Глава XXI

Глава XXI

Трудности при добывании дров в окрестностях Дербента. Нападение разбойников. Другое нападение разбойников, спрятавшихся в кустах. Доброта патрона. Путешествие в Шемаху. Гора Бармах. Колодцы нефти. Прибытие, в Шемаху. Описание города. Сильное землетрясение в Шемахе Множество погибших людей. Встреча с монахами. Их добрые старание освободить Я. Я. Стрейса от службы у мухаммеданина. Предупреждения хозяина. Он попадает в услужение к польскому посланнику.

Я был послан 39-го хозяином вместе с пятьюдесятью рабами, при участии большого числа персов, нарубить дров в окрестностях Дербента. Мы поднялись высоко в горы. В нашей толпе были отрекшиеся от своей веры или отступники, с двумя повозками, четырьмя волами, двумя ослами и лошадью. Все разбрелись по кустарникам и принялись за работу, и меня оставили одного у повозки и животных. После того как они проработала около трех часов, я увидел более трехсот вооруженных людей. Я мог заключить по их снаряжению и быстрой езде, что это разбойники, и закричал изо всех сил: «Эй, эй, народ, сюда едут разбойники и воры, держитесь друг возле друга!» Разбойники усердно стреляли мне вслед из луков, но напрасно. Я один не мог ничего предпринять и спрятался в кусты, где встретился со своими и мы оборонялись, как могли. Но разбойники нападали на нас с таким неистовством и храбростью, что мы как слабая сторона были вынуждены отступить, насколько было возможно. Мы оставили на месте двенадцать мертвецов, раненых оказалось у нас двадцать человек, и мы потеряли повозки, лошадь, волов и ослов и вернулись домой голыми и ограбленными. Эти плуты делают горы близ Дербента весьма опасными и ненадежными, потому султан, а иногда даже сам шах или император посылают войско, чтобы рассеять их; но они достигают немногого, ибо эти хищники искусно прячутся в пещерах и кустах и к их шайкам часто присоединяется много солдат, которые предпочитают свободную жизнь суровой военной дисциплине. И так как жители Дербента нигде не могут достать топлива, помимо этих мест, то работа эта ложится на рабов, которых в большом числе ежегодно убивают и ранят.

30-го хозяин снова послал меня за город, чтобы пасти на пастбище его коров и стеречь их, чем я был занят весь день. Но когда я вечером хотел загнать скот в хлев, я увидел, как три разбойника направились ко мне. Они были хорошо вооружены, а я нет; поэтому они у меня не только с легкостью отняли семь коров, но мне пришлось согласиться с тем, что они мне завязали руки за спину и увели с собой. После того как мы прошли часть пути, навстречу нам попалось восемь персов, дербентских жителей, которые к счастью меня знали и много раз веселились в нашем доме. Они освободили меня и, мужественно набросившись на плутов, лишили всех троих жизни, проводили меня со скотом в сохранности до дому, где были за их преданность прилично вознаграждены моим господином. Он был жизнерадостный и щедрый человек, особенно склонный ко мне. Я никогда не слышал от него злого слова и oн не хотел больше посылать меня за город, говоря: «Ян, ты родился под несчастливой планетой, оставайся дома, я тебе дам другую работу». Моя обязанности и занятия были настолько приятны, что я не мог пожелать себе лучших и более спокойных дней, даже сели бы был рабом у турок за пределами этого государства.

Тем временем мой господин решил предпринять поездку в Шемаху, чтобы снова отстроить свои дома, разрушенные и обвалившиеся при землетрясении в 1667 г. Мы выступили 1 сентября с караваном в 1 800 лошадей, большим числом верблюдов, ослов и других вьючных животных и несколькими тысячами людей. В тот же день мы пересекли три реки: Кургани (Kurgani) Костар (Kostar) и Самбур (Sambur). Средняя из них — самая большая и протекает по горе Эльбрус (Elbur), делится на пять рукавов. Она весьма широкая, с плоским каменистым дном, но совсем не глубокая. На другой день мы прошли восемь миль и прибыли в большую деревню Коктеп (Koctep), где и заночевали. Во время путешествия мы прошли мимо красивой гробницы одного персидского святого. Жители этой деревни называются падар (Padar), они занимаются не чем иным, как разбоем и воровством. Поэтому мы особенно зорко следили за их руками. Они живут в хижинах, наполовину вырытых в земле, большей частью четырехугольных, высотой около 6 локтей, сверху плоских и покрытых дерном.

