Новый «передел» мира

Новый «передел» мира

Агрессия против Югославии, суверенного государства — основателя ООН и участника Заключительного акта Хельсинки, совершенная под надуманным предлогом, завершила целую эпоху, которую еще вспомнят с сожалением. Если в отношении перемен в сознании российской элиты остаются сомнения, то их не может быть в том, что начавшийся этап есть новый передел мира. Он осуществляется теми же методами, что «во времена тиранов», то есть военной силой, однако под флером псевдогуманистических и универсалистских клише.

Геополитически прежний миропорядок был установлен как итог Второй мировой войны, подтвержденный Заключительным актом Хельсинки 1975 года, на основе которого была сконструирована система общеевропейской безопасности. Идеологически он основывался на признании многообразия мира и цивилизаций со своими критериями добра и зла. На этом фоне соперничали две идеи, претендующие на универсализм, коммунизм и либерализм, но и между ними был признаваемый паритет. Даже в период холодной войны стороны признавали существование иных, самых различных мировоззрений и выросших на них обществ и не считали себя вправе мотивировать военное и политическое давление несоответствием чьих-то стандартов «своим» ценностям. В правовом смысле миропорядок второй половины XX века с его идеологическим противоборством ничем не отличался от предыдущих веков и основывался на фундаментальном понятии суверенности государства-нации, которое и является субъектом международного права. Однако в соответствии с западной доктриной примата прав человека, по словам крупного немецкого политолога Юргена Хабермаса, война в Косово может стать переходом от классического международного права государств «к космополитическому праву мирогражданского общества»[587].

Суверенитет — это полнота законодательной, исполнительной и судебной власти государства на его территории, исключающая всякую иностранную власть. Суверенитет всегда является полным и исключительным и суть одно из неотъемлемых свойств государства. Только суверенитет делает государство независимым субъектом международных отношений и является именно тем критерием, который позволяет отличить государство от других публично-правовых союзов, отграничить сферу властвования каждого государства как субъекта суверенной власти в пределах своей территории от сферы власти других государств[588]. Источником международной правосубъектности всегда было само понятие государства, а не тот или иной тип государственного и общественного устройства, являющийся исключительной прерогативой внутренней жизни народа. Поэтому правосубъектность никогда в истории не бывала первого и второго сорта, в зависимости от того, насколько «цивилизованным» признавались то или иное государственное устройство и общественные отношения в том или ином государстве. Самые сильные мировые державы никогда не осмеливались провозглашать этические нормы и политические критерии своих цивилизаций в качестве стандартов, которым обязаны следовать другие субъекты международных отношений, как условие для того, чтобы в отношении их соблюдались принципы и нормы международного права. Этот подход, среди прочего, укоренен и в традиции христианского поведения.

Международное право как производное от римского права, кодифицированного христианским императором Юстинианом, через новеллы которого и произошла рецепция римского права в западноевропейской политической традиции, имеет философской основой невозможность навязывания воли и ценностей. Это соответствует христианскому понятию о внутренней свободе и добровольности принятия истины, а также, что весьма важно, невозможности считать себя безгрешнее других для истинного христианина, молящегося перед таинством святой Евхаристии Христу, пришедшему в мир «грешные спасти», с упором на «от них же первый есмь аз». Государственной экспансии Западной Европы, в определенное время даже освященной католической церковью, нередко было свойственно оправдание насилия и завоевания утверждением истины. Однако, начиная с Вестфальского мира, положившего в 1648 году конец не только Тридцатилетней войне, но целому периоду взаимного истребления между протестанстами и католиками на основе религиозной, то есть, говоря современным языком, ценностной или идеологической мотивации, классические принципы «международного права», то есть права между суверенными народами были вновь признаны единственно возможными.

Международное публичное право с центральным постулатом — принципом невмешательства и понятием «национальные интересы» — концептуально основывается на идее абсолютной суверенности государства-нации. Нелишне напомнить, что идея «суверенитета народа, нации» стала и в классической философии либерализма с ее акцентом на толковании верховной власти как «власти от народа» одним из основополагающих постулатов Просвещения и западноевропейской либеральной демократии. Эта основа через 400 лет после Вестфальского мира положена и в Устав ООН, в Заключительный акт СБСЕ в Хельсинки. Дополненный принципом нераспространения ядерного оружия, принятым большинством стран, при всех сложностях и естественной борьбе интересов, а также взаимных кознях, этот миропорядок обеспечивал в течение длительного времени своеобразное равновесие мировых сил не только в Европе, но и в целом на планете.

Однако в XX веке принципам суверенитета сделан небывалый вызов. Древний соблазн владычества над миром возродился под флагом универсалистской идеи единого униформного гражданского общества. Параллельно с «организацией безопасности», так именовалась будущая ООН, была создана идеологическая организация Совет Европы, взявшая эмблему — венок из пентаграмм, выложенный на потолке небезызвестного храма в Лондоне. В его уставе и документах постулированы единые стандарты всемирного гражданского общества и ни единого раза не упоминаются слова «суверенитет» или «невмешательство»[589]. Идеологи Совета Европы теперь интерпретируют и Всеобщую декларацию прав человека ООН, несмотря на то что в ней есть ссылка на Устав, а значит, на принцип невмешательства и территоральной неприкосновенности, как предоставляющую право на гуманитарную интервенцию самопровозглашенного мирового правительства против наций, которые желают жить в соответствии со своим мировоззрением и законами.

