9.4. Чингисхан: новое прочтение

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

9.4. Чингисхан: новое прочтение

Вообще мы не имеем средств, чтобы восстановить нравственный облик Чингиса, и даже вряд ли в состоянии будем когда-нибудь указать главнейшие элементы его характера, без чего, однако, невозможно дать правдивой оценки его деяний не только в качестве полководца, но и как организатора мировой империи – задача, которая в таком объеме, по справедливому замечанию Бартольда, не предлагалась еще ни одному народу.

Г. Е. Грумм-Гржимайло

В 1957 г. в письме к П. Савицкому Л.Н. признавался, что он еще не готов писать о Чингисхане, но через десяток лет «созрел» и взялся за это опасное и острое дело.

Эпоха «оттепели» и последующих лет оставалась еще очень сложной, а официальные оценки Чингисхана в советской исторической науке были однозначно негативными. Истоки негативности очень глубоки. Еще Гегель в своей «Философии истории» писал, что «движения народов под предводительством Чингисхана и Тамерлана... все растаптывали, а затем опять исчезали, как сбегает опустошительный лесной поток, так как в нем нет жизненного начала»764. Карл Маркс как-то заметил: «Орды совершают варварства в Хорасане, Бухаре, Самарканде, Ваахе и других цветущих городах. Искусство, богатые библиотеки, превосходное сельское хозяйство, дворцы и мечети – все летит к черту»765. В другом месте классик писал: «Это иго не только давило, оно оскорбляло и иссушало душу народа, ставшего его жертвой. Татары установили режим систематического террора, разорение и массовые убийства стали обычным явлением»766. Вы что, против Маркса, Лев Николаевич?

На это он решился лишь 20 лет спустя. Не будучи антимарксистом, он опровергал упомянутую оценку Маркса. По поводу взятия монголами среднеазиатских городов существует вполне устоявшаяся версия, согласно которой «дикие кочевники разрушили культурные оазисы земледельческих народов». Л.Н. указывал, что эта версия основана на легендах, создававшихся придворными мусульманскими историографами767.

В 70-х гг. все было куда суровее. Официальная историческая наука в СССР не знала каких-то нюансов в оценке монгольского нашествия и личности Чингисхана. Академик С. Тихвинский писал: «Господство монгольских завоевателей отбросило Китай далеко назад... Шло распространение рабовладения ... обнищание монголов»768. Жестко предупреждал всех идущих «не в ногу» и профессор В. Пашуто: «В международной историографии до сих пор слышны голоса тех, кто подобно авторам евразийского толка славословил сильную личность Чингисхана и мнимые заслуги его преемников»769. Критиковал он и немецких ученых, презрительно называя их «остфоршерами», за то, что они приписывали спасение Европы немецким рыцарям, которым якобы принадлежала решающая роль в известной битве при Легнице. «Но еще дальше, – писал В. Пашуто, – пошел в своих последних работах Г. Вернадский». Особенно не понравилась советскому историку фраза последнего: «Запад был неожиданно спасен благодаря событию, происшедшему в далекой Монголии – умер великий хан». Это, по мнению В. Пашуто, уже «уход из науки».

Понял ли намек Лев Николаевич? Это в его «Поисках» имеется целых три ссылки на работы Г. Вернадского. Еще шаг, и он тоже мог оказаться «вне науки». Но на дворе был уже 1977 год, и в одном сборнике печатались и «обличители» и последователь «криминальных евразийцев» – Лев Гумилев. Правда, его статья была задвинута в самый конец книги.

На что же надеялся наш герой в далеком 1970 г., публикуя свою книгу с очевидной симпатией к личности монгольского завоевателя? Обозначиться как некий «научный диссидент»? Думается, что нет. Он видел, что где-то, пусть пока в «дальнем зарубежье», официальная однозначность оценок дала трещину, и оказался прав.

Ему очень хотелось писать о Чингисе. Хотелось потому, что он, конечно, знал легенду матери о происхождении ее предков. Сама А.А. излагала ее следующим образом: «Моего предка хана Ахмата убил ночью в его шатре подкупленный русский убийца. Этим, как повествует Карамзин, кончилось на Руси монгольское иго. Этот Ахмат, как известно, был чингизидом. Одна из княжон Ахматовых, Прасковья Егоровна, в XVIII в. вышла замуж за богатого и знатного сибирского помещика Мотовилова. Егор Мотовилов был моим прадедом. Его дочь, Анна Егоровна – моя бабушка. Она умерла, когда маме было 9 лет, и в честь ее меня назвали Анной»770.

