ПЕРЕДЕЛ ЗЕМЛИ

ПЕРЕДЕЛ ЗЕМЛИ

После установления в Крыму новой власти последняя, естественно, тут же приступила к созданию для себя экономического базиса, важнейшей частью которого была собственность на средства производства, основным из которых в Крыму издавна была земля. Столь же естественным для царской администрации было стремление перекроить местные земельные отношения в соответствии с законодательством, действовавшим в других европейских областях империи.

Очевидно, администрация не отдавала себе поначалу отчета в трудности подобной задачи. Дело в том, что ей было известно в основном два вида поземельной собственности: государственной и частной (главным образом дворянской). В Крыму же она встретилась с первых дней работы по кодификации земель по меньшей мере с 10 формами местного землевладения и землепользования: бывшие ханский и султанский домены, калгалык, ходжалык, бейлик, мурзинский и поселянский клинья, вакуфы духовный (вакф-шер) и обычный (вакф-адет), пустоши (меват).

И вот, в эту сложнейшую систему, где одни формы собственности на землю перекрывались другими, должны были вторгнуться новые модели землепользования, возникшие при иных политических и социальноэкономических условиях. Причем проводники новых форм с трудом разбирались в старых, да они и не желали их изучать. Уже поэтому началась реакция отторжения новых порядков, борьба с ними — естественно, безнадежная и ничего, кроме бедствий, татарам не принесшая.

Первым объектом реформ стала мелкая собственность трудового населения, затем ханские и турецкие земли, бывшие государственные и принадлежавшие эмигрантам (последних покинуло Крым немало). Все эти территории были объявлены "пустопорожними". При этом интересы живших на них крестьян во внимание не принимались, так как в большинстве случаев документов на землю не имелось. Приведем один такой пример: в 1787 г. по предложению Потемкина так называемая Саблынская дача (3 тыс. десятин удобной и 470 — неудобной земли в 15 км к юго-востоку от Симферополя) была отдана жене адмирала[276] Мордвинова и капитану Плещееву. То, что на территории дачи находилось три деревни (Ашага-Собла и Юхары-Собла) с 310 человек населения, испокон века жившего с этой земли, никого не смутило, туземцев вообще в расчет не принимали.

Началось великое ограбление крымского народа, в ходе которого почти все досталось царским чиновникам и их приближенным. Уже в первые после аннексии годы пришлым, а также местным дворянам было роздано 380 тыс. га лучшей земли. Потемкин отрезал себе 13 тыс. десятин в Байдарской долине. Метмет-шах Ширинский получил Коккозскую округу (27, 3 тыс. десятин), Батыры-ага — Салгирскую (14, 6 тыс. десятин). Секретарь Потемкина Попов — 27, 9 тыс. десятин и дачу в Тевеле (4, 3 тыс. десятин). У графа Безбородко оказалось земли 18 тыс. десятин; у полковника Куликовского — 2, 9 тыс. десятин у деревни Кокташ; у вице-адмирала Мордвинова — "всего" 5, 5 тыс. десятин, но зато на Южном берегу; у майора Каховского — 7, 5 тыс. десятин; у контр-адмирала Ушакова — 8, 5 тыс. десятин и т. д. (Щербаков М., Рагацкий С., 1939, 13). Крупные участки получали царские фрейлины, фаворитки и т. п. Лишь самые неплодородные земли уцелели во время этого вселенского грабежа. То есть в лучшем положении остались те татары, что, "жительствуя на местах невыгодных, не попали под иго милостей" новых хозяев Крыма, в остальном же "почти все досталось шутам и угодникам" императрицы (Мертваго Д.Б., 1867, 179).

Огромный ущерб был нанесен непосредственно крымской природе. Уже в первые месяцы после вторжения "надобный для землянок лес стали рубить без разбору. Тут погибли высокие раины и развесистые тополя, крымские сады украшающие. Не пощажены огромные дерева ореховые, грушевые, яблонные и прочие... Как осину и березу, рубили они все, что находилось поближе. Офицеры, разлакомившись иметь походные мебели из орехового дерева, много их истребили" (там же, 178).

