3. Литовская мобилизация и второй акт кампании 1562 г

Выступлением смоленской и стародубской ратей увертюра к Полоцкой войне была разыграна. Русские полки добились первых успехов, захватили стратегическую инициативу, и их действия показали, что неприятель традиционно опаздывает с мобилизацией и не готов к отпору. Литовская шляхта снова саботировала неоднократные призывы великого князя выступать в поход «конно, людно, оружно и збройно». Проблемы были и с наемниками, которые, не получая жалованья, толпами дезертировали со службы. Королевским обещаниям, что оно вот-вот будет заплачено, не верили, и 10 марта 1562 г. король с сожалением констатировал, что «многие люди служебъные ездные и драби з войска польского и литовъского втекают не дослуживъши»¹⁵⁶.

Неожиданная активность русских войск, терзавших весной 1562 г. литовское пограничье, вынудила литовские власти очнуться от спячки и активизировать замершие с наступлением зимы военные приготовления. Упущенное время наверстывалось в авральном порядке. Предыдущий опыт показывал, что наемные роты боеспособнее, чем посполитое рушение, и скоры на подъем. Однако, отмечал А.Н. Янушкевич, литовские власти не могли отказаться от созыва рушения, ибо возможности великокняжеской казны не позволяли (хотя сейм и вотировал дополнительный военный налог) набирать и содержать длительное время большие наемные контингенты¹⁵⁷. К тому же они были нужнее всего сейчас в Ливонии, где необходимость удерживать обретенные территории требовала постоянного присутствия литовских войск. А денег на их содержание не было. 29 апреля 1562 г. Сигизмунд снова отписывал ротмистрам в Ливонии, чтобы те всеми силами удерживали своих людей на службе, обещая скоро доставить провиант, а потом и деньги (как только получится расплатиться с польскими наемниками)¹⁵⁸. Последних после тяжелой зимовки в Завилейской Литве и Ливонии с окончанием распутицы было решено перебросить на Полочанщину. 6 мая 1562 г. был издан и соответствующий королевский «универсал», предписывавший местным властям, магнатам и шляхте оказывать всемерную поддержку гетману войска польского Ф. Зебржидовскому и его людям¹⁵⁹. Правда, было их немного – примерно с небольшим 2000 «коней», несколько сотен пехотинцев-драбов (разные авторы дают разные цифры – от 350 до 750) и немногочисленная полевая артиллерия (4 средних и 2 больших фальконета, 6 серпентин, всего 12 орудий)¹⁶⁰, так что и они не могли быть надежной защитой от вторжения русских ратей.

Одним словом, без мобилизации шляхты было не обойтись. Но началась она с большим опозданием против действий русских войск. Лишь 23 апреля, спустя почти месяц после того, как полки Шереметева и Мещерского совершили свои рейды, были разосланы военные листы. 1 мая рассылка о необходимости сбора на Друцких полях «с почты своими, конъно, зброино, яко служъбу земъскую служити повинни», была повторена, а 6 мая военные листы были высланы в Жемайтию. Любопытна формулировка королевского призыва к тамошней шляхте: «При костелах и местах наших в торгу у съвята кликати казали, жебы кажъдый, хто шляхтичом мешить ся и войну служити повинен, чим наборздей на служъбу земъскую ехал», в противном же случае уклонисты и нетчики, обещал король, будут покараны согласно закону¹⁶¹.

По ходу дела в порядок мобилизации вносились коррективы. Идя на компромисс со шляхтой и желая прикрыть угрожаемые направления, Сигизмунд и его советники решили собрать волынское рушение 9 мая (Николин день) под Речицей на тот случай, если русские полки с Северщины вторгнутся сюда. Увы, в положенный срок волынская шляхта в указанном месте не собралась, и 15 мая в разосланных военных листах, обращаясь к местной шляхте, Сигизмунд писал, что «иж многие некоторые з вас о листы наши ничого не дбаючи и до сего часу там до Речицы еще не притегънули». 10 июня жмудской шляхте предписано было не ехать к Орше, но выдвинуться в Ливонию, под замок Каркус (совр. Каркси), на соединение с расположенными там войсками под началом гетмана Г. Ходкевича¹⁶².

Однако шляхта все так же не стремилась воевать, отсиживаясь по своим имениям. 18 июля 1562 г. Сигизмунд, обращаясь к ней, писал, что те из шляхтичей (а таковых, по его словам, набралось до половины военнообязанных¹⁶³), «хто бы так упорный а непослушъный быти хотел и еще за сим росказаньем и напоминаньем нашим и повинъности своей досыть не чинечи у его милости пана воеводы Троцкого в час, как вышей в сем листе нашом вам ознаймено, не был и в реистры его милости не въписал а дома зостал, або хотя и на жолънерскую служъбу пенези наши вземъше и почъту домового особъливе не поставил», то такие нетчики будут наказаны и конфискацией маетностей, и даже «горлом» (т. е. смертью)¹⁶⁴.