Необходимо отметить, что разыскания на этот счет краеведа Д. В. Куприянова при участии москвичей и помощи самого Л.Н. прояснили картину его родословной лишь до середины XVIII в. Первым точно установленным его предком по линии отца был Лев Васильевич Львов – секунд-майор (17... – 10.1.1824). Правда, в этой публикации наверху таблицы было написано: «Прапрадед Н. С. Гумилева князь Милюк – владелец имения Слепнево»771. Понятно, почему так хотелось Л.Н. посетить «землю предков» – Монголию; в 1975 г. он даже заполнил выездное дело, но поездка не удалась.

Впоследствии Гумилева критиковали за все что угодно: за «биологизм», за антисемитизм и даже за сионизм, за его датировку «Слова о полку Игореве», но почти не трогали за Чингисхана (ругань по поводу «ига» не в счет). Л.Н. надеялся, что пронесет, но все-таки был осторожен; в «Поисках» нет, например, ни одной ссылки на П. Савицкого, наиболее близкого ему евразийца, и не просто близкого по духу, но и знакомого.

Что это – страх, комплексы? Думается, что нет. Идут 70-е гг., вроде бы доктору наук, не диссиденту, не «подписанту» чего же бояться? Однако, когда ныне знакомишься с перепиской Л.Н. и журнала «Природа», поражаешься степени его «поднадзорности» даже в это благополучное время, и опять же не у властей, а у коллег! Оказывается, для публикации статей Л.Н. по исторической тематике в столице требовали отзыв не менее чем «стабильно благонадежного» Д. С. Лихачева, а по географии – академика К. Маркова772. Когда Л.Н. вяло отбивался, писал, что «не хочется ходить по академикам», ему отвечали: «Не надо, не ходите, но тогда мы сами будем просить их визу строго по служебной линии»773. Насчет проработки в «Вопросах истории» сам Л.Н. рассказывал, что его спрашивали так: «Объясните, где у вас производственные отношения? А где производительные силы? Где классовая борьба? Ничего нет». Самое смешное в этом, что Л.Н. знал К. Маркса куда более основательно, чем «проработчики».

Итак, надежды Л.Н. были лишь на неоднозначность оценок Чингисхана за рубежом, прежде всего, естественно, в Монголии и Китае. В ту пору ходила по интеллигентским кухням шутка-загадка: какая из стран мира является самой независимой? Ответом было «Монголия», а на недоуменный вопрос «почему?», шутники, довольно ухмыляясь, сообщали: «А потому, что от нее ни-че-го не зависит!»

Однако кое-что все-таки зависело, и упрощать ситуацию не надо. Оценки Чингисхана там колебались от резко негативных до апологетически-культовых. Сейчас, конечно, анекдотично звучит, что монгольские историки, «руководствуясь решениями III пленума ЦК МНРП (1962 г.), выступили с решительным развенчанием псевдонаучных теорий о прогрессивности татаро-монгольских завоеваний стран Азии и Европы»774. Оказывается, Чингисхан лишь в начале пути был прогрессивной фигурой, вся дальнейшая его деятельность сугубо реакционна и гибельна: грабительские войны, упадок производительных сил Монголии, страдания народа.

Более того монгольские авторы иногда поучали наших. Ш. Сандаг стыдил даже классиков русской исторической науки – академиков В. В. Бартольда и Б. Я. Владимирова: нехорошо, дескать, что в ваших дореволюционных работах идет восхваление личных качеств, военных и организационных способностей Чингисхана775. В. В. Бартольд действительно был «грешен»: он называл Чингисхана «даровитой личностью», писал о «гениальных планах монгольского хана».

Но статью могли прочитать и в родной Монголии, поэтому следовал такой кульбит: «Отдельные западные авторы огульно охаивали деятельность Чингисхана и изображали его как жестокого дикаря»776. Тоже нехорошо...