Идеология глобализма породила концепции «относительного», «функционального» суверенитета, теории «эффективности» и «неэффективности» в области осуществления государством своего суверенитета.

«Международное право регулирует отношения между государствами, но не между людьми, обеспечивает порядок, но не справедливость, чему мешает акцент на суверенитете», — сетует Д. Армстронг на страницах журнала Лондонского королевского института международных отношений (Chatham House) — побратима американского Совета по внешним сношениям и журнала «Форин Афферс». Автор опускает тот факт, что отношения между людьми имеют регулятор — национальные системы права, а при выходе за пределы границ — международное частное право. Приветствуя тот факт, что «за последние 30 лет международному праву был сделан вызов в направлении развития того, что может быть охарактеризовано как «мировое право» — world law, Д. Армстронг полагает это отражением заботы о справедливости, нежели о порядке, характеризует термины «равенство», «баланс», «взаимность» как принадлежащие XVIII веку и прикрывавшие борьбу за власть и утверждает, что новая «форма права больше соответствует мировому обществу людей, нежели сообществу государств»[590].

Политологи-юристы Л. Паулус и Б. Андреас с осуждением приводят пример, как еще в 1971 году отклонялись иски «гуманитарного характера» с клаузулой: «Гуманитарные соображения сами по себе недостаточны, чтобы создать юридические права и обязанности. Правосудие не может принимать во внимание принципы, не облеченные в юридические нормы». Приветствуя тенденцию к преодолению такого юридизма, авторы с удовлетворением пишут о «постепенном замещении международного права сосуществования международным правом сотрудничества»[591]. Юристы не ставят вопрос о разработке единых критериев, которая необходима для того, чтобы «облечь в юридические нормы моральные принципы», что возможно лишь в национальной системе права, поскольку таковая зиждится на единой самобытной философии права, отражающей религиозно-культурные различия в оценке греха и преступления.

Разрушение суверенитета в теориях служит оправданию так называемого «Гаагского трибунала». Необходимо полностью абстрагироваться от симпатий или антипатий к конкретным лицам при оценке его претензий. В случае с Пиночетом, к которому отношение в мире сугубо отрицательное, большинство юристов мира полагали задержание гражданина одной страны на территории другой страны по иску третьей страны недопустимым. В случае с экс-президентом Югославии дело возбуждено неким частным органом против гражданина суверенного государства за действия, совершенные им в своем государстве, которые по законам этого государства не квалифицируются как правонарушения. Этот «процесс» стал таким важным для США и НАТО, потому что им нужна легализация примата карательного органа над законами суверенного государства.

Внешняя политика США в XX веке прошла несколько этапов выдвижения мондиалистских концепций. Им всегда предшествовали изменение глобального равновесия, эрозия влияния традиционных участников баланса и наступательная пропагандистская работа и моральное давление на соперников. В. Вильсон и Программа из 14 пунктов выдвинули новые принципы на фоне распада исторической России, разгрома центральных держав и устранения Mitteleuropa. Ф. Рузвельт и проект универсальной международной организации были представлены, когда англосаксонские силы, прежде всего США, обрели не имеющий аналогов вес в мире. Гуманитарный пафос Дж. Картера звучал в период, когда после «разрядки» отношения Восток-Запад были намеренно резко обострены, а процессы в самом СССР позволяли надеяться на успех идеологического давления. Бывший советник по национальной безопасности США 3. Бжезинский вспоминает, как клише защиты прав человека в соответствии с новой стратегией вписывалось во все программы, речи, заявления, повестки, условия[592]. Победу Клинтона политолог Р. Такер назвал «триумфом вильсонизма» и провел параллели между временем Вудро Вильсона и тем миром, в котором США вознамерились осуществить очередной раунд глобализации[593].

Хотя в официальной риторике продолжают фигурировать прежние понятия, они становятся малосодержательными рудиментами уходящей эпохи. От классического международного права сделан пробный шаг в сторону права мирового правительства и космополитического гражданского общества. В связи с этим многие политологи, в частности немец К. Зегберс, с одобрением спешат констатировать, что сформировавшийся после Вестфальского мира и ставший привычным свет, в котором главную роль играли государства, сегодня уже ушел в прошлое»[594].

США практически утвердили право самим и единолично назначать критерии «правды», единолично выступать в роли судьи, самим принуждать и карать всех непокорных. Объявление этим самозванным судией кого-либо «нецивилизованным», а значит, подлежащим грубому давлению извне, означает лишение защиты международными правовыми нормами. Сегодня фантом «воли международного сообщества» прикрывает агрессию и карательные операции. Но обе стороны медали — и присвоение Соединенными Штатами роли арбитра, и универсальная эгида — это угроза понятию «государство и суверенитет», конец системы международного права. Устава ООН и принципа невмешательства, конец эры государства-нации. Международное публичное право, в котором субъектом является государство, становится факультетом ненужных профессий. Все договоры и соглашения на самом деле лишь протокол о намерениях с клаузулой rebus sic stantibus («при таком положении дел, пока условия сохраняются»). Вопреки псевдогуманистической пропаганде роль силы в международных отношениях чрезвычайно возросла, а карта уже не только Европы, но и мира вновь стала зыбкой, как несколько веков назад.