Тяжко проходившая мобилизация не оставляла жителям порубежья иной надежды, кроме как на Бога и на свои небольшие силы – особенность организации обороны приграничной зоны Великого княжества Литовского на востоке состояла в том, что она осуществлялась силами местного населения при минимальной поддержке из центра¹⁶⁵.

Действуя в рамках этой традиции, Сигизмунд 6 апреля 1562 г. разослал украинным державцам инструкцию. В ней он наказывал в связи с начавшейся войной подготовить тамошние замки к обороне и, «оземъши Бога на помоч», «замъком, местам, волостям и селам того неприятеля нашого московъского к тамошънему краю прилегълым и гже досягънути можеш, такеж плен, пустошенье и шкоду мечом и огънем и въсяким способом и обычаем неприятельским чинить, колько тобе Бог допоможет»¹⁶⁶. Тем самым пограничным war-lord’aM развязывались руки в ведении «малой» войны с одной, правда, небольшой, но очень важной поправкой – в этой войне они могли рассчитывать только на себя и своих соседей, ибо у короля не было в достаточном количестве ни денег, ни войска. В итоге небольшие гарнизоны украинных замков и местные ополчения в лучшем случае могли отбивать набеги мелких русских и татарских отрядов, отсиживаясь в замках в случае приближения «тьмочисленных» московских полков. К счастью для них, «лехкие» русские рати, если не удавалось взять городок или замок «изгоном», не пытались штурмовать сколько-нибудь укрепленные местечки и замки, ограничиваясь опустошением их округи и сожжением посадов и слобод, прилегающих к ним.

Тем временем в Москве, удерживая инициативу, спустили с цепи новую волну ратных. Мартовские рейды показали, что в приграничной зоне нет крупных литовских сил, местные ополчения и гарнизоны украинных замков малочисленны и не рискуют вступать в «прямое дело» с русскими. Почему и стоило продолжить набеги, наносившие урон неприятелю и позволявшие служилым людям набить добычей торока и переметные сумы, компенсировав расходы на снаряжение в поход. И в мае в движение приходят полки 2-го «эшелона», развернутые в Великих Луках, Холме и Дорогобуже.

Давая им характеристику, русский книжник писал, что «того же лета (т. е. 7070 или 1561/62 г. – В. П.) марта с 25 дни, как с Литовским королем перемирие отошло, и царь и великий князь велел быти на Луках царю Симеону Касаевичю Казанскому¹⁶⁷ да царевичу Кайбуле¹⁶⁸ да бояром и воеводам князю Ивану Ивановичу Пронскому да князю Ондрею Михайловичю Курбьскому да Петру Васильевичю Морозову и иным своим воеводам со многими людми». И дальше он сообщал, что государь «в Холму велел быти бояром своим князю Ивану Федоровичю Мстиславскому да князю Петру Ивановичи) Шуйскому да князю Петру Семеновичю Серебреного со многими людми». Третья рать, по его словам, собиралась в Дорогобуже («а в Дорогобуже велел царь и великий князь бытии бояром и воеводам князю Петру Михайловичу Щенятеву да князю Ондрею Ивановичю Нохтеву-Суздальскому да князю Петру Семеновичу Серебреному со многими людми»)¹⁶⁹.

Сравнивая эту запись с разрядами¹⁷⁰, можно составить представление о составе и задачах русских ратей 2-го стратегического эшелона накануне войны. В Великих Луках и в Дорогобуже стояли вспомогательные «лехкие» рати, которые должны были разорять вражеские земли стремительными рейдами. Об этом говорит и включение в состав великолукской рати татарского контингента (несколько сот всадников), и состав воевод – не самых «дородных» (один только лишь князь И.И. Пронский сумел подняться до первого воеводы Передового полка¹⁷¹, т. е. третьего в иерархии полковых воевод русского войска того времени).