Надо, однако, сказать, что «колебались вместе с линией» не все монгольские авторы. Так, четкую позицию признания масштабной личности и заслуг Чингисхана «при любой погоде» занимал опальный в МНР академик Д. Ринчен – один из постоянных корреспондентов Л.Н., высоко ценивший его. Сейчас в Монголии полный размах получило безоговорочное признание, даже культ Чингисхана, поднятый на уровень государственной идеологии777. Страна ставит ему памятники. Естественно, что особое внимание обращается там на работу Л. Гумилева «Древняя Русь и Великая степь». На нее опубликованы положительные рецензии, так же как и на переизданную у нас книгу Хара-Давана «Чингисхан». Взаимоотношения Золотой Орды с Русью трактуют даже не как военно-политический протекторат, а как союз двух примерно равноценных образований778.

Монгольские колебания в оценках Чингисхана могли у нас учитываться, а могли и не учитываться. Иначе с китайскими. Думается, что они учитывались всегда, может быть, только в эпоху «культурной революции» со знаком «наоборот». Там «колебания линии» шли с большой амплитудой. В военном 1942 г. в столице Особого района отмечался день рождения монгольского героя и людей призывали «учиться у Чингисхана революционной деятельности». Однако после победы революции и вплоть до начала 60-х гг. монгольские завоевания квалифицировались как «чужеземный гнет», и лишь в 1961 г. вдруг возникла необходимость переоценки отрицательного отношения и все стало освещаться совсем не так. «Оказалось», что эпоха династии Юань была и временем великого объединения Китая; тогда усилилось общение его с Западом, а в Китае расцвели торговля, ремесла, транспорт, быстро развивались экономические и культурные окраины, особенно Монголия, попавшая под влияние «передовой китайской цивилизации».

Дальнейшее понятно. В 1962 г. орган ЦК КПК «Жень-миньжибао» заключил, что династия, созданная Чингисханом, сыграла прогрессивную роль в истории Китая, а он сам «сломал границы между национальностями, восстановил вновь великое многонациональное государство». Чтобы это стало более наглядным, в границы империи Юань (на карте) включали Восточный Туркестан и Среднюю Азию.

Изменилось кое-что и в России, но этого уже не довелось узнать Льву Николаевичу. Репортаж «Шпигеля» о президенте Калмыкии Кирсане Илюмжинове был иллюстрирован его цветной фотографией за письменным столом, над которым висел гигантский портрет Чингисхана. Статья называлась «Маленький хан»779. В ней было немало любопытного, в частности, видна огромная живучесть традиций, трудная сменяемость менталитета.

Каким же рисовал Чингисхана Гумилев в книге 1970 г. (потом будут и другие более смелые оценки)? У него нет черного или белого, нет и «черно-белого» монгольского варианта: «был хороший – прогрессивный, стал плохой – реакционный». Л.Н. начинает с честного признания дефицита информации, крайней ее противоречивости и политической заданное780. Один из основных источников «Юань-Чао-ми-ши» – «Тайная история монголов» (она же – «Сокровенное сказание»), написанная в 1240 г., согласно мнению Л.Н., не что иное, как «политический памфлет»107.

Противоречива не только информация о Чингисхане, но и ее трактовка самыми видными специалистами-классиками востоковедения. Если «Сокровенное сказание», по В. В. Бартольду, – «героический богатырский эпос» и апология степной аристократии, то по С. А. Козину, совсем наоборот – демократии, а по Б. Я. Владимирцову – просто история дома Чингисхана. Согласно же современным ученым, «Сокровенное сказание» является обоснованием объединения монгольских племен.

Л. Гумилев отмечал, что в истории возвышения Чингисхана сомнительно все, начиная с даты его рождения781. То ли он родился в 1152–1153 гг.782, то ли в 1155-м, как указывал Рашид-ад Дин. Некоторые считают, что это мог быть 1155, 1162 или 1167 гг. Следует заметить, что от того, какую дату рождения называют исследователи, зависит то, когда Темуджин впервые стал Чингисханом783.

Более того, некоторые исследователи сомневались, а был ли он вообще монголом? Не было ли динлинской крови в роду Борджигинов? В свое время его отца, Есугей-багадура, родные и друзья избрали главой этого рода. Современный немецкий исследователь Г. Франке допускает возможность отождествления с Есугеем Аоло-боцзила784. «Можно предположить, – пишет он, – что этот первый монгольский император по имени Аоло может быть отождествлен с отцом Чингисхана Есугеем, который в 1266 г. канонизирован как Леузу»785.