Всему этому на европейском этапе до перехода США к единоличным акциям способствовали левые правительства Европы, активно соучаствовавшие в очередном духовном и геополитическом Дранг нах Остен под новым флагом либерального универсализма. Вряд ли случайно, что одновременно, как и хотел Л. Троцкий, к власти в Европе пришла целая международная корпорация левых. Не только сугубый философский материализм вместе с идеологией интернационализма, но идеалы антиэтатизма переместились из Москвы и Восточного Берлина чтобы прочно закрепиться в идеологическом арсенале европейских и американских канцелярий. При этом агрессивность либерального универсализма уже превосходит своего предшественника с его быстро захлебнувшимся «экспортом революции» в теплохладный Запад. «Теории глобализации, — признает авторитетный американист А. Богатуров, — приобрели настолько отчетливые черты наступательности, что ассоциируются сегодня… с призраком «мировой либеральной революции» — зеркального отражения коминтерновской химеры всемирной пролетарской революции, перекодированной сообразно реалиям конца XX века»[595].

Российские исследователи глобализации далеко не одиноки в резких суждениях о сущности и свойствах современного глобалистского проекта. По мнению Р. Дарендорфа, глобализм угрожает самому классическому гражданскому обществу маргинализацией[596]. Немало умов привлекают внимание к глубине вызова: «Раскол между сторонниками нового мирового порядка и теми, кто эту глобальную интервенцию воспринимает как опасность, является поистине бездонным, — пишет на страницах лондонской «Тайме» С. Дженкинс. — Он глубже противоречий времен холодной войны, серьезнее противоречий между «голубями» и «ястребами», правыми и левыми»[597]. Ведущий сотрудник Национального совета научных исследований Франции П. — А. Тагиеф, ставший символом европейского интеллектуального сопротивления глобализации и мондиализму, давно провозглашен «традиционалистом, консерватором и, наконец, фашистом». Не только А. С. Панарин подметил: «Если на заре модерна, в эпоху формирования великих европейских наций, феодальному местничеству противостояло единое суперэтническое пространство государства-нации, то теперь само государство третируется как носитель местничества».

Запад «сегодня вот-вот достигнет того, о чем мечтали Ленин и Троцкий в 1917 году, — саркастически замечает философ, политический обозреватель «Спектейтор» Дж. Лоулэнд, ибо задача даже не в том, чтобы, как ошибочно полагают «евроскептики» — оппоненты европейского строительства, заместить национальные государства европейским или мировым супергосударством. Задача в том, чтобы осуществить старую мечту Маркса об уничтожении государственности вообще». Мохво согласиться с анализом обозревателя, относимым не только к западноевропейским социал-демократам и «коммунистам-ревизионистам», но и к российской постсоветской леволиберальной элите: «Если левые с энтузиазмом восприняли рынок, создав иллюзию сдвига вправо мировой политики, то это сделано ими лишь из соображения, что уничтожение государства-нации можно более эффективно осуществить с помощью крупноформатного корпоративного меркантилизма, нежели государственного социализма»[598]. Точно так же тезис, что глобализация — это объективный неизбежный исторический путь, всего лишь повторение в новом обличий учения давнего знакомца — диалектического материализма. Клинтон, И. Фишер или дАлема все равно не смогли бы выразить это лучше В. И. Ленина: «Соединенные Штаты мира (а не Европы) — являются той формой объединения и свободы наций, которую мы связываем с социализмом, пока полная победа коммунизма не приведет к окончательному исчезновению всякого, в том числе и демократического, государства»[599].

Очевидно, что замена тоталитаризма на демократию отнюдь не привела к самостоятельности малых стран, которые на стратегическом стыке соперничающих геополитических систем не могут иметь независимой внешней политики, тем более в момент жесткого обострения. Либо Россия удерживает их в своей геополитической орбите, либо они неизбежно, как это и случилось сегодня, оказываются втянутыми в антироссийскую комбинацию. Вовлечение Хорватии в атлантические планы и вступление в НАТО Венгрии, Польши и Чехии помимо резкого нарушения военно-стратегических симметрии сделало Североатлантический альянс гораздо более антирусским, с выраженным негативным отношением к православному славянству. Причины этого имеют глубокие исторические корни. Став последней добычей религиозной экспансии католицизма на востоке Европы, эти нации были превращены в форпост латинства в славянском мире и на протяжении веков либо сами, либо в фарватере Габсбургской империи давили и нападали на Русь и православное славянство. В ходе западной экспансии часть сербского этноса была окатоличена, латинская ориентация хорватов окончательно оформилась в результате венгерского завоевания в XIV веке. В итоге ненависть современных хорватов к своему прежнему естеству — православному сербству превосходит все мыслимые параметры. Хорватия воевала на стороне Гитлера и совершила чудовищный геноцид православного сербского населения.

Чувство исторической враждебности Польши к России и православному славянству — это смыслообразующее ядро польского самосознания, наполнявшее в равной мере умы магнатов, шляхты, либералов XIX века. Антикоммунизм деятелей века XX от Ю. Пилсудского до лидеров польской «Солидарности» имел прежде всего не идеологический, а антирусский характер. С Болеслава Смелого до Владислава, то есть в эпоху пятивекового ничем не спровоцированного наступления на Русь, Речь Посполитая, забыв о защите своих западных земель, немедленно занятых немцами, лелеяла мечту об унижении славянских варваров, многочисленных, как звезды (епископ Матфей), мечту о католической славянской империи.

