи, как одно внедрение некоего ранее никому не известного имени становится первым шагом к «оживлению» фантома, как его образ обрастает мускулами занимательного информационного мусора, Орвелл показывает на примере выдуманного его героем товарища Огилви:

«Уинстон решил, что недостаточно просто видоизменить речь Старшего Брата. Лучше будет посвятить ее совершенно новой теме, никак не связанной с ее подлинным содержанием.

Можно было бы посвятить ее обычному обличению предателей и преступников мысли, но в этом случае подлог станет слишком очевидным, тогда как изобретение какой — нибудь победы на фронте или в борьбе за перевыполнение плана Девятой Трехлетки может чересчур усложнить документ. Нужна какая-то чистая выдумка. И вдруг ему явился, уже как бы в готовом виде, образ некоего товарища Огилви, погибшего недавно в битве при геройских обстоятельствах. Случалось, что Старший Брат посвящал Дневной Приказ памяти какого-нибудь скромного рядового члена Партии, чья жизнь и смерть могли служить предметом подражания. Сегодня он должен посвятить ее памяти товарища Огилви. Не беда, что никакого товарища Огилви никогда в природе не существовало — несколько печатных строк и поддельных фотографий скоро вызовут его к жизни.

Уинстон подумал с минуту, потом потянул к себе диктограф и начал диктовать в привычном стиле Старшего Брата. Это был одновременно стиль военного и педанта, легко поддающийся имитации благодаря манере оратора задавать вопросы и тут же отвечать на них. („Какие уроки мы можем извлечь из этого факта, товарищи? Уроки эти суть — и это есть одновременно один из основных принципов Ангсоца“… и т. д. и т. п.)

Трех лет от роду товарищ Огилви отказался от всяких игрушек, кроме барабана, пулемета и модели геликоптера. Шести лет — годом раньше срока и по специальному исключению из правила — он вступил в организацию Юных Шпионов, а в Девять — командовал отрядом. В одиннадцать лет, подслушав разговор, в котором, как ему казалось, были преступные высказывания, он донес на своего дядю в Полицию Мысли. В семнадцатилетнем возрасте он стал районным организатором Антиполовой Лиги Молодежи. В девятнадцать он сконструировал гранату, принятую Министерством Мира, при первом опытном испытании одним взрывом этой гранаты был убит тридцать один евразийский пленный. Двадцати трех лет от погиб в бою. Летя над Индийским океаном с важным донесением преследуемый вражескими истребителями, он привязал к телу пулемет и, вместе с донесением, бросился с геликоптера в пучину, — конец, о котором, сказал Старший Брат, нельзя думать без зависти. В заключение Старший Брат добавлял несколько штрихов, говорящих о чистоте жизни товарища Огилви и его преданности делу. Он был абсолютным трезвенником, не курил, не позволял себе никаких развлечений, если не считать часа, который он ежедневно проводил в гимнастическом зале, и жил в обете безбрачия, полагая, что брак и заботы о семье несовместимы с постоянной преданностью долгу. У него не было других тем разговора, кроме принципов Ангсоца, и другой цели в жизни, кроме уничтожения евразийского врага и охоты на шпионов, саботажников, преступников мысли и всяких изменников вообще.

Уинстон немного поколебался, — не наградить ли товарища Огилви орденом „За выдающиеся заслуги“, но в конце концов оставил эту мысль, решив, что это повлечет излишние справки.

Он снова взглянул на своего соперника в кабине напротив. Что-то определенно говорило ему, что Тиллотсон занят той же самой работой. Невозможно знать, чей вариант будет одобрен, но Уинстон почему-то был уверен, что примут его вариант. Товарищ Огилви, которого нельзя было бы представить час тому назад, стал теперь фактом. Его поразила своей странностью мысль, что можно выдумать мертвого человека, но нельзя сделать того же с живым. Огилви, который никогда не существовал в настоящем, теперь существовал в прошлом, а когда о подделке забудут, он будет существовать так же достоверно и с такой же определенностью, как Карл Великий или Юлий Цезарь».

Не знаю, понимал ли Дж. Орвелл, что и Карл Великий, и Юлий Цезарь — такие же выдуманные фигуры, как и его Огилви, им же и изобретенный. Но сам этот пассаж о придумывании никогда не существовавших исторических персонажей просто гениален и может считаться предвосхищением писателем — фантастом основной идеи исторической аналитики о том, что прежде, чем говорить о качестве моделей прошлого, нужно проверить всю номенклатуру исторических персонажей и удалить из нее фигуры, созданные воображением авторов написанных в прошлом исторических романов.