Совсем другое дело холмское войско. В источниках названы лишь три воеводы, стоявшие во его главе, но два из них относились к русской военной элите того времени. Боярину князю И.Ф. Мстиславскому, знатнейшему аристократу¹⁷², третьему, после Ивана Грозного и князя И.Д. Бельского, «столпу царства», ветерану многих походов и неоднократно бывавшему «большим воеводой», немногим уступал в чести Рюрикович князь П.И. Шуйский, «принц крови» (определение Г.В. Абрамовича)¹⁷³, пользовавшийся немалым доверием самого царя. Этому войску в предстоящем походе отводилась особая роль. Расположение Холма позволяет предположить, что здесь должны были собраться служилые «города» Тверской земли и прилежащих к ней уездов, набранные в северных городах ратные люди, и это войско «подперло» бы собой великолукскую рать, выступавшей его авангардом. И если целью кампании 1562 г. должна была стать осада Полоцка (или Витебска?), то, вероятно, в Невеле должны были собраться в итоге и полки из Великих Лук, и из Холма, и сам государь со своим двором и нарядом.

Сам же Иван Грозный, согласно летописи, 21 мая 1562 г. «пошел на свое дело Литовское, а стояти ему в Можайску». Туда он прибыл 24 мая, сопровождаемый казанским «царем» Александром¹⁷⁴, «боярами и детьми боярскими многими»¹⁷⁵. Здесь царь сделал продолжительную остановку, вызванную, видимо, желанием уяснить намерения крымского «царя» и уточнить, что замышляет «брат Жигимонт».

Беспокойство у царя вызвала активность литовцев и поляков на смоленском и псковском направлениях. Так, Псковская летопись сообщала, что в начале мая, «по Николине дни, на седьмой недели по Пасце», приходили «литовские люди» к Опочке и «хотели посад зажечи, и гражане не дали зажечи посаду, за надолобами отбилися; и многых от них постреляли з города». Расстроенная неудачей «Литва» отправилась разорять окрестности городка, «семь волостей вывоевала», пожгла монастыри, а на обратном пути опустошила Себежскую волость¹⁷⁶. Этот поход, похоже, был инициативой польских наемников, недовольных задержками с выплатой жалованья и нехваткой провианта и фуража. Еще в июне Сигизмунд писал Б. Корсаку, что «пан гетман войска польского и все рыцерство того войска, приславши до его кролевское м[и]л[о]сти в некоторых потребах, межи инъшими речми и о том писали и въсказали, их тут, в дешнем край, живности на себе и на кони свои достати и купити не могут, а хотя што и достанут, ино дорого платити мусят»¹⁷⁷.

Очевидно, что оговоренные еще в 1561 г. условия, на которых поляки могли покупать фураж и провиант по твердым ценам (бочка жита – 12 литовских грошей или 15 польских, бочка овса – 10 польских или 8 литовских грошей, бочка гороха – 35 польских или 28 литовских грошей, баран – 8 польских грошей или 6 литовских грошей и 4 пенези, воз сена – 3 польских гроша или 2 литовских гроша и 4 пенези и т. д.¹⁷⁸) не соблюдались¹⁷⁹. Конфликтовать же с местным населением выходило себе дороже, почему поляки решили искать прибытка на неприятельской стороне. Вылазка в сторону Опочки стала первым их походом «за зипунами». 2 июня 1562 г. коронный гетман Ф. Зебржидовский писал наивысшему гетману М. Радзивиллу Рыжему, что его люди вместе с 150 всадниками полоцкого воеводы С. Довойна ходили под Заволочье, Опочку, Красный и Себеж и «учинили там великую шкоду»¹⁸⁰. М. Стрыйковский сообщает также, но без точного указания на дату, о двух набегах, предпринятых из лагеря посполитого рушения под Оршей, на Смоленск (в ходе которого, по словам польского хрониста, были выжжены все волости в пределах 4 миль от Смоленска) и на Велиж, который лишился посада¹⁸¹.

Эти набеги, предпринятые небольшими силами, большой угрозы не представляли, но требовали принятия ответных мер. Чтобы узнать о намерениях Сигизмунда (а заодно и дать возможность поразмяться застоявшимся служилым людям), Иван приказал великолукской рати совершить рейд на литовскую территорию. 28 мая 1562 г. «лехкая» рать под началом князя А.М. Курбского покинула Великие Луки и ушла в набег к Витебску. Согласно летописному свидетельству, ратники А. Курбского, дойдя до города, «острог взяли и пожгли и посады у города у Витебска все пожгли и наряд в остроге поймали (кстати, эта деталь позволяет считать это известие правдой – если пленники, «рухлядь» и скот могли быть взяты где угодно, то наряд – нет. – В. П.) и людей в остроге многих побили». Само собой, по тогдашнему обычаю, ратники «села и деревни около Витебска пожгли и повоевали места многие», а по пути домой они «у города у Сурожа посады пожгли и людей многих побили и многие Литовские места воевали». Сопротивления рати Курбского на обратном пути никто не оказывал, и войско вернулось домой «здорово»¹⁸².

