5. Война на истощение: кампания 1565 г

Удар, нанесенный московскими полками под занавес кампании 1564 г., был силен. Русское войско еще раз показало, что в Восточной Европе ему на тот момент нет равных в искусстве градоимства, а в литовской правящей верхушке возник новый политический кризис. «Захват Озерищ был особенно досаден на фоне блестящей победы под Улой в начале года», – отмечал А.Н. Янушкевич. «Это событие зафиксировало оцепеневшее состояние оборонительной системы княжества, – писал он дальше, – ее неспособность оперативно реагировать на внезапные действия противника (к вопросу о действительных намерениях Ивана Грозного в Полоцкой войне – особенности политического устройства Великого княжества Литовского и слабость верховной власти не оставляли Литве практически ни единого шанса в противостоянии один на один с Москвой, и то, что она все еще существовала, стоит отнести только на счет доброй воли русского царя. – В. П.)…»⁶¹⁸ Литовские паны рады запаниковали и предложили Сигизмунду не только оставить замки Дриса, Дубровно, Сураж и Радомль и спалить их, чтобы не тратить понапрасну людей и наряд⁶¹⁹, но и заключить с Иваном Грозным перемирие⁶²⁰.

Однако Сигизмунд проявил неожиданное упорство и в категорической форме отказался даже рассматривать такой вариант дальнейших действий. По его мнению, Иван Грозный, в случае если бы он, Сигизмунд, запросил бы перемирия, выдвинул бы чрезвычайно невыгодные условия его заключения. По его мнению, нужно готовиться к продолжению войны, ибо если не начать воевать должным образом в этом (т. е. 1565 г. – В. П.), «то одному Господу Богу известно, когда будут отомщены обиды наши»⁶²¹.

Однако и в новом, 1565 г. настоящая война («wojna pot?zna») у Вильно не задалась. Конечно, если обратиться к польским хроникам и переписке Сигизмунда с магнатами и высшими должностными лицами Польши и Литвы, то может сложиться впечатление, что 1565 г. прошел под знаком непрерывных побед польско-литовских войск над московитами. Открыли кампанию князья Богуш Корецкий и Андрей Курбский, совершившие в конце января – начале февраля 1565 г. набег на окрестности Невеля и Великих Лук. В этом походе якобы участвовало 15 тыс. литовской конницы⁶²², хотя, безусловно, это немалое преувеличение. Во всяком случае, сам Курбский в конце 1565 г. выставил «почт» в 200 коней, примерно столько же было у князя Корецкого⁶²³, и даже если приплюсовать к этому числу беглых московитов, составивших свиту Курбского, и некоторое количество литовских служилых татар, то все равно этот конный отряд не дотягивал и до тысячи бойцов.

Следующий шаг сделали поляки. «На масленицу, марта в 1, приходиша литовскиа люди под Красной городок с нарядом, – записал псковский летописец, – и по городу били, и Бог града не предал»⁶²⁴. Детали этой осады сообщал в письме М. Радзивиллу Рыжему жмудский староста Иван Ходкевич. Последний жаловался гетману, что, вопреки достигнутым договоренностям о совместном походе за границу, поляки⁶²⁵, не дождавшись, пока Ходкевич соберет свои войска (снова подвели татары), ушли в набег под Красный городок. Увы, успех им не сопутствовал. Понеся большие потери (о чем писал Ходкевич), поляки 5 марта, на пятый день осады, оставили свои шанцы, сняли с позиций артиллерию, из которой обстреливали город, и, отправив ее вместе с обозом назад, ушли воевать псковскую округу⁶²⁶. Навстречу им уже шел из Великих Лук воевода князь И.А. Шуйский со товарищи во главе «лехкой» 3-полковой рати, насчитывавшей порядка 2–3 тыс. «сабель»⁶²⁷. «И сошлися [поляки] с нашими под Бельем, – продолжал свой рассказ псковский книжник, – и потравилися наши с ними не много, отступив пошли прочь к Вороначю»⁶²⁸. Похоже, что в этой «поторжке» полякам удалось одержать верх над русской ратью и вынудить ее отступить (по установившейся «традиции», поляки доложили о 3 тыс. взятых пленных⁶²⁹), после чего поляки огнем и мечом прошлись по Псковщине. «Воевали [поляки] много земли псковской, Красногородщину и Велеищину по инее и Островщину; и вышли из земли ко Оулеху (Влех, Мариенгаузен, совр. Виляка. – В. Л.), а воевали полторы недели, полону много вывели, и помещиковы и христианьские дворы жгли, церквей не жгли; а вышли из земли в 1 неделю поста», – подытожил результаты этого набега псковский летописец⁶³⁰.