3-го мы проехали через красивую деревню Низабад (Niasabath) или Наизабад (Naysabath), лежащую под 41° 15’ широты в плодородной и приветливой равнине, которую древние индийцы называли Сурван (Surwan) или Ширван (Schirwan). Ha том месте несколько лет тому назад потерпело кораблекрушение голштинское посольство [157]. Вечером мы остановилась в деревне Мускар (Мuskar). На следующий день мы увидели в кустах и на дороге много бегущих плутов и разбойников. Так как они считали нас слишком сильными, то у них было мало охоты нас пограбить, хотя они впрочем весьма жадны и отличаются большой дерзостью, отчего здесь небезопасны поездки без большого и хорошо вооруженного общества.

4-го мы снова отправились в путь и дошли в тот же день до города Шаберан (Scabaran), где нашли самый лучший и белый рис, чему способствует и служит влажная и болотистая почва. Фунт того прекрасного риса можно здесь купить дешевле, чем за полстейвера. Город в древности был окружен валом, но теперь не больше как открытое место. Здесь видны еще разрушенные печи, в которых пекли хлеб для войск Александра Великого.

5-го проехали мы мимо горы Пармах (Parmach) или Бармах, которая расположена неподалеку от моря и знаменита бьющими из нее струями белого и черного петролиума или нефти. Пармах означает палец, гора названа так потому, что ее вершина напоминает вытянутый палец. На ее вершине весьма холодно, а иногда на траве и растениях видны ледяные сосульки, но у подножия очень тепло и приятно. На этой горе когда-то были сильные крепости, которые охраняли с этой стороны Каспийское море и окрестные земли. Еще видны следы и основания весьма толстых стен и круглых площадок, посредине которых находятся вырытые и выложенные камнем колодцы. Что касается нефти или петролиума, то она выступает из земли, пробивается и бежит по разным жилам среди, скал. Здесь приблизительно сорок колодцев, из которых черпают нефть, но главных всего три, из них нефть бьет ключом. Она издает весьма сильный запах и бывает двух родов: коричневая и белая. Первого рода нефть хуже, у нее тяжелый запах, белая гораздо приятнее [158].

6-го мы продолжали свое путешествие, ехали весь день горами и к вечеру приехали в глубокую котловину, где расположена деревня; Бахал (Bachal). Это весьма плодородная и веселая местность. Здесь болотисто, а потому растет прекрасный крупный рис. В изобилии растет здесь ячмень. Жители пекут из него очень вкусные пироги на меду и масле. Мой патрон накупил их, чтобы есть в дороге.

7-го мы снова отправились в путь и въехали при наступлении вечера в веселую я приятную деревню Котани (Cothany), где остались на ночь. Деревня лежит в глубокой котловине, поросшей мелким кустарником, где водится много зайцев, множество их выскакивало на наших глазах.