Из псковских летописей следует, что летом, «по Ильине дни» (т. е. в конце июля 1562 г.), «ходил из Смоленьска князь Петр Серебряной (третий воевода в росписи дорогобужской рати. – В. П.) под Мстиславль, и людей литовьскых заставоу побили, и язьжов поймали»¹⁸³. Московский летописец добавлял к этому: «Июля в 22 день царев и великого князя боярин и воевода князь Петр Семенович Серебреной с товарищи писали к государю в Можаеск, что они ходили из Дорогобужа в Литовскую землю ко Мстиславлю и у Мстиславля верхние посады пожгли; а которые люди Литовские из города выходили, и они тех людей побили; и прислали с того дела пятдесят языков Литовских», после чего благополучно вернулись обратно¹⁸⁴.

Тем временем, пока Петр Серебряный ратоборствовал под Мстиславлем, его брат князь В.С. Серебряный, выступив с «лехкой» ратью из Холма, «ходил воевати до Друсы и до Двины». Опустошив север и северо-запад Полоцкого воеводства, он со своими людьми «здорово вышли на Опочку»¹⁸⁵.

А что же делал сам Иван в эти дни? Он стоял в Можайске, ожидая вестей с юга. Памятуя о том, что Сигизмунд находился с Девлет-Гиреем в «братских» отношениях, Иван и Боярская дума заранее обезопасили себя с южного направления, развернув полки на «берегу»¹⁸⁶. Общее руководство «береговой» ратью осуществлял двоюродный брат Ивана Грозного Владимир Андреевич Старицкий, «штаб» которого находился в Серпухове, а «большим» воеводой был князь М.И. Воротынский, еще одна значимая фигура в русской военной иерархии того времени¹⁸⁷. Впрочем, судя по перечню воевод, возглавлявших полки «берегового розряду», войско, собранное на важнейших перевозах через Оку, было немногочисленным. Отбить попытку переправиться через реку небольшого татарского войска во главе с мурзами или кем-то из «царевичей» она смогла бы, но вот противостоять приходу самого «царя»? Вот Иван и оставался в Можайске, если возникнет нужда поддержать князя Владимира и его полки.

Долго ждать вестей не пришлось. «Того ж лета, июля в 6 день, приходил ко Мценску Крымской царь Девлет-Кирей да с ним дети его царевичи калга Магмет-Кирей царевич да Адал-Кирей царевич», – сообщал русский летописец, и пришел он по наущению Сигизмунда, «великой казной» поднявшего «царя» «на царевы и великого князя украйны»¹⁸⁸.

Наместником Мценска тогда был князь Ф.И. Татев-Хри-пунов, успевший принять необходимые меры и «с украйными людми не со многими» и сбежавшимися под защиту стен мценского детинца окрестными мужиками достойно встретивший татар¹⁸⁹. Не сумев взять город, хан в ночь на четвертый день стояния под городом приказал отступать. На обратном пути он не стал удерживать своих людей, и его мурзы, среди которых первым был назван ногайский Дивей-мурза, «дума царева» и его лучший военачальник, «войну роспустили к Волхову и на Белевские места»¹⁹⁰.

Действия татарских мурз оказались не слишком удачными. Рассеявшиеся отряды татар были перехвачены порознь карачевским воеводой В.А. Бутурлиным с немногими карачевскими и болховскими служилыми людьми (в Полоцком походе приняло участие чуть больше 200 детей боярских из Карачева и Волхова¹⁹¹). Русские «воевать им (татарам. – В. П.) не дали, но и во многих местех в загонех Крымских людей побили и языки имали и полон многой отполонили»¹⁹².

Увы, не столь успешны оказались действия посланных с «берега» воевод во главе с князем М.И. Воротынским «со многими людми». Они «ходили за ними (татарами. – В. П.) до Коломака и до Мерчика, и не сошли воеводы царя Крымского, потому что пошол [царь] от украйны спешно»¹⁹³. Медлительность Воротынского дорого стоила ему. 15 сентября 1562 г., вернувшись в Москву, Иван Грозный наложил опалу на него и его брата Александра «за их изменные дела», конфисковав вотчины, а самих князей посадив – старшего, Михаила, в тюрьму в Белоозере, а младшего – в Галиче «в тын» «за сторожи»¹⁹⁴. Но все эти события не должны заслонять главного – Иван Грозный так и не стронулся из Можайска все лето, не рискнув послать своих ратных людей на «берег», «чтобы людей не изволочити, для Литовского дела»¹⁹⁵. Так Девлет-Гирей помог своему литовскому «брату».