При всех смутах и внутренних драмах России во все времена эти нации так или иначе участвовали во внешних акциях против России. Примеров тому достаточно: от наполеоновского нашествия до интервенции в охваченную Гражданской войной Россию, куда устремились и венгры, и чехи, и поляки. Для сравнения: финны не проявляют враждебности к бывшей «метрополии», и, несмотря на печальный опыт советско-финской войны, Финляндия продолжает оставаться добрым соседом России. Но что бы ни писали о русском империализме и отечественные, и зарубежные авторы, общим итогом последних десяти веков средневековой и Новой истории остается неоспоримый факт, что с XI до XXI столетия именно Запад с острием из восточноевропейских католиков постоянно продвигался на Восток, а рубежи колыбели русской государственности едва удерживались, да и то с переменным успехом.

Только Ялта и Потсдам изменили положение, сделав на 50 лет сферой влияния СССР всю территорию Восточной Европы, и, как отмечал А. Тойнби, «Запад впервые за тысячу лет ощутил на себе давление России, которое она испытывала все века от Запада»[600]. И в этот период не только Венгрия — союзник Гитлера, но и Польша, Чехословакия, спасенные русскими от истребления фашизмом или от уготованной им участи слуг для хозяев предполагаемого рейха, оказались куда менее надежными членами советского блока, чем даже побежденные и разделенные немцы. ЦРУ в своих оценках потенциальной лояльности СССР в годы холодной войны ставило на антирусские настроения в основном в Польше и Венгрии, несколько меньше в Чехии»[601]. Если немцев Горбачев буквально вытолкал к их западным собратьям, то поляки, венгры и чехи не желали мириться со своим положением сателлитов СССР и бунтовали против европейского порядка, санкционированного не только Сталиным, но и Ф. Рузвельтом и У. Черчиллем, забыв о Судетах и линии Одер-Нейсе — даре Советского Союза, оплаченном кровью его тогда Красной, но по сути русской, армии.

Эти страны, включая славянские Чехию и Польшу, недвусмысленно одобрили бомбардировки НАТО сербских позиций в Крайне и Боснии и безоговорочно вступили в Североатлантический альянс в тот самый момент, когда НАТО в нарушение всех правовых норм готовила удары против Югославии, против сербов, которые никогда в истории не выступали против них, против Белграда, который в свое время осудил ввод советских войск в Чехословакию. Повторение из века в век геополитической закономерности антироссийской политики восточноевропейских католиков, независимой Польши побуждает относиться к ней серьезно.

Новый миропорядок строится на новых идеологических основах, которые имеют две очевидные стороны — акцент на примате якобы универсальных наднациональных стандартов и ценностей и «общемировых» интересах над архаичными национальными и на парадоксальном возврате к идеологии «сверхгосударства» для избранных. В свое время эти идеи вместе с дарвиновской теорией борьбы за выживание, в которой сильный безжалостно вытесняет или устраняет слабого, вскормило западную геополитику пангерманистов, а сегодня взято на вооружение США в дополнение к идеологемам, естественно выросшим из доктрины «божественного предопределения» англосаксонских пуритан.

Трудно не заметить, что США для себя все отчетливее демонстрируют мышление в духе имперской доктрины немецкого историка Генриха фон Трейчке: «Государство! — абсолют в себе, и его воля должна всегда подчиняться только самой себе, в самой сути государства не признавать над собой никакой силы». Этой доктрине принадлежит и пресловутый лозунг Deutschland uber alles, сначала вдохновлявший «железного канцлера» О. фон Бисмарка, а затем получивший известное воплощение в XX веке в его теории «наибольший грех, достойный презрения, — это слабость, мораль же — прибежище ничтожных личностей и мелких государств, не способных вершить великие дела». Подобное отсутствие всяких скрупул вполне проявляют США, беззастенчиво применяя двойной стандарт и тактику демонизации противника, который ничем им не угрожает, но «виноват уже тем, что хочется мне кушать».

Однако, узурпировав право выносить вердикт другим и ставя себя над международными законами, США на пороге III тысячелетия предпочитают универсалистскую мотивацию — некое подобие доктрины Брежнева: «Защита демократии и прав человека — общее дело мирового сообщества». Это подтверждает вывод Д. Пулакоса о своеобразном слиянии различных аспектов двух рационалистических философий. Поведение Вашингтона «отражает соединение в Соединенных Штатах неомарксистских и неолиберальных традиций в некий метамарксистский и металиберальный синтез, который сам как таковой обретает очертания некой новой идеологии, сутью которой становится попытка представлять себя антиидеологической. Это идеология антиидеологии»[602].

Такое изменение акцентов отвлекает внимание от очевидного факта, что сегодняшний американский, вернее аглосаксонский, проект в Европе удивительно напоминает геополитические конфигурации двух попыток германского Дранг нах Остен в XX веке. Достаточно сравнить карты пангерманистов Mitteleuropa 1911 год (см. карту 3) с вторжением на Балканы и «расписанием» расширения НАТО, чтобы увидеть, что США уничтожили антиатлантическую сербскую занозу, как это делалось в 1914 и 1941 годах. «Пакт» опять включал венгров и использовал албанцев. «Благожелательный нейтралитет» к НАТО Румынии и Болгарии напоминает об их присоединении в 1940–1941 годах к Тройственному пакту.

