4. Начало войны на истощение: кампания 1564 г

Итак, зимняя кампания 1564 г., на которую в Москве возлагались большие надежды, завершилась болезненным ударом по самолюбию Ивана Грозного и русского воинства. Оказалось, что Литву рано списывать со счетов. В самой же Литве и в Польше известия об победе М. Радзивилла Рыжего вызвали волну энтузиазма и надежд на будущее, тем более что победа на Уле была сполна использована литовской пропагандой для создания нужной общественной атмосферы и настроений и в самой Литве, и в Польше, и в Европе⁵⁵⁴.

Ульский успех имел в первую очередь не столько военное, сколько психологическое и моральное значение. А.Н. Янушкевич отмечал, что «главный военный результат Ульской битвы 1564 г. для литвинов заключался в уничтожении значительного количества живой силы противника, в первую очередь командного состава армии», однако, на наш взгляд, здесь налицо явное преувеличение значения этого боя, основанное на недостаточно критичном восприятии сведений, что дают польско-литовские источники. Потери рати Шуйского именно в живой силе хотя и были чувствительны, однако совершенно некритичны для русского войска на литовском порубежье (судя по всему, мор в Полоцке летом – осенью 1563 г. был более губительным, чем победа литовцев на Уле). Хуже было другое – те, кто сумел уйти от преследования и вернуться в Полоцк, на некоторое время утратили боеспособность и в весенние и летние месяцы 1564 г. могли не учитываться в расчетах русского командования. И сам белорусский исследователь нехотя признает это обстоятельство, когда отмечает, что «отсутствие территориальных изменений после битвы снижает ее военно-стратегическое значение», ибо литовские войска не сумели вернуть себе после победы хотя бы часть утраченных ранее территорий. «Московиты сохранили господство на всем пространстве правобережной Полотчины и ее части на левом берегу Двины», – подвел он итог зимней кампании для Литвы⁵⁵⁵. Снова напрашивается аналогия с событиями пятидесятилетней давности, когда после взятия Смоленска русские войска потерпели обидную неудачу под Оршей, которая не привела к возвращению Смоленска и перелому в ходе войны. Напротив, и тогда, и сейчас конфликт перешел в вялотекущую стадию войны на истощение, когда периоды активизации боевых действий перемежались с очередным этапом переговоров о заключении мира или перемирия.

Поражение рати Шуйского создало новою ситуацию. И Москва, и Вильно оказались перед необходимостью выработки новой стратегии ведения войны. «После успеха в Ульской битве руководство ВКЛ стремилось перехватить инициативу и осуществить широкомасштабную военную операцию против Московского государства, чтобы окончательно взять реванш за поражение под Полоцком», – отмечал А.Н. Янушкевич⁵⁵⁶. В Москве решили не менять принятую после взятия Полоцка стратегию на «удержание счета», а продолжить ведение войны на истощение неприятеля набегами и «малой» войной на порубежье. В итоге лето и осень 1564 г. ознаменовались всплеском военной активности с обеих сторон.

Весна 1564 г. прошла относительно спокойно – источники молчат о крупных военных событиях, хотя, конечно, «малая» война продолжалась. Обе стороны копили силы в преддверии больших событий. Вильно в этом отношении находился в более сложном отношении, поскольку, как показали предыдущие кампании, проблемы с мобилизацией и финансированием войска удовлетворительно решить никак не удавалось. В июне 1564 г. в Вельске собрался великий вальный литовский сейм, на котором обсуждался в первую очередь вопрос об условиях унии с Короной, а до вопросов, касающихся продолжения ведения войны с московитами, у делегатов сейма руки не дошли. И хотя при роспуске остатков рушения, остававшегося на службе, 27 февраля 1564 г. было объявлено о скором его новом созыве, известие это вышло не скоро. Лишь 7 апреля 1564 г. началась рассылка соответствующих «листов», в которых указывалось, что всем служилым людям надлежит явиться «зо всими почты своими, сполна, ничого не затаиваючи, з ездными и пешими» в Друцк на День святого Николая вешнего (т. е. 9 мая 1564 г.). Те же, кто ранее на службу не являлся, должны были под угрозой сурового наказания с удвоенными против прежнего почтами явиться на сбор в Мяделе 24 апреля 1564 г.⁵⁵⁷ Сам Сигизмунд собирался было выехать к армии, но сперва сеймовые дела не позволил ему сделать это, а затем в июле татары напали на Брацлавщину⁵⁵⁸, и король в Литве так и не появился⁵⁵⁹, а вместе с ним традиционно не стала являться и шляхта.