8-го вошли мы в знаменитый персидский торговый город Шемаху (Scamachy), который называется также Samachy или Sumachy. Он лежит под 40° 50’ широты в долине Ширван (Schirwan) или Мидии [159]. Эта долина находится в горах, ее не видно, пока не спустишься вниз и не окажешься вблизи. Путь из Дербента в Шемаху обычно тянется шесть дней, хотя на самом деле города лежат не так далеко друг от друга, но нужно перевалить чрез две горы по весьма извилистым дорогам и этот путь нельзя пройти в более короткий срок; нам понадобилось на это восемь дней. Но все-таки от одного города до другого можно добраться в два дня, если ехать одному верхом; также и караван, если не считаться с расходами, может дойти в четыре или пять дней, взяв путь через горы Лагач (Lahatz). Но так как там приходите платить большую пошлину, то все путешественники избирают более долгий путь, чтобы избежать ее. В старое время город был гораздо больше, но сильно уменьшился за время войны, которую вел шах Аббас с турками. Тогда город лишился валов, и его превратили в местечко как для того, чтобы отнять убежище у турок, которые чаще всего укрывались в крепостях, так и оттого, что расположенный в середине страны, закрытый со всех сторон, он считался слишком опасным местом на случай восстания против сурового правительства. Поэтому шах велел снести южную часть стены, где город был более всего укреплен. Другую, которая ни в коей мере не могла защитить город, он оставил. Эта северная часть намного меньше, чем южная. Рвы вокруг так плохи и стены настолько разрушены, что в город можно войти и днем и ночью, несмотря на то, что ворота, которых всего пять, заперты. Улицы как с южной, так и с северной стороны очень узкие, дома низкие, построены из земли, глины, щитов и досок. В южной части большой базар или рынок, где много хороших и врытых рядов с многими лавками, палатками и ларьками, где продают меха, шелк, хлопчатую бумагу, затканные серебром и золотом платки, сабли и другие ремесленные изделия и товары. На этом рынке стоят два особых больших двора со многими отдельными ходами и лавками, где иноземные купцы, которые приезжают сюда, торгуют своими товарами. Первый называется Шах-каравансарай, что означает то же, что императорский двор; здесь большей частью останавливаются русские и обменивают олово, медь, юфть, соболей и другие товары. Другой называется Лезгин-каравансараем или татарским домом. Сюда прибывают дагестанские и другие татары, которые торгуют лошадьми, людьми, мужчинами, женщинами и детьми, краденными друг у друга, а большей частью у русских. Сюда приезжает также много евреев с одеялами и хлопчатобумажными платками. Меня больше всего удивило, что город этот заново отстроен, хотя не прошло и трех лет, как он был опустошен и разрушен до основания. В этой стране часто бывает землетрясение, и в течение года, проведенного там, землетрясение было несколько раз; больше того, его чувствовали три раза на день. Но землетрясение 1667 г. было самым сильным с незапамятных времен [160]. Оно продолжалось целых три месяца и было сначала весьма сильным. Весь город заколебался до самого основания, так что не только церкви и башни, но и дома и городской вал обвалились, и все это произошло с такой быстротой, что никто не мог спастись бегством. Подсчитали, что во время этого ужасного разрушения несомненно погибло более 80 тыс. мужчин, способных носить оружие, не считая женщин, детей и рабов, и бедствие поразило не только Шемаху, но и ее окрестности. Непоколебимые горы и твердые скалы разверзлись, и целые местечки и деревни рухнули и провалились в зияющие трещины. Мы видели вершины гор, обрушившиеся в долины, и погребенные под ними деревни с их жителями и скотом. Даже проезжие дороги были настолько разрушены и перевернуты, что караванам часто приходилось идти кружным путем, ибо прямая дорога была испорчена и непроходима. Землетрясение продолжалось день и ночь с такими ужасными опустошениями, что и живущие вне города и трясущиеся внутри мухаммедане и христиане считали, что началось светопреставление.