Эта «новая» геополитическая реальность стара как мир и отражает вовсе не борьбу либерализма и коммунизма. Она побуждает осмыслить историю уходящего тысячелетия. Упорство, с которым англосаксы повели Европу и демократическую Германию по стопам рейхсвера на Восток, оказывают давление на уже некоммунистическую Москву, позволяет рассматривать эти явления как проявление одного и того же начала, имманентно присущего культурно-историческому самосознанию Запада, заметного у гуманиста Ф. Петрарки и просветителя И. Г. Гердера, философов истории Гегеля и Ж. де Местра, презрения ко всему незападному и неудержимого влечения «к власти и хлебу» к господству и подчинению. Это непреодолимая склонность к дуалистическому видению мира, состоящего из «тварей бессловесных» и «право имеющих».

Священная Римская империя германской нации обосновывала служением Истине свою экспансию огнем и мечом. М. Олбрайт без стеснения заявляла, что США и НАТО будут защищать силой по всему миру «западные ценности». На самом Западе этим ценностям ничто и никто не угрожает, но в мире около 5 млрд. человек исповедуют собственные ценности, выросшие на иной религиозно-философской основе.

Среди этих «остальных» — и православные славяне. Лучите всего об этом сказал Н. Я. Данилевский полтора столетия назад: «Европа не признаёт нас своими. Она видит в России и в славянах… такое, что не может служить для нее простым материалом, из которого она бы могла извлекать свои выгоды». Далее следуют провидческие слова, подкрепленные и событиями XX века, и процессами внутри самих славянских элит, зараженных самоубийственным западничеством:

«Как ни рыхл и ни мягок оказался верхний, наружный, выветрившийся и обратившийся в глину слой», Европа понимает, что под этой поверхностью лежит «крепкое, твердое ядро, которое не растолочь, не размолоть, не растворить», и которое имеет и силу, и «притязание жить своею независимою, самобытною жизнью». Итак, во что бы то ни стало, «не крестом, так пестом» надо «не дать этому ядру еще более окрепнуть и разрастись… Для священной цели не все ли средства хороши? Как дозволить влияние чуждого, враждебного, варварского мира?.. Не допускать до этого — общее дело всего, что только чувствует себя Европой. Тут можно и турка взять в союзники и даже вручить ему знамя цивилизации. Вот единственное удовлетворительное объяснение той двойственной меры и весов, которыми отмеривает и отвешивает Европа, когда дело идет о России (и не только о России, но вообще о славянах) и когда оно идет о других странах и народах»[603].

«Вот уже полтораста лет Запад боится России и крупных славянских православных образований», и мало что изменилось в век «общечеловеческих ценностей» по сравнению со временем этих горьких заметок Ивана Ильина, написанных в годы холодной войны. Он прав: никакое служение общеевропейскому делу не меняет этого отношения — ни освобождение Европы от Наполеона, ни спасение Пруссии в 1805–1815 годах, ни спасение Австрии в 1849-м и Франции в 1875 году, ни миролюбие Александра III, ни Гаагская конвенция, ни жертвенная борьба с Германией в 1914 году. Добавим:

ни освобождение Европы от тотального уничтожения Гитлером, ни, наконец, даже самоустранение России как великой державы. Россия и славянство — это загадочная, полуварварская «пустота»; ее надо евангелизировать или обратить в католичество, «колонизовать» (буквально) и цивилизовать; «в случае нужды ее можно и должно использовать для своей торговли и для своих… целей и интриг; а впрочем, ее необходимо всячески ослаблять».

Этому и посвящает книгу Бжезинский[604], называющий Россию «черной дырой», и на каждой странице бросающий походя замечания об отсталости и культурной неполноценности русских уже не только перед Западом, но и перед всеми народами мира и населяющими историческое государство Российское, повторяя схожие сентенции Р. Пайпса. С удивительной преемственностью просматривается не столько гегелевская теория исторических и неисторических народов, сколько нетерпеливая злоба Ф. Энгельса, предвкушавшего исчезновение антиисторичных славян и имманентно реакционного русского народа. Однако вспомним, что эта преемственность имеет не полуторавековую, а почти тысячелетнюю историю. Этот мотив антихристианства и варварства православных славян звучал еще в письме Бернарду Клервосскому, вдохновителю первого крестового похода, от епископа Краковского Матфея, который побуждал к крестовому походу против русских варваров.

Стратегия США и НАТО по отношению к Югославии вобрала опыт как англосаксонской, так и австро-венгерской политики вместе с идеологической мотивацией, в которой стремления к захвату чужих территорий маскировались высшими цивилизаторскими целями. В 1878 году на Берлинском конгрессе Австро-Венгрия по предложению Б. Дизраэли получила мандат на право оккупации Боснии и Герцеговины для «наведения порядка» и внедрения «западных ценностей». С. Терзич приводит суждения Д. Андраши, Л. Талоци, генералов Бека и Г. Хетцентдорфа, баварского историка Я. Фалмерера, призывавшего к «решительной расправе с «наследниками Византии»», австрийского правителя оккупированной Боснии и Герцеговины министра Б. Каллаи, полагавшего невозможным «сосуществование духовного мира Юго-Восточной и Западной Европы, неудержимо пробивавшейся к прогрессу». Начальник австрийского Генерального штаба генерал Бек в меморандуме, хранящемся в военном архиве в Вене, подчеркивал, что «ключ к Балканам находится скорее в Косово и в Македонии, чем в Константинополе», отмечая, что победа турок именно на Косовом поле принесла им владычество над Балканами, а не взятие Константинополя»[605]. Поэтому работы Сетона-Ватсона, Маккиндера весьма актуальны, как и оценки русских политикогеографов С. Н. Южакова, Чихачева и труд В. П. Семенова-Тян-Шанского.