Поход польских наемников «за зипунами» на Псковщину не был единственным той весной. Другой отряд под началом ротмистра Ст. Тиковского в конце февраля отправился в набег на Смоленщину и, если верить М. Плевчиньскому, не только захватил богатый полон, но и сумел даже спалить смоленские предместья⁶³¹. Не раз упоминавшийся нами прежде Ф. Кмита по весне напал на Почеп, спалив его посад, а затем отправился к Стародубу и пограбил его окрестности⁶³². Успех этого похода ободрил Кмиту, и он вместе с князем К. Острожским, воеводой киевским, отправился было в набег на Чернигов, однако здесь отряд Кмиты и Острожского был разбит, а сам Кмита получил ранение, о чем можно узнать из адресованного ему письма Сигизмунда II от 1 мая 1565 г.⁶³³ Из переписки между Сигизмундом II и Радзивиллами известно также и о набегах, которые учинял весной 1565 г. из Витебска вместе с местной шляхтой и наемными солдатами гарнизона города на прилегающие московские земли тамошний наместник великокняжеский подстолий Ст. Пац⁶³⁴.

Активно действовали в 1565 г. и размещенные в Ливонии литовские и польские гарнизоны. Псковская летописная традиция, в частности, сообщала, что отряд литовских наемников из Вольмара (во главе с ротмистром князем Александром Полубенским?) в начале июня разграбил окрестности Псковского Печерского монастыря. Другой литовский отряд попытался было взять разоренный еще в годы Ливонской войны 1558–1561 гг. городок и замок Говью (Адзель, совр. Валка. – В. Л.), однако русские воеводы успели раньше («наши поспели поперед да городок засели и укрепили и поделали и вычистили»). И хотя наскоро восстановленные укрепления Говьи были далеки от совершенства («еще и ворот не было за надолбами и за туришками»), русскому гарнизону удалось отбиться от неприятеля. Случилось это происшествие в конце июня 1565 г. («за неделю до Петрова дня»). Присланные в Говью в качестве гарнизона казаки не остались в долгу и, получив от великого князя кормовое и денежное жалованье, ходили за «приварком» «в Немцы». На Успенье (15 августа) литовцы совершили набег на Алыст-Мариенбург и Юрьев⁶³⁵.

Русские летописи сообщают еще о нескольких набегах литовцев, которые закончились для них чувствительными потерями. Так, 12 июня Ивану Грозному отписывал из Смоленска тамошний воевода П.С. Морозов, что-де «приходили Литовские люди на Смоленские места в Щюческую волость, Бирюлка да Суходолской, а с ними из Витебска и из Сурожика конных и пеших 1500 человек (уж не о действиях ли Паца и его людей отписывал в письме на царское имя воевода? – В. П.)…», однако 8 июня голова Рахман Ефимьев со товарищи, высланные из Смоленска навстречу литовцам, их побили, «полон весь отполонили, и взяли на том деле князя Сергея Лукомского да 62 человека языков Литовских». Спустя пару дней, 10 июня, в Ивановском стане головой Неугодом Языковым был разбит другой литовский отряд, состоявший из шляхты и казаков Мстиславля и Кричева, общим числом, согласно отписке, 1200 человек. И тот голова со товарищи, писал летописец, «тех [литовских] людей побили и набат взяли и знамя взяли и 23-х языков взяли, а полон отполонили весь». 16 июня из Рославля тамошний воевода Ф. Образцов сообщал царю, что «приходили на Рославские места Литовские люди князь Иван Лычко с товарыщи, семсот человек конных и пеших», и воевода послал против них голову Семена Ступишина с детьми боярскими, стрельцами и казаками. И тот голова со своими людьми, продолжал воевода, «сшел Литовских людей на рубеже на Литовском да их побил на голову, и полон весь отполонил и воеводу князя Иванав Лычка и самого взяли»⁶³⁶.