Скорому началу боевых действий препятствовала и сохраняющаяся нехватка денег в великокняжеском скарбе. А.Н. Янушкевич отмечал в своем исследовании, что «серебщина собиралась со значительным опозданием: за 1556 г. добиралась в 1561 и 1563 гг., за 1561 г. дошла до скарба лишь в 1563 г. и собиралась еще в 1564 г.», в результате чего «в 1564–1565 гг. в сборе налогов наступил настоящий кризис», ибо «поступления по сравнению с 1563 г. снизились соответственно на 40 и 25 %»⁵⁶⁰. В итоге бюджетный дефицит стал хроническим – если в 1563 г. он был сверстан с нехваткой 477 коп грошей (мизерная сумма по сравнению с предыдущим годом, когда дефицит составил 66 377 коп грошей), то в 1564 г. он составил уже 16 769 коп грошей⁵⁶¹. При пустой казне активизировать боевые действия было затруднительно.

Одним словом, желание литовских властей использовать должным образом и как можно скорее эффект Ульской победы столкнулось с непреодолимыми препятствиями. Москва не испытывала в такой степени затруднений, подобных литовским. Связано это было, на наш взгляд, с тем, что политический организм Русского государства, в отличие от литовского, эволюционировал в ином направлении, и к середине XVI в. в нем сложилась система отношений, которая позволила Ю.Г. Алексееву назвать его «земско-служилым – русским вариантом централизованной монархии позднего средневековья»⁵⁶². Правда, без трений не обошлось, и если Москва пока не столкнулась в полный рост, как Вильно, с разногласиями между шляхтой и магнатерией и столкновением партикулярных интересов, сводившими на нет военные усилия Литовского государства, то у нее были другие проблемы.

Нет, сказать, что в московском обществе не сталкивались интересы разных социальных групп и слоев, провинции и столицы, нельзя, но пока они более или менее успешно гасились, в том числе за счет привлечения «земли» к управлению государством на низовом, местном уровне и успешной внешней политики. Но для Москвы, для Ивана Грозного опаснее была другая проблема – рост напряженности внутри неоднородной по своему составу и происхождению московской правящей элиты, жадной толпой собравшейся у трона и раздираемой борьбой за власть и влияние при дворе. Достигнутый было с большим трудом в конце 1540-х гг. консенсус дал первую трещину в 1553 г., во время кризиса, вызванного тяжелой болезнью Ивана Грозного. В конце же 1550-х – начале 1660-х гг. эта трещина продолжила углубляться, в том числе и из-за нарастающего вала внешнеполитических проблем, вызванных допущенными царскими советниками ранее, в годы юности и молодости Ивана, ошибками. Попытка окончательно разрешить татарский вопрос, которая привела к резкому обострению русско-крымских отношений и полномасштабной, хотя и необъявленной, «войне двух царей», явно зашла в тупик, а Ливонская война 1558–1561 гг., хотя и закончилась успехом, однако немало поспособствовала росту напряженности в отношениях с Великим княжеством Литовским. И после того, как московские предложения о заключении «вечного мира» и антитатарского союза были отвергнуты Вильно, а затем закончились неудачей переговоры о продлении перемирия и началась еще одна война, то в полный рост встал вопрос: кто виноват и что делать в сложившейся ситуации? К несчастью, 31 декабря 1563 г. скончался митрополит Макарий, весьма влиятельная на московском политическом Олимпе фигура, который своим авторитетом сдерживал накаляющиеся страсти. Неудача зимней кампании 1564 г., поражение на Уле и бегство в Литву в апреле 1564 г. князя А.М. Курбского⁵⁶³, занимавшего чрезвычайно ответственный пост юрьевского наместника (фактически главы царской администрации в русской Ливонии), вне всякого сомнения, способствовали росту напряженности в отношениях между Иваном Грозным и оппозиционно настроенной по отношению к царю и его политике частью московского боярства⁵⁶⁴. Как результат – по Москве в начале 1564 г. прокатилась волна казней и опал⁵⁶⁵.

Однако эти репрессии никак не сказались на работе московской военной машины. Как обычно, в Разрядном приказе были составлены росписи воевод и голов в города и крепости в Ливонии, на литовской и на крымской «украйнах», в «польских» городах⁵⁶⁶, причем главное внимание было уделено развертыванию полков на «литовской украйне», Согласно этой росписи (которая потом редактировалась и переписывалась), в Вязьме разворачивалась 5-полковая рать во главе с князем И.Д. Бельским (похоже, самая сильная рать). Великолуцкая рать во главе с князем И.Ф. Мстиславским также состояла из 5 полков, равно как и калужская рать под водительством большого воеводы князя В.М. Глинского, тоже далеко не последнего человека при московском дворе⁵⁶⁷. Мы бы оценили общую численность этих полевых ратей (без учета гарнизонов городов вдоль русско-литовского порубежья) ориентировочно в 25–30 тыс. «сабель» и «пищалей». И в том, что эти рати будут собраны в срок и будут готовы исполнить любой приказ из Москвы, сомневаться не приходится.

