Разделение труда и география Англии

В рамках разделения труда остается проследить переворот, который перестроил экономическую географию Англии. То была совсем иная вещь, чем разрушение перегородок между автаркичными зонами провинциальной Франции, вынужденной справляться с подъемом XVIII в.²¹⁶ Вопрос заключался не в эволюции, а в перевороте. Нередко все будет поставлено с ног на голову. Так игра английских областей, одних по отношению к другим (проецируемая, как и следует, на островное пространство, объясняемая этим пространством, явно в него вписывавшаяся), была наилучшим документом, наиболее ярко говорящим об английском росте и промышленной революции, которую он продвигал вперед. Вызывает удивление то, что она [эта игра] не стимулировала ни одного общего исследования, в то время как Англия располагает заслуживающим внимания наброском исторической географии ²¹⁷ и великолепной литературой, посвященной историческому прошлому разных регионов²¹⁸.

Однако же проблема эта ясно ставилась по меньшей мере Э.Л. Джонсом на Мюнхенском конгрессе (1965 г.)²¹⁹, Дэвидом Оггом — в 1934 г. ²²⁰, Дж. М. Тревельяном — в 1942 г.²²¹: на мой взгляд, они сказали о ней главное, а именно: что английское пространство издавна сочленялось, располагаясь по одну и по другую сторону линии, проведенной от Глостера, на нижнем течении Северна, до Бостона (маленького городка, некогда поставлявшего шерсть флорентийцам и ганзейцам), на берегу залива Уош²²². Линия эта, если оставить в стороне Уэльс, делила Англию на две части, почти равные по площади и противостоявшие одна другой. На Англию Юго-Восточную — это прежде всего Лондонский бассейн и соседние с ним районы, наименее дождливая часть острова, к тому же более всего испытавшая воздействие истории, где встречаются «все типы городской жизни, возникшие на протяжении веков: церковные центры, региональные рынки, университетские очаги, дорожные этапы и перевалочные пункты торговли, центры [старинных] мануфактур»²²³. Там соединялись все преимущества, накопленные историей, — столица, богатства торговой активности, крупные зерновые районы, деревни, преобразованные в соответствии с потребностями столицы, модернизированные ею, и, наконец, вдоль линий Лондон — Норидж в северном направлении и Лондон — Бристоль — преимущественно зоны английской предпромышленности. И на Северно-Западную Англию, представлявшую совокупность дождливых областей, где преобладали старые нагорья и скотоводство. В сравнении с соседним регионом то была своего рода периферия, отсталый край. Впрочем, об этом говорят и цифры: в XVII в. население этих частей (не включая Лондон) соотносилось как 1:4, а богатства (исчисленные, на основе налога) — как 5:14 ²²⁴.

Однако промышленная революция начисто изменила эту неуравновешенность. Привилегированная Англия увидела, как приходит в упадок ее традиционная промышленность. Несмотря на свое капиталистическое богатство и на свою торговую мощь, ей не удалось овладеть новой промышленностью и закрепить ее. Другая же Англия, к северу от обозначенной линии, напротив, «за несколько поколений» ²²⁵ трансформировалась в страну богатую, удивительно современную.

По дороге, ведущей из Лондона в Шотландию через Нортгемптон и Манчестер, сегодня можно добраться до угольного пояса Пеннинских гор, с его отделенными один от другого бассейнами, где в недавнем прошлом было битком набито людей и машин, где «на американский лад» возникли самые печальные и самые динамичные населенные пункты Англии. Свидетельства этого все еще у нас перед глазами: каждый из угольных бассейнов имеет свою специфику, свою типологию, свою особую историю, свой город — Бирмингем, Манчестер, Лидс, Шеффилд; все эти города выросли единым духом и заставили Англию склониться в сторону Севера. То была неистовая индустриализация и неистовая урбанизация: Черная Англия была машиной для пересадки, для перемешивания людей. Конечно же, география не все объясняет в этом громадном строительстве, но она помогает высветить грубый детерминизм угля, принудительную силу коммуникаций, роль человеческих ресурсов, а также тяжкого груза прошлого. Быть может, неудержимые новшества XVIII и XIX вв. нуждались для своего внедрения в своего рода пустом социальном пространстве.

Конечно, Северно-Западная Англия не была пустыней, разве что в том смысле, в каком говорят ныне журналисты о «французской пустыне», имея в виду запад Франции. Но она попросту была, как Шотландия, периферией по отношению к Англии лондонской. И вот на сей раз периферия, включая и Шотландию, догнала центр, ликвидировала свое отставание, достигла уровня центра. В плане теории это было исключением, почти что скандалом. Исключением и скандалом, о которых недавно предупреждал Т. Смаут, имея в виду Шотландию ²²⁶. Но налицо объяснения: взлет центральной зоны (Юго-Восточной Англии) был достижим для периферии (да к тому же слово «периферия», если и напрашивается в случае Шотландии, лишь наполовину подходит для Англии Северо-Западной). К тому же ликвидация отставания второй Англии и Шотландии произошла прежде всего путем быстрой индустриализации. А ведь любая индустриализация процветает, когда она может внедриться среди наименее богатого населения; бедность последнего дает ему преимущество. Взгляните не сегодняшние Южную Корею, или Гонконг, или Сингапур, а в былые времена — на европейский Север в сравнении с Италией.