Под Полоцком в июле 1565 г. отличился голова У. Чеглоков. Полоцкий воевода А.И. Ногтев со товарищи отписывал в Москву в начале июля, что они посылали по вестям Чеглокова «з детми боярскими» в погоню за литовскими казаками, которые приходили под Полоцк и на дороге погромили обоз с товарами и «животами» полоцких годовщиков. «Ушатой Чеглоков с товарыщи тех Литовских людей дошли от Полотцьска сорок верст, – продолжали воеводы, – и… весь полон отполонили со всеми их (годовщиков. – В. П.) животы, что с кем ни взято, и самих голов Литовских Ивана Кота с товарыщи взяли тритцати человек»⁶³⁷.

Успешно действовал в Ливонии назначенный воеводой во Псков князь В.С. Серебряный. По сообщению разрядной книги, он со своими людьми «ходил в литовские места и под городом под Смилтином (Шмилтен, совр. Смильтине. – В. П.) литовских людей побил, и языки поймал, и воевал смилтинские, и кеские (Вейден, совр. Цесис. – В. Л.), и володимерские (Вольмар, совр. Валмиера. – В. Л.), и ровенские места (Роннебург, совр. Рауна. – В. Л.), и у Треката (Трикатен, совр. Триката. – В. Л.) посад пожгли, и литовских многих людей побили, и привели полону три тысечи двести девяносто человек»⁶³⁸.

Сомневаться в том, что в указанных случаях русские отряды одержали победу над неприятелем, вряд ли стоит уже хотя бы потому, что головы наряду с отписками о своих успехах представили и наглядные свидетельства их – знамена и прочие воинские инсигнии, не говоря уже о пленных, среди которых были и неприятельские начальные люди. Одним словом, весна и лето 1565 г. прошли во взаимном обмене серией набегов и контрнабегов, счет в которых вышел ничейным. Однако эти комариные укусы, несмотря на видимость возросшей военной активности, для Вильно не решали главной задачи – желанный перелом в ходе войны все никак не наступал. И хотя как будто инициативой владела литовская сторона, выбирая место и время нанесения очередного удара, тем не менее складывается впечатление, что Москва успешно противостояла этим попыткам, несмотря на то что конец 1564 – начало 1565 г. для Русского государства ознаменовался важным и загадочным событием. Речь идет об учреждении Иваном Грозным пресловутой опричнины. Ограниченный объем этой книги не позволяет подробно остановиться на анализе основных версий происхождения опричнины и тех задач, которые намеревался решить царь, учреждая ее. Отметим лишь, что нам более других пока импонирует версия Д.М. Володихина. Он видел «в опричнине военно-административную реформу», которая «была вызвана общей сложностью военного управления в Московском государстве и, в частности, «спазмом» неудач на Ливонском театре военных действий». И далее, развивая свой тезис, историк отмечал, что «опричнина представляла собой набор чрезвычайных мер, предназначенных для того, чтобы упростить систему управления, сделать его полностью и безоговорочно подконтрольным государю, а также обеспечить успешное продолжение войны»⁶³⁹.

В этой версии, правда, мы бы отбросили в сторону пассаж относительно «спазма неудач», ибо даже громко распиаренная польско-литовской пропагандой победа на Уле не имела сколько-нибудь серьезных стратегических последствий. В последующие месяцы Полоцкой войны боевые действия ни в коем случае не позволяют вести речь о том, что в ходе очередного русско-литовского конфликта произошел какой-либо коренной перелом в пользу литовской стороны – Москва по-прежнему прочно удерживала в своих руках Полоцк, а ее оборонительная тактика и стратегия оставались достаточно успешными. И еще один важный момент – попытка создания особого, «опричного» двора отнюдь не была первой в правление Ивана Грозного. Создать новый государев двор, избавленный от внутренних распрей и конфликтов, всецело преданный государю и способный быть эффективным инструментом военного и государственного управления в руках царя, а при необходимости – царской «лейб-гвардией», перебрать «людишек» с тем, чтобы создать боеспособное ядро войска и мобилизовать ресурсы страны для ведения войны на два фронта, сделать государственный аппарат более эффективным – представляется, что где-то здесь надо искать разгадку тайны опричнины.