Какие силы могло противопоставить этим действительно «тьмочисленным» ратям (которых должны были усилить еще и татарские отряды) литовцы? Литовское командование снова, как и прежде, могло рассчитывать лишь на наемников (относительно, ибо их боеспособность зависела от регулярной выплаты жалованья) и панские почты. Однако, как уже было отмечено выше, финансовые проблемы обусловили и проблемы с поддержанием на должном уровне численности наемных рот, в особенности литовских. Последние получали стабильно жалованье (в особенности это касалось конных) меньшее, чем их польские собратья по оружию, и это притом, что обещанные мизерные ставки жалованья (всаднику на Виленском сейме 1563 г. было обещано выплачивать раз в квартал летом 3,5 копы грошей, а зимой на полкопы больше⁵⁶⁸) выплачивались, как правило, с задержкой⁵⁶⁹. Надо полагать, что отмеченная в псковской летописной традиции военная активность литовцев на Псковщине весной – летом 1564 г. («а на весне м по летоу литовскиа люди приходили многажды псковскиа волости воевати по роубежу»⁵⁷⁰) была как раз и связана с тем, что, не получая от великокняжеского скарба «заслужоного», размещенные в отошедших к Литве ливонских замках наемники стремились в ходе этих набегов совместить приятное с полезным⁵⁷¹. К этой же серии набегов можно отнести и предпринятый князем Александром Полубенским из Володимерца (Вольмара, совр. Валмиера) набег на окрестности Юрьева в конце июля того же 1564 г. «Того же лета, июля в 20, – писал псковский книжник, – Литва Полубенской князь Александр из Володимерца воевали юрьевскиа волости один день до обеда, и повоевал верст на пятьдесят, а было их с пол 2000 (т. е. полторы тысячи. – В. П.)…»⁵⁷²

Но военное счастье переменчиво. Московские гарнизоны на псковском порубежье не остались в долгу. Себежский воевода Василий Вешняков погромил в августе со своими и псковскими детьми боярскими под псковским пригородом-крепостью Красным городком литовцев, «тех которые многажды ходили воевати и во Псковщиноу и в Немецкой земли»⁵⁷³. И под занавес летней кампании юрьевский воевода и наместник боярин М.Я. Морозов, сменивший беглого Курбского, отправил в Ливонию, «в Неметцкие пригородков волости», воевать их и разорять князя Дм. Кропоткина с ратными людьми. «И воевали много, – резюмировал псковский книжник результаты действия отряда Кропоткина, – а сами вышли здорово»⁵⁷⁴.

По схожему сценарию развивались события и южнее, на Смоленщине и на Северщине. В июле воевода В.А. Бутурлин «с детми боярскими и с Татары служилыми, и с Казанскими з горными, и с Чебоксарскими, и с Остараханьскими, и с Нагайскими, и з Городецскими, и с Мордвою» отправился в набег за рубеж и воевал «Мстиславские места и Кричевские и Радомльские и Могилевские» и с успехом вернулся домой – летопись сообщает и точное число взятых ратью Бутурлина, «воиньских людей шляхтыч, и з женами и з детми, и черных людей всяких 4787 душ»⁵⁷⁵. При этом А.Н. Янушкевич сообщает, что под Мстиславлем в августе 1564 г. литовцам удалось разгромить русский отряд и взять в плен его командира⁵⁷⁶. Похоже, что речь идет о перехвате литовцами одного из загонов рати Бутурлина, рыскавших в окрестностях Мстиславля в поисках добычи.

Однако основные события развернулись, как и прежде, на Полочанщине и Витебщине. Польский наемный контингент сыграл в них не последнюю роль. Еще 11 апреля 1564 г. Сигизмунд II назначил командующим им героя Невельской «поторжки» Ст. Лесневольского, под началом которого оказались значительные силы. В конце лета польский корпус состоял из 23 конных (по списку 4900 «коней») и 18 «драбских» (по списку 3700 пехотинцев-драбов) рот (реально, конечно, меньше за счет «слепых» «почтов»)⁵⁷⁷. Еще три роты драбов (одной из которых командовал ротмистр и военный инженер итальянец Амброджио Гваньини, будущий автор «Сарматской хроники») были отправлены на усиление гарнизона Витебска, который с падением Полоцка приобрел значение передового литовского форпоста на северо-востоке Великого княжества.