Симптоматично, что еще в ходе кризиса в Боснии в США был переиздан доклад 1913 года фонда Карнеги о Балканских войнах. Главное в публикации — предисловие автора «доктрины сдерживания» Дж. Кеннана. Корифей американской внешней политики определил подход к будущему развитию событий на Балканах, указав, что по завершении собственно военного конфликта в Боснии мировое сообщество окажется перед лицом «весьма безобразной проблемы в юго-восточной части Европейского континента», для решения которой необходимы два условия. Первое — это новое и четко признанное территориальное статус-кво. Второе — это значительные и эффективные ограничения на поведение государств региона. «Наивно полагать, — объясняет Кеннан, — что выработка нового территориального статус-кво может быть достигнута лишь переговорами между самими сторонами… Потребуется внешнее посредничество и, по всей вероятности, внешнее принуждение для того, чтобы достичь разумного решения, и для того, чтобы заставить… стороны принять и соблюдать его». И самое главное: «Что касается второго, то ограничения, налагаемые на балканских участников в отношении того, что они считают своим неограниченным суверенитетом и свободой действии, должны быть куда более значительными, чем те, что обычно применяются в международном сообществе». (Выделено Н. Н.)

«Теоретические» тезисы Кеннана полностью отходили от международного права. Те, кто извне будет заниматься этой проблемой, оказывается, должны быть способными на «нововведения в области прав и обязанностей, предполагаемых термином «суверенитет», а также быть готовыми применить силу — конечно, минимальную, но тем не менее силу»[606]. Так, уже в 1993 году сделана проекция боснийского конфликта на весь регион и было «обосновано» право США вмешиваться во внутренние дела суверенных субъектов вплоть до агрессии против Югославии. Впрочем, о склонности англосаксов к двойным стандартам предупреждал еще Н. Данилевский, остроумно показавший на примерах, как «формалистическая» во внутренних делах «Англия не страдает… излишнею привязанностью к легальности в делах внешней политики» и, «когда это ей оказывается нужным или выгодным, не задумывается бомбардировать столицу государства, с которым не находится в войне»[607].

После вступления в НАТО восточноевропейских государств, а также фактической оккупации Македонии, националистические лидеры которой решили сыграть на интересах США в пику «сербскому гегемонизму», антиатлантическая Сербия оставалась препятствием на пути фронтального расширения НАТО и военно-политического овладения всей Европой.

В свете начавшегося осенью 2001 года эпохального входа США в Азию и резкого давления на государства Персидского залива, для чего события 11 сентября предоставили предлог, ясно, что оккупация Косова готовилась в течение 90-х годов для создания нового плацдарма в Европе, который мог бы обеспечить сразу несколько геополитических и военно-стратегических задач: давление на потенциальных союзников России, контроль над путем от Дуная к Проливам, над направлением в Азию в обход России новообразующихся нефтегазовых путей Каспийского бассейна, то есть над торговыми, сырьевыми и военно-стратегическими коммуникациями Европы с Малой Азией, приближение к Персидскому заливу. Ближнему Востоку и стратегическому союзнику — Израилю. Вардаро-Моравская долина становится ключом к «укреплению с помощью трансатлантического партнерства американского плацдарма на Евразийском континенте» с тем, чтобы «растущая Европа» могла стать «реальным трамплином для продвижения в Евразию». Именно так сформулировал стратегические геополитические цели США 3. Бжезинский, карты которого напоминают «геополитическую ось истории» X. Маккиндера и построения Mitteleuropa Ф. Наумана.

Развернувшаяся в полноте американская евразийская стратегия после событий 11 сентября 2001 г. показала, что структурированная в НАТО Европа уже отнюдь не стержень интересов США. Каждая новая геополитическая перестройка регионов в единый мир под англосаксонской эгидой заставляет меркнуть потрясения предыдущих лет. Крушение СССР заставило забыть эффект объединения Германии. Агрессия против суверенного государства в центре Европы — Югославии затмила «мирные» расширения. Наконец, триумфальный вход в Кабул после полного разгрома Афганистана побуждает относиться к экспансии НАТО на Восток как к событию провинциального масштаба, технической операции по «выравниванию фронта» и уже не переживать сильно из-за включения в нее какой-нибудь очередной «державы». «Оси» Вашингтон-Лондон, претендующей на роль вселенского добра, не нужны ни саморегулирующийся баланс в Евразии, ни подлинное участие России, ни сама Европа, которая поблекла вместе с НАТО.

После «атлантизации» европейских процессов и умелого предупреждения самостоятельности Европы и повышения роли Германии идет структурная перестройка Евразии в целом. Для этого создается принципиально новая по сравнению с XX веком Центральная Азия. Пришел черед радикальных перемен на Ближнем Востоке, который должен стать надежным тылом для южной евразийской дуги. После подавления исторического импульса славян настал черед исламского мира, который Запад столь часто использовал против славян.