Когда мы прибыли в Шемаху, я был приставлен к работам по постройке домов патрона, чем мы были заняты с 8 сентября до 28 октября. В это время меня неожиданно пригласили к себе два францисканских монаха. Когда я пришел, они меня сразу спросили, говорю ли я по-итальянски. Я ответил: «Да, немного, господа патеры». Затем они спросили меня, из какой я земли и христианин ли. Я сказал: «Голландец и добрый христианин». Они снова: — Лютеранин ли я? Я: «Нет! Апостольско-католической церкви», и прочел символ веры: верую, во-первых, в божественную сущность святой троицы, в богочеловечность нашего спасителя и в вечную жизнь, обещанную евангелием, и во всю сущность христианской веры. На что они ответили, что моя вера очень хорошая и они ничего не имели бы против, если бы я всегда оставался преданным ей, несмотря на соблазны мухаммедан и язычников и т. д. После этого они меня весьма настойчиво попросили рассказать, каким образом я попал в плен. Я сообщил им, насколько мог подробно все, что со мною было и случилось. Это так сильно тронуло добрых патеров, что они из сострадания ко мне тотчас же приложили старания передать меня в руки христиан и сказали, что попросят польского посланника купить меня у моего хозяина, что было моим самым большим и любезным желанием. Я пришел домой с радостной надеждой, которой поделился с моим, хозяином, смиренно прося его продать меня польскому посланнику. Он ужаснулся этому и ответил мне: «Ян, подумай хорошенько, о чем ты просишь. Тебе у меня живется не худо. Разве я когда-нибудь обращался с тобой жестоко? Испытывал ли ты недостаток в еде и питье? Почему ты хочешь уйти от меня? Поедем лучше со мной в Исфаган, где я хочу тебя по доброй воле и без всякого выкупа отдать какому-нибудь немцу за то, что ты спас мне жизнь и был все время верным слугой, на это ты можешь всецело положиться». Но я вспомнил слова моей хозяйки Алтин, и у меня было мало желания ехать в Исфаган и я поблагодарил его. Вскоре после того я обратился в нему с такими словами: «Хозяин, ваше доброе отношение и расположение ко мне должно было меня довольно обязать к тому, чтобы остаться; но так как я всем сердцем стремлюсь жить с христианами, то я еще раз вежливо прошу вас, если я чем-нибудь заслуживаю это, не откажите мне в моей просьбе». «Хорошо, — сказал он, — если хочешь идти, то иди; но — знай, что тебе не станет, лучше, невзирая на то, что ты по своей воле уходишь к христианину. Посланник Богдан не добрый христианин, хотя ты себе и воображаешь это, а легкомысленный грузин, посланный польским королем ко двору, чтобы снестись с шахом относительно войны с турками. Он повел себя здесь так легкомысленно и плутовски, что не только не выполняет польских поручений, но на него самого хотят подать жалобу королю». Я пропустил все это мимо ушей и решил, что он наговаривает из ненависти, ибо я жил надеждой скорее попасть на родину через Москву, нежели из Батавии через Индию. Этот Богдан, как я узнал впоследствии, был несколько лет тому назад ротмистром в Польше и сумел там, по местному обычаю, добиться такой милости и благосклонности короля, что был послан с означенным посольством, что раздосадовало многих и вызвало подозрения у всех жителей страны. Я наконец был куплен этим посланником за ту же сумму, за которую купил меня хозяин у князя, а именно за 150 абасов. Я поблагодарил моего бывшего господина за все оказанное мне добро, на что он мне при прощании сказал: «Ян, от всего сердца желаю, чтобы тебе жилось хорошо. Правда, польский король достаточно могущественен, чтобы выкупить одного христианина, но я хотел дать тебе свободу без всяких денег».

Ну, я теперь полагал, что нет никого на свете счастливее меня, так как я был совершенно убежден, что получу полную свободу. Первого ноября я должен был предстать перед посланником Богданом в его зале. Когда он туда пришел, он велел мне сесть и подробно расспросил, откуда я и как попал сюда. Я ему подробно рассказал обо всем, после чего он велел принести большую чашу с вином и поднес ее мне. Тем временем привели туда двух грузинок в возрасте 18 лет на продажу. Их украли дагестанские татары; они были соотечественницами посланника и очень красивыми девушками, вследствие чего они еще больше понравились нашему господину, заплатившему за обеих сотню рейхсталеров. Он сделал их своими любовницами и приказывал им, когда он напивался допьяна или принимал гостей, плясать и прыгать для увеселения общества, и казалось, что эти бабенки не особенно печалились о своей поруганной чести или утраченной девственности. Но еще вопрос, воспользовался ли ею мой хозяин?