Пролог

5 января 1948 года Сталин с группой членов Политбюро присутствовал в Большом театре на представлении оперы Вано Мурадели «Великая дружба», которая и вызвала гнев вождя. Немедленно в аппарате ЦК началась работа по «исправлению ошибок на музыкальном фронте». Инициатором ее был Жданов, боровшийся с Маленковым за влияние на Сталина и не преминувший воспользоваться возможностью напомнить о себе как об организаторе масштабных пропагандистских кампаний[843]. И начал он с поиска виновных.

Уже на следующий день, 6 января, в Большом театре Жданов провел совещание по опере. Через два дня на его имя поступила объяснительная записка заместителя начальника Агитпропа ЦК Дмитрия Шепилова (разосланная Ждановым Сталину, Молотову, Берии, Микояну, Маленкову и Вознесенскому, которые, видимо, и составляли свиту вождя в Большом театре). Шепилов сообщал, что бывший глава Агитпропа Георгий Александров (накануне снятый со своего поста) еще осенью 1947 года подготовил «Записку», обосновывающую запрет оперы и изъятие изданных клавиров, однако «наверх» «Записка» отправлена не была, поскольку, признавая оперу «порочной», трактовала эту «порочность» совершенно неверно – «не раскрывала до конца политически ошибочного содержания оперы ‹…› и коренных недостатков ее музыкально-вокальных форм»[844]. В «Записке» критиковалось почти исключительно либретто: первое действие «создает искаженное представление, будто все казачество выступает монолитной реакционной массой против советской власти»; второе действие, напротив, изображает «всех горцев в идиллических тонах, как носителей светлого, прогрессивного начала». В результате получалось, что «ведущей революционной силой является не русский народ, а горцы», а Орджоникидзе выступает не столько посланцем большевистской партии, сколько «вождем горцев»[845].

Итак, хотя тучи над оперой Мурадели начали сгущаться задолго до того, как вождь посетил Большой театр, именно Сталин, Жданов и «примкнувший к ним Шепилов» превратили этот частный случай в показательный процесс на «музыкальном фронте». В центре кампании оказался новый выдвиженец Сталина Шепилов, который был не просто хорошо образован, но увлекался русской классической музыкой и нередко блистал своими вокальными способностями в кругу друзей, среди которых был сын Жданова Юрий. (Вокруг последнего группировалась «золотая молодежь» того времени.) Это было первое крупное задание, порученное Шепилову в ЦК, своеобразное «боевое крещение». Шепилов «привлек большую группу ведущих столичных музыковедов и других экспертов и с их помощью подготовил проект соответствующей директивы ЦК»[846]. В новой «Записке» Шепилов обрушился прежде всего на Шостаковича и Прокофьева, обвинив сталинских лауреатов в формализме, нарочитой сложности музыкального языка и бегстве от современности. «Этот материал, представленный Жданову, скорее всего, и лег в основу его выступления на совещании музыкальных деятелей в ЦК ВКП(б) и принятого 10 февраля 1948 года постановления ЦК «Об опере „Великая дружба“ В. Мурадели»[847], которое было направлено прежде всего против Дмитрия Шостаковича, Сергея Прокофьева, Арама Хачатуряна, Виссариона Шебалина, Гавриила Попова и Николая Мясковского (именно в таком порядке, видимо по степени своей «антинародности», были упомянуты в нем «композитоpы, придерживающиеся формалистического, антинародного направления»).

Уже на следующий день после первой объяснительной записки Шепилова в ЦК открывается трехдневное совещание деятелей советской музыки, в котором приняли участие более 70 ведущих советских композиторов, музыковедов и музыкальных деятелей[848]. На этом совещании спор разгорелся между композиторами-песенниками, которые отстаивали «национальные традиции» официально поддерживаемой «мелодичной» русской народной музыки, и композиторами, обвиненными в формализме и «антинародности»[849]. Последние занимали руководящие позиции в Оргкомитете Союза композиторов СССР. Группе «композиторов-народников» был дан шанс доказать, что им по силам не только отстранить от руководства ведущих композиторов страны, но и возглавить Союз. Этот экзамен был сдан ими успешно.

Спустя две недели после совещания, 26 января 1948 года, Политбюро ЦК принимает постановление «О смене руководства Комитета по делам искусств при Совете Министров СССР и Оргкомитета Союза советских композиторов СССР», которым был снят прежний председатель комитета по делам искусств Михаил Храпченко, разогнан Оргкомитет Союза композиторов и создан новый, в который не вошли «композиторы-формалисты» (во главе нового Оргкомитета были поставлены Тихон Хренников, а также бывшие рапмовцы Владимир Захаров и Марьян Коваль); такие же изменения были произведены и в музыкальной секции Комитета по Сталинским премиям[850].

Спустя еще две недели в «Правде» было опубликовано постановление Политбюро ЦК «Об опере „Великая дружба“ В. Мурадели», которым завершался цикл травли авангардной музыки, начатый в 1936 году опубликованной в той же «Правде» статьей «Сумбур вместо музыки». За этим последовало продолжавшееся почти полторы недели собрание московских композиторов и музыкантов в Центральном доме композиторов, в ходе которого шла открытая травля «формалистов». 19–25 апреля 1948 года состоялся Первый Всесоюзный съезд Союза композиторов, «организационно закрепивший» очередную победу партии на «культурном фронте». В период между совещаниями и съездом композиторов кампания набирала обороты. Газеты были полны писем рабочих и колхозников в поддержку постановления и возмущением по поводу музыки, непонятной широким массам трудящихся. Журнал «Советская музыка» печатал статьи о формалистах, выдержанные в крайне резких тонах.

Так, последовательно в трех номерах журнала была опубликована статья Марьяна Коваля «Творческий путь Д. Шостаковича», в которой буквально к каждому его произведению прикреплялся политический ярлык и в каждом обнаруживались «декадентские стороны». Ранние произведения, писал Коваль, «с полным основанием можно назвать отвратительными», в опере «Нос» проявились «декадентство, формализм и урбанизм»[851], не только произведения «крупных» жанров, но даже работы в области малых форм были последовательно раскритикованы (романсы на стихи Пушкина продемонстрировали, по словам Коваля, что «Шостакович – композитор с недоразвившимся мелодическим даром»[852]). Обвинения в «зауми», «мелодической бедности», «убожестве» и т. п. перемежались с возмущениями по поводу того, что Шостакович удостоился титула классика советской музыки. Вывод Коваля сводился к тому, что «многие годы творчества Шостаковича прошли преимущественно на холостом ходу ‹…› Он не дал своей Родине того, чего она ждала от его большого дарования»[853].