Размышляя о претензиях западной цивилизации, А. Тойнби еще несколько десятилетий назад заметил: «Очевидно, что это часть более крупного и честолюбивого замысла, где западная цивилизация имеет своей целью не больше и не меньше как включение всего человечества в единое общество и контроль над всем, что есть на земле, в воздухе и на воде, и к чему можно приложить для пользы дела современную западную технологию. То, что Запад совершает сейчас с исламом, он одновременно делает и со всеми существующими ныне цивилизациями — православно-христианским миром, индуистским и дальневосточным… Таким образом, современное столкновение… глубже и интенсивнее, нежели любое из прежних»[608].

Борьба с «исламским фактором» тем не менее является составной частью стратегии и тактики. «Нецивилизованный» ислам в трактовке мирового либерализма вовсе не означает фундаменталистский или недемократический — ваххабитская Саудовская Аравия, где не приходится говорить о «правах человека» в интерпретации Совета Европы, но лояльная Вашингтону, пользуется доверием и уважением. Этот ярлык означает — «антиатлантический» ислам (Ирак).

Угрозу российским интересам в начавшемся переделе Евразии и, наоборот, благоприятные условия для этого передела создает вакуум силы в Крыму и на Кавказе. Это абсолютно связанные две опоры, разрушающиеся по отдельности. Утрата Россией Севастополя и капитуляция перед Чечней в 1995–1996 годах неизбежно возвратили Кавказ в орбиту мировой и исламской политики, грозя уничтожить результаты двухсотлетних титанических усилий России на Юге. К чистым порождениям революции и утопии всемирной социалистической федерации можно отнести многие из сегодняшних реалий в Черноморо-Каспийском регионе, который сегодня — важнейший узел нефтяного, военно-стратегического и межцивилизационного соперничества. Большевики не только уступили кемалистам важные территории и решили в угоду пантюркистам и целям советизации Закавказья территориальные проблемы. Федерализация исторического государства Российского и превращение ранее безгосударственных этносов в квазигосударственные образования привели к тому, что кавказская и каспийская нефть, принадлежавшая в прошлом веке христианам — армянам Манташевым и Лианозовым, после распада СССР к концу XX века оказалась в руках тюркоисламских республик (Азербайджан, Чечня). Эта геополитическая реальность XXI века полностью изменила характер этого региона не в пользу России в столь важный исторический период.

Между тем мировой ислам действительно обретал новые импульсы и аппетиты с каждым поражением России. При этом в самом исламе, как это бывает на фоне упадка уравновешивающих цивилизаций, возникали неконтролируемые радикальные и экспансионистские секты, мнящие себя «орудием Бога», что лишь повторяет историю западного мира. И бурно растущую Европу на пороге Нового времени потрясали кровавые битвы католиков и протестантов с лозунгами пуритан «меч и Библия», призывами анабаптистов и их противников под знаменем Христа «убивать всех подряд, пусть Господь потом разберет своих и чужих». Однако воинствующий отряд в исламском мире уже давно имел неисламского дирижера, направлявшего его агрессивный потенциал по нужной геостратагеме.

Фальшь ситуации после начала военной операции США против талибского Афганистана, призванной решить прежде всего англосаксонские геополитические задачи, заключается в том, что «террористы, совершившие акт войны против Америки», являлись ключевым инструментом военных и разведывательных операций США в Центральной Азии, на Балканах и в бывшем СССР. Можно привести данные многих серьезных изданий о том, как Усама бен-Ладен был рекрутирован для всей своей деятельности не кем иным, как ЦРУ, для войны в Афганистане против «советских оккупантов», когда в 1979 году была запущена самая масштабная тайная операция в истории ЦРУ, как между 1982 и 1992 годами усилиями ЦРУ и Межведомственной разведки Пакистана около 100 тыс. радикалов из 40 исламских стран были вовлечены в афганский джихад для последующего превращения его в «глобальную войну ислама против СССР. В марте 1985 года президент Р. Рейган подписал директиву 166 по обеспечению национальной безопасности, которая узаконила тайные военные поставки моджахедам, достигшие к 1987 году 65 тыс. тонн ежегодно. Специалисты ЦРУ и Пентагона в штаб-квартире Межведомственной разведки Пакистана вблизи Равалпинди разрабатывали оперативные планы и идеологию для афганцев»[609]. Борцам за американские интересы был дан лозунг вселенского противостояния материалистическому коммунизму, воплощаемому советскими атеистическими войсками и левым афганским режимом, поражение которых приведет к победе «священного ислама — совершенного учения для всего мира». Неудивительно, что такое клише легко обратилось против «декадентского Запада», воплощаемого ростовщической империей США, столь же чуждой идеям Ваххабе и Талибана, как коммунизм.

С окончанием холодной войны пакистанская разведка не свернула свою сеть, а ЦРУ продолжало поддерживать вселенский джихад. Новые тайные операции были задействованы, как полагают профессор М. Чоссудовски, эксперты Д. Кордовус и С. Харрисон, в Центральной Азии, на Кавказе и на Балканах, а катализатором распада СССР, по крайней мере в том, что касается образования шести новых мусульманских государств, послужили пакистанские военные и разведывательные структуры[610]. Ваххабитские миссионеры из Саудовской Аравии были внедрены в мусульманские республики и в Россию, где, несмотря на свое антизападничество, исламский фундаментализм служил стратегическим интересам Вашингтона.