Стоит заметить, что учреждение опричнины никак не отразилось на работе Разрядного приказа и функционировании русской военной машины в кампанию 1565 г. Как и прежде, были расписаны воеводы по городам на «украйнах», составлен береговой разряд, отдельный разряд для рати, вставшей на Калуге (она должна была сыграть роль стратегического резерва – ее можно было направить или на «украйну» крымскую, или на «украйну» литовскую)⁶⁴⁰. Составлена была роспись, и разосланы наказы воеводам и на литовской «украйне»⁶⁴¹. При сопоставлении воеводских списков нетрудно заметить, что лучшие силы в этом году были отправлены на юг, на «берег». Именно здесь воеводствовали два «столпа царства», князья И.Д. Бельский и И.Ф. Мстиславский. Под занавес же кампании здесь появляется и прощенный царем князь М.И. Воротынский, третий после Дмитрия Бельского и Ивана Мстиславского русский воевода. На литовской же «украйне» остались воеводы рангом пониже вместе с татарскими «царем» и «царевичами». Такой расклад косвенно указывает на то, что в Москве не ставили на 1565 г. на литовском фронте сколько-нибудь серьезных задач.

Такой расклад полностью оправдал себя. В отличие от Вильно, у которого все никак не получалось должным образом организовать проведение военной кампании и сделать нечто большее, чем обычные набеги малыми силами, крымский «царь», оправившись частично от последствий мора, голода и русско-ногайских набегов конца 1550-х – начала 1550-х гг., представлял более серьезного противника. Переговоры переговорами, но от походов во владения «московского» большая часть крымской правящей элиты не собиралась отказывалась⁶⁴², и хан, памятуя о судьбе своего предшественника, особенно ей в этом не перечил. Лето 1565 г. выдалось тревожным – сторожи в Поле то и дело приносили вести о передвижениях татар в степи и об обнаруженных татарских сакмах⁶⁴³, держа в напряжении воевод на «берегу», в украинных городах и в самой Москве.

И вот 29 сентября путивльский наместник князь Г.Ф. Мещерский сообщал в Москву боярам (21 сентября Иван Грозный отъехал из столицы на богомолье), что станичный голова Роман Семичев 21 сентября обнаружил татарскую сакму и наблюдал за переправой крымского воинства через Донец⁶⁴⁴. Целью татарского вторжения стал на этот раз Волхов, небольшой «польской» городок, воеводой в котором сидел в этом году князь И.А. Хорхора-Золотов⁶⁴⁵.

Татарские авангарды вышли к Волхову 7 октября, а 9-го к городу подступил со всей своей силой и с нарядом сам крымский «царь» и начал приступать к городу, обстреливая его из артиллерийских орудий. Однако храбрый воевода не испугался численного превосходства неприятеля и «з детми боярскими из города выходил и с ними дело делал, и языки поймал, а посаду ближних дворов пожечи не дал»⁶⁴⁶.

К великому сожалению татар, внезапного набега у них не получилось, и повторить прошлогодний успех крымцы не смогли. В Москве благодаря действиям сторож и украинных воевод своевременно узнали о приближающейся грозе⁶⁴⁷. Береговая рать, усиленная отпускниками и отрядами из украинных городов, двинулась на помощь болховчанам. Хан, узнав о приближении большого русского войска, не стал рисковать. В ночь на 10 октября он приказал отходить домой, не добившись желаемого успеха и понеся потери, – по сообщению летописи, те из крымцев, которые на свой страх и риск попытались было «воевать» в округе Волхова, тамошние служилые люди и мужики «побивали и корму имати им не давали»⁶⁴⁸. В очередной раз нескоординированные действия «партнеров» по антимосковской коалиции не принесли им успеха. Разрядные же книги сообщают, что царь Иван, узнав об успешном завершении болховской эпопеи, наградил И.Д. Бельского со товарищи «золотыми», оставшись довольным их действиями⁶⁴⁹.

Любопытная деталь: здесь, под Волховом, едва не получили боевое крещение опричные полки – на помощь Волхову «из опришнины посылал государь под Волхов воевод, как царь приходил к Волхову, воевод с Москвы князя Андрея Петровича Телятевского, князя Дмитрея да князя Ондрея Ивановичев Хворостининых»⁶⁵⁰.

Завершая наш рассказ о кампании 1565 г., нельзя не упомянуть об эпидемии, которая, как уже было отмечено выше, помешала литовским властям должным образом подготовиться к походу на Полоцк в конце 1564 г. Этот мор осенью 1565 г. обрел новую жизнь и поразил сперва Полоцк, в котором «много людей вымерло, и архиепископ Трифон преставися полоцкой, и был мор до Николина дни до осеньняго (до начала декабря. – В. П.), да престал»⁶⁵¹. Это осеннее «лихое поветрие», занесенное в русские земли из Литвы⁶⁵², положило начало череде чумных и голодных лет, поразивших и Литву, и Россию.