Есугей-багадур был храбрый человек, участвовавший во многих войнах с другими монгольскими племенами. Дети в его семье рождались большей частью с голубыми глазами и белокурые, как отмечал Рашид-ад Дин. Правда, царевич Вахушти в своей «Истории Грузии» писал, что Тэмуджин имел рыжие волосы.

Достоверно известно лишь место, где родился Чингисхан: это урочище Дэлюнболдок на правом берегу реки Онон в 8 верстах от нашей границы с Монголией, т. е. «в русских пределах»786. Отца не стало, когда мальчику было всего девять лет. Семья бедствовала, находясь под постоянным наблюдением бежавших от нее былых соратников Есугея.

Туманен весь период отрочества Чингиса. Из него вроде бы достоверны лишь порочащие мальчонка обстоятельства: убийство им своего брата, а также факт пленения будущего властителя Монголии соседним племенем. Однако Л.Н. полностью реабилитирует своего героя. Брат его якобы был лазутчиком и доносчиком, а соседи напали на юрту Есугея потому, что лишь в Чингисе они видели «выдержку, волю, упорное стремление к цели», и это пугало врагов Борджигинов787.

Молодость героя еще труднее для изучения. Сложным путем – через возраст сына Тэмуджина – Джучи (который нам известен уже по истории Золотой Орды и Руси), через известное время его смерти – восстанавливает Л.Н. многие даты этого периода. Из монгольской традиции известно, что первое избрание Тэмуджина Чингисханом произошло в год Барса – 1182 г. Согласно китайским историкам, – в 1183 или 1184 г. Много и других неясностей вплоть до имени «Чингисхан». Бурятский исследователь Д. Банзаров считал, что это имя одного из шаманских духов. Другие полагают, что титул произошел от слова «чингиху» – обнимать, а значит, «Чингис» – титул человека, имевшего всю полноту власти. Имеются и другие варианты перевода; например, «чингис» значит небо, а тогда Чингисхан – небесный хан. Л.Н. отмечал, что «наши орфографы» заставляют писать «Чингис-хан» вместе, в общее слово. Но это все равно что писать «академик Иванов» в одно слово. Ведь это же легко понять: Чингис – титул, а хан – это должность788.

Наконец, – зрелость; период также весьма неясный; его можно ограничить 1182–1201 гг. Это время внутренней войны в Монголии. На все эти годы выпадает лишь три «освещенных» события: 1) ссора Чингиса с его андой – кровным братом – Джамухой (это как раз и есть тема детектива, о чем речь пойдет дальше); 2) поход на татар; 3) расправа с «отложившимся», т. е. ушедшим родом Джурки. Но именно тогда Чингис превращается из мелкого князька в претендента на престол не только Монголии, но и всей Великой степи. Этот период – ключ ко всему пути монгольских побед в глобальном масштабе, и именно здесь официальная история замалчивала те же события, что и тайная.

В «Сокровенном сказании» отношение автора к герою двойственно. Первая ипостась – Тэмуджин – человек злой, трусливый, вздорный, мстительный, вероломный. Вторая ипостась – Чингисхан – государь дальновидный, сдержанный, справедливый, щедрый. Первая ипостась нацело отвергалась Г. Е. Грумм-Гржимайло, и, по моему мнению, вполне убедительно. Исследователь считал, что будь этот портрет хоть сколько-нибудь верен, «Тэмуджин не мог стать тем, кем он стал, и возбудить к себе уже с юных лет, с одной стороны, преданность и симпатию, с другой – боязнь и зависть»789.

Л.Н., безусловно, склонялся ко второй оценке. Мотивировка Гумилева, мне кажется, еще глубже. Она состоит в подчеркивании верности его героя идее «природного государства», поскольку в сплочении Великой степи он пошел куда дальше и хуннов и тюрков. Кроме того, Л.Н. указывает на безусловную и выдающуюся пассионарность Чингисхана. Последняя проявляется как в его действиях, так и в его притягательной силе, собиравшей вокруг него «людей длинной воли». Г. Вернадский, оценивая Ясу, как свод законов уже не для Ханского улуса, а для мировой империи, писал: «Следует признать, что Чингисхан был не только гениальный полководец, но и государственный деятель крупного размаха, творец нового имперского права»790. Дополняет эту оценку замечание Г. Е. Грумм-Гржимайло о том, что законы Чингисхана нельзя назвать строгими, если сравнить их с кровавыми средневековыми законами Европы или даже с «Воинским уставом» Петра Первого, согласно которому смертная казнь угрожала по 200 артикулам791.