Талибан до поры также служил в значительной мере американским геополитическим интересам. Наркоторговля «Золотого полумесяца» начиная с 1990-х годов была использована для финансирования «мусульманской армии Боснии» и затем так называемой «армии освобождения Косово». Имеются неопровержимые свидетельства, что наемники из моджахедов воюют в рядах террористической «албанской освободительной армии» в Македонии. Не стоит удивляться, что США были лояльны к Талибану, закрывали глаза на террор против собственного населения и попрание «прав человека». Неудивительно, что США не торопятся объявить о связи талибов и эмиссаров бен-Ладена с косовскими и македонскими албанскими террористами, которые также осуществляют американские геостратегические интересы.

Чеченская война, которую Совет Европы и его московские клевреты представляют жертвой имперской политики России, имеет не только геополитический аспект. Помимо стратегической роли Кавказа, без которого нельзя прочно стоять на Черном море, он стал объектом геоэкономики, ибо основной нефтепровод в России идет через Чечню и Дагестан. Несмотря на демагогические поношения исламского терроризма со стороны США и Британии, непосредственную выгоду от чеченской войны получали именно англо-американские концерны, стремящиеся к полному контролю над нефтяными ресурсами и путями трубопроводов из Каспийского бассейна.

И. Бодански, руководитель рабочей группы конгресса США по терроризму и нетрадиционным методам войны, утверждал, что чеченская война была запланирована на секретном саммите организации «Хезболлах Интернэшнл» в 1996 году в Могадишо (Сомали), участником которого был Бен-Ладен и высокопоставленные чины пакистанской разведки, которая сыграла ключевую роль в организации двух наиболее серьезных чеченских бандформирований Шамиля Басаева и Хаттаба. МВР организовала для Басаева и его доверенных командиров интенсивный курс исламской идеологии и боеподготовки в афганском лагере Амир Муавиа, созданном еще в начале 1980 годов ЦРУ и МВР, руководимом авторитетом Г. Хекматиаром, после чего Басаева перевели в лагерь Марказ-Давар в Пакистане. После подготовки в афганском лагере в Пакистане Басаев встречался с тогдашними министром обороны А. Ш. Мирани, министром внутренних дел Н. Бабаром и главой отделения МВР по поддержке исламских движений Дж. Ашрафом. Басаеву было поручено возглавить нападения на российские федеральные силы в первой чеченской кампании в 1995 году. В Афганистане Ш. Басаев установил прочную связь с уроженцем Саудовской Аравии моджахедом-ветераном Аль-Хаттабом. После возвращения Басаева в Грозный в начале 1995 года Хаттаб был приглашен создать базу для подготовки боевиков в Чечне[611].

Итак, США со времен советско-афганской войны поддерживали международный терроризм своими тайными операциями, а моджахеды и Талибан, не всегда это подозревая, вели вместо Вашингтона американскую войну в Центральной Азии, на Балканах и бывшем СССР. Разрушив равновесие, на котором держался мир после Второй мировой войны, и сразу показав себя державой, против которой бесполезны международно-правовые и традиционные возможности сдерживания, США вдруг оказались перед вызовом взращенных ими самими сил, не подчиняющихся никаким человеческим законам и международным правилам. Безопасность американских граждан на фоне непобедимости США в традиционных критериях парадоксально оказалась на небывало низком уровне.

Опасным следствием слома международного порядка, основывавшегося на Уставе ООН, принципах невмешательства и международного права, стала и тенденция к гораздо более быстрому распространению ядерного оружия. Прямым следствием мировых амбиций США и поощрения ими своих ставленников в качестве инструмента геополитической нестабильности в Азии, на Ближнем Востоке стало обретение ядерного оружия Пакистаном, Индией, Израилем и Ираном. Произошло серьезнейшее снижение порога применения силы, причем не только в области обычных вооружений. В политическом смысле снизился и порог ядерной войны. Ядерное оружие стало уже фактором не глобального, а регионального уровня, контроль за которым будет в перспективе весьма сложен.

В переделе мира воплотилась сущность новой «глобализации» на основе либеральной философии и под эгидой США, а также методы ее достижения. На новой стадии международных отношений, когда СССР и Россия горбачевско-сахаровской идеологической школы отреклись от статусавеликой державы, США начали объявлять один за другим регионы мира зонами своих стратегических интересов. Сегодня одна за другой рушатся системы всех регионов, «подорванные не «Аль-Кайден», а разрушением биполярного мира. Обоснование претензий на новые регионы необходимостью защиты старых сфер влияния есть классическое оправдание империалистических поползновений. Накануне Второй мировой войны из Берлина постоянно сетовали на необходимость то защитить судетских немцев, то обеспечить естественную конфигурацию границ. Логическим завершением такой философии является завоевание всего земного шара, ибо лишь в этом случае можно будет счесть, что данное государство вполне обезопасило свои владения от внешней угрозы. Это не что иное, как сокрушительное банкротство навязываемого всему миру англосаксонского либерализма как философии и западного типа демократии, как его практического воплощения.