Татары слали жалобы на этот разбой в Петербург, т. е. туда, где были его истоки. Новые "крымчане" — дворяне успешно оправдывались. Один из памятников такого рода — "Мнение" Мордвинова. Граф был, оказывается, вообще против татарского землевла[277]дения по следующим причинам: долговременная непресекаемость выездов татарских за границу, ненадеянность правительства на верность остальных, по новости их усыновления... и вечно враждебной, напротив того, их к христианам ненависти... напоследок же и то обстоятельство, по которому с действительным наступлением войны отобраны были у них повсеместно всякие орудия и лошади, а жители приморских мест были удалены во внутренние крымские селения..." (Мордвинов Н.С., 1872, 201). Комментарии к этому перечню "провинностей" татар перед русскими излишни. Добавим лишь, что графу не уступали его потомки — тяжба из-за татарских земель Байдарской долины, начатая им в XVIII в., длилась дольше века — последний процесс состоялся при Врангеле в 1920 г.!

Упомянутая эмиграция татар действительно началась сразу же по захвате Крыма. Выезжая в Турцию, они бросали и землю, и остальное имущество, так как покупателей не было, ведь все можно было получить из рук власти бесплатно. Но если сады и виноградники еще подлежали отчуждению, то пашни и пастбища переходили в разряд выморочных и как таковые поступали в казну. Впрочем, и эти земли нередко захватывались с последующим оформлением как мурзами, так и хлынувшими в погоне за наживой из России легионами различных проходимцев, умевших подкупать местных чиновников (Лашков Ф.Ф., 1897, 126).

Названные властители Крыма, слабо знавшие особенности южного сельского хозяйства, за несколько лет развалили экономику края до крайней степени, чем и вызвали эмиграцию такого масштаба, что тревогу забили сами русские власти. Военный генерал-губернатор Новороссии И.И. Михельсон доносил в 1800 г. Обольянинову о росте выезда татар и опасности волнений среди них, считая причиной тому их обезземеливание и ужесточение эксплуатации крестьянства. Он пишет, что ранее татары, "искони быв свободны, никому никогда не принадлежали", а "дань состояла в виде добровольной сделки на землю и не заключала подчиненности или подданства и не делала татар работниками помещиков". Вряд ли, продолжает губернатор, казна, "не жаловав из них в крестьяне ни души никому, намерена была нарочито оста[278]вить их без земли на тот конец, чтобы они без земли вместо крестьян помещикам служили; но сие произошло через раздачу в числе казенных пустопорожных земель таких, на коих татары живут..." (Лашков Ф.Ф., 1897, 135). Мнение это особенно поражает в устах усмирителя Пугачева — очевидно, гонения на татар были чрезмерными даже для него. И позднее он предлагает отнять у всех христиан-помещиков земли и "раздать оные татарам" (Мордвинов Н.С., 1872, 201).

Впрочем, правительство оставило мнение Михельсона без внимания; судя по дальнейшему, гораздо более привлекательными были для Петербурга мнения того же Мордвинова: "Когда Крым принадлежит России, то, по-моему, не должно из земли российской делать землю татарскую..." (Никольский П.В., 1926, 21).

Как видно, все мнения высказаны вполне четко, с полной искренностью. Кстати, этим качеством не могут похвалиться отдельные современные историки, утверждающие, например, что "в Крыму было спокойно", так как "особым указом Екатерина сохранила за татарами прежние земельные законы (!), по которым татарские крестьяне были свободны, помещикам не принадлежали и барщину отбывать были не обязаны" (Медведева И.Н., 1956, 185). Более того, оказывается, русская армия освободила в Крыму неких "рабов", чьим трудом выполнялись "все основные работы в хозяйстве беев и мурз" (Надинский П.Н., 1951, 97). Тогда как ни один серьезный специалист ни словом не упоминает даже об отдельных случаях рабской зависимости в Крыму в последние века истории ханства, не говоря уже о системе рабского труда, игравшей "основную" роль в экономике крупных и мелких хозяйств.

И еще одна любопытная оценка, тоже советского историка: он считает, что после освобождения от "тяжелого турецко-татарского господства" (над кем? — В.В.) "на почве русской цивилизации начала развиваться экономика и культура Таврической губернии...", а происходило это так: "На Южном берегу Крыма разбивались красивые парки, вырастали дворцы, увеличивались площади под садами..." и т. д. (Максименко М.М., 1957, 5). Увы, приходится признать, историка-марксиста восхищают такие плоды[279] цивилизации, как прежде всего памятники колонизаторской субкультуры, воздвигнутые на исконной земле ограбленных трудящихся. Для нашего автора как-то уходит в тень цена этих действительно великолепных дворцов — обнищание и физическая гибель десятков тысяч коренных жителей, согнанных со своих клочков земли и обреченных на батрачество или же эмиграцию на чужбину.