По-разному объясняли историки противостояние Чингисхана и Джамухи. В. В. Бартольд полагал, что Чингисхан встал во главе монгольской аристократии, а его анда и «лучший враг» Джамуха защищал интересы простого народа. Эту позицию разделял и Г. Вернадский792. Но еще Г. Е. Грумм-Гржимайло решительно отвергал мнение о том, что аристократы не составляли сколько-нибудь заметной части дружины Чингисхана и лишь частично получали военно-административные роли. Отвергали такое противопоставление известный тюрколог Б. Я. Владимирцов и П. Н. Милюков, говоривший о «чересчур схематичном взгляде»793. В войске Джамухи, воевавшем против Чингиса в 1201 г., главную массу вообще составляли не монголы, а татары, ойроты, найманы; монголы же были представлены лишь пятью родами. Они отстаивали не какие-то абстрактные демократические принципы, а свою политическую самостоятельность. Сам Джамуха, добивавшийся престола еще в то время, когда Тэмуджин не мог и мечтать об этом, едва ли действительно разделял упомянутые принципы794. К тому же «избирают Джамуху именно племена».

Стандартным в «догумилевском» прочтении истории было противопоставление «Тэмуджин – Джамуха» на равных. Более того, иногда последний изображался как бы и «выше». Автор «Сокровенного сказания» писал, что он «мыслью стремился дальше анды», т. е. Тэмуджина. Они стали андами еще в детстве, в 1173 г., когда Тэмуджину было всего 11 лет; в ту пору он с Джамухой играл на льду реки Онон. «Анда» – значило очень много, даже больше, чем кровное родство. Семь лет после этого они даже не встречались, а за это время в жизни Тэмуджина произошло многое: он побывал в плену, бежал оттуда, успел жениться.

Дальше начинается цепь загадок в их взаимоотношениях. В 1180 г. враги умыкают Борте – молодую жену Тэмуджина, и он просит о помощи Ван-хана и Джамуху. В ответ «за обиду одной женщины 40 тысяч воинов сели на коней». Врагов – меркитов, естественно, разбивают, Борте возвращена. Но почему против 300 меркитов выступают 40 тысяч? «Энергия закономерностей набухала», – туманно объясняет Л. Н.795. Но почему-то и Г. Вернадский говорил о том же времени, как о «страшном сосредоточии и напряжении народной энергии»796.

Дальше еще одна загадка: полтора года анды неразлучны, а потом Джамуха говорит Тэмуджину какую-то непонятную, туманную фразу, и дружба вдруг испаряется. Фразу эту потом назовут «кочевой загадкой Джамухи». Правда, Л.Н. считает, что все проще: автор «Сокровенного сказания» (а оно писалось через 60 лет после события) вложил свои мысли в уста героя. «Где уж нам его (смысл) раскрыть», – заключает Гумилев797.

Но все это – слова, а надо следить за событиями, за фактами, как учил сам Л.Н. После похода на меркитов анды почему-то снова проводят обряд братания. Почему? Уже в 1182 г., когда Тэмуджина избирают Чингисханом, Джамуха жалуется неким «посредникам» из монгольской аристократии, что их с «андой» разлучили. Дальше происходит совсем непонятное: столкновение после убийства брата Джамухи. Расклад сил такой: 30 тысяч воинов у Джамухи, 13 тысяч – у Чингисхана. В битве при Далан-болчжутах войска Чингиса терпят поражение, остатки их оказываются запертыми в ущелье у реки Онон. Однако Джамуха не только не развивает успех, но, взяв пленных, уходит, сказав: «Ну, мы крепко заперли его в Ононском ущелье» Почему? Л.Н. объясняет: окружение Джамухи хотело боя, хотело уничтожить чингисовцев, а у Джамухи такой цели не было. Но опять же – почему?

Чингис получает «передышку» на 18 лет. Правда, она была весьма условной – то ли 10, то ли 14 лет он провел в плену у чжурчжэней, но бежал оттуда. В 1201 г. его «анду» – Джамуху курултай избирает гурханом; за него «племена», точнее, племенная аристократия. Дальнейшее совсем загадочно, необъяснимо. В 1202 г. шла монголо-най-манская война, в одном строю находились воины Чингиса и кераиты Ван-хана. Вдруг последний покидает Чингиса в сложной ситуации и терпит поражение; его спасает лишь великодушие Чингиса. Здесь еще нет большой загадки. Она в другом. До спасения Ван-хана Джамуха является в кераитскую ставку и дает советы Ван-хану; возникает столкновение между союзниками монголами и кераитами, в результате которого последние терпят поражение. А Джамуха? Он оказывается в лагере врагов Чингиса. Но опять же: почему, зачем? Л.Н. объясняет это так: Джамуха вел двойную игру. Отпугивая Ван-хана от примирения с найманами, он играл на руку Чингису.

Джамуха уводит свои войска и извещает Чингиса, что найманский хан деморализован и можно начать наступление. Найманы терпят полное поражение, и монголы Джамухи сдаются Чингису. Все это выглядит очень запутанным. Но это не так, если принять версию, что «лучший друг и злейший враг» Чингиса был просто его шпионом, и названные братья почти до конца оставались друзьями. Это объясняет и последнюю их встречу, и предыдущие эпизоды.

После поражения найманов воины схватили Джамуху, привели к Чингису, а тот велел казнить его. Очередное противоречие? Отнюдь нет. Если следовать «Сокровенному сказанию», то Чингис сказал стражнику слова: «Передайте Джамухе вот что: Вот и сошлись мы с тобою. Будем же друзьями. Сделавшись снова второй оглоблей у меня, ужели снова будешь мыслить инако со мною?»798 Джамуха якобы отверг этот мир.

Но если все предыдущее было игрой, хорошо срежиссированной и обманувшей многих исследователей, почему же тогда состоялась казнь?! Л.Н. отвечает и на этот вопрос, как мне кажется, весьма убедительно: «Если бы Чингис мог без шума и огласки отпустить Джамуху, то он бы, конечно, это сделал, но нухеры испортили всю игру, потому что вся степь узнала о пленении главного соперника монгольского хана. Надо было прятать концы в воду, и Джамуху казнили, оповестив об этом всех, кого было нужно»799.

Если эта «детективная история» с разгадкой лишь в финале кому-то покажется неубедительной, то надо найти более доказательную версию «конфликта» между ними, версию, которая по-иному снимала бы все загадки. Вряд ли это скоро произойдет. Тем более что к «шпионской версии» Л.Н. очень близка и версия классика – академика В. В. Бартольда, который писал: «С таким чувством

Чжамуха800 поднял оружие против Темучина, но и гут тайн оказывал услуги своему анде и «предупреждал его о намерениях врагов»801.

В 1206 г. на важном курултае Чингис был вновь избран ханом, но уже всей Монголии. Так родилось общемонгольское государство. До этого он победил «своих соседей обывателей» (выражение Л.Н.), которых Г. Вернадский уничижительно называл «народцами»802. Оставались старинные враги Борджигинов – меркиты. Разбитые монгольским войском в 1216 г. на Иргизе остатки непокорившихся меркитов откочевали к половцам. Половцы приняли их и, естественно, стали врагами монголов. Борьба с половцами затянулась и была продолжена уже при приемнике Чингиса – его сыне Угедэе. В 1223 г. монголы, преследуя половцев, впервые соприкоснулись с русскими. Но это уже другая история.

Только через 20 лет после «Поисков» Л.Н. скажет «всю правду» про Чингиса: «Из него сделали просто пугало нашей истории, вместо реального исторического разбора. Монголы были союзниками России; в 1912 г., отделившись от Китая, они вошли в контакт с Россией. Чингисхан для них святыня»803.

От «Поисков» пошло много новых линий в творчестве Л. Гумилева. Монголы и Русь – это начало «Древней Руси и Великой степи». «Поиски» вместе с двумя предыдущими частями степной трилогии дали богатейшую «фактуру» для обобщений по теории этногенеза. Они прямо-таки толкали к обобщениям на тему «Запад – Восток». Именно на Востоке создалось высокоорганизованное, беспрецедентное по размерам государство от Тихого океана до Карпат. Восточная цивилизация продемонстрировала, что она ничем не слабее западных. Монголы формулировали историческую задачу Евразии, положив начало ее политическому единству и основам ее политического строя804. Евразийцы не уходили здесь от позиций классиков русской исторической науки. В. О. Ключевский называл Россию XVIII в. «государством восточноазиатской конструкции с европейски украшенным фасадом»805.