Полоцк и Озерищи – вот два пункта на карте, вокруг которых развернулись важнейшие события кампании 1564 г. О значении Озерищ М. Плевчиньский писал: «Замок этот лежал примерно в 17 км от дороги, соединявшей Великие Луки с Полоцком, и тем самым парализовал важнейшую коммуникацию, связывавшую две эти крепости»⁵⁷⁸. Этот литовский форпост был бельмом во глазу у русских воевод, и естественно, что после того, как перемирие не задалось, угрозу со стороны Озерищ для дороги, связывавшей Полоцк и Великие Луки, решено было ликвидировать. Эту задачу попробовал решить невельский воевода князь Ю.И. Токмаков⁵⁷⁹. И снова русская и литовская версии событий кардинально различаются. Первая излагает ход событий следующим образом. «Того же месяца Июля в 22 день царев и великого князя воевода князь Юрьи Иванович Токмаков ходил с Невля к Литовъскому городку к Озерищу с конными людми и с пешими да и с судовыми людми, – писал московский книжник, – а людей с собою имал в насадех и наряд с собою имал лехкой»⁵⁸⁰.

Подступив к Озерищам и выгрузив из насадов наряд, Токмаков обложил литовскую крепость и начал добывать ее, обезопасив себя от внезапного появления неприятеля в своем тылу – воевода «над городом промышлял и все дороги позасек, которые были к Озерищам»⁵⁸¹. Меры предосторожности, предпринятые Токмаковым, оказались как нельзя более кстати. Спустя четыре дня с начала осады Озерищ он получил известия, что к замку приближается со стороны Витебска помочная литовская рать, насчитывающая в своих рядах ни много ни мало, но целых 12 тыс. конных и пеших ратников, которые «учали засеки прочищать» – те самые, что были возведены по приказу воеводы. Опасаясь утратить наряд, Токмаков организовал планомерное отступление своих людей от Озерищ. Погрузив наряд и пехоту обратно в насады и отправив их в Невель, сам Токмаков с конницей и стрельцами пошел навстречу неприятелю. А дальше, если верить русскому книжнику, воевода «пришел к Литовским людем встречю, дело с ними делал и передовой полк побил на голову и с пятьдесят языков было конных у них взял». Однако с подходом главных сил неприятеля Токмаков приказал побить взятых языков и, благополучно оторвавшись от противника, отступил в Невель⁵⁸².

Так выглядит московская версия первой осады Озерищ. Теперь посмотрим, что об этом пишут с «той» стороны. Согласно описанию М. Стрыйковского, витебский наместник с 2-тысячным войском, состоявшим из витебской шляхты, тамошних казаков и наемных жолнеров витебского гарнизона, выступил на помощь осажденным Озерищам, осажденным 13-тысячным московским войском во главе с воеводой Юрием Токмаковым. С подходом отряда казаков под началом Я- Снепорода Пац атаковал московского воеводу, наголову его разбил, взял обоз и артиллерию, а сам Токмаков едва ушел, будучи ранен в бою. При этом московитов было побито ни много ни мало, а целых 5 тыс. человек⁵⁸³. Любопытно, но польский историк К. Пиварский приводит (со ссылкой на переписку Радзивиллов) цифру в 6 тыс. ратных, говоря о численности войска Токмакова⁵⁸⁴.

Осмелимся предположить, что московская версия несколько ближе к реальности, нежели польско-литовская. Конечно, Ст. Пац не мог иметь 12 тыс. ратных (и оценка численности его воинства в 2 тыс. конных и пеших выглядит достаточно правдоподобной), равно как и у Ю.И. Токмакова никак не могло быть 12 или 13 тыс. воинов (даже и 6 тыс. для него будет многовато – исходя из численности польско-литовского войска, выступившего для помощи Озерищам, полагаем, что у Токмакова было меньше 2 тыс. ратников, без учета посохи⁵⁸⁵). И поскольку карьера Токмакова дальше не прервалась⁵⁸⁶, то его действия под Озерищами в июле 1564 г. были расценены в Москве как вполне успешные. Следовательно, московская версия событий более правдоподобна, чем литовская.

Ответный ход был за литовской стороной. Осенью 1564 г. наивысший гетман сделал попытку вернуть Полоцк. Предварительно в конце августа М. Радзивилл Рыжий отправил в набег на Полоцк отряд польских наемников (примерно 1 тыс. всадников) под началом ротмистра И. Зарембы, который нанес поражение нескольким небольшим московским отрядам к северу от Полоцка⁵⁸⁷. Итоги этого поиска были расценены в литовской «ставке» как благоприятствующие для организации большого похода всей литовской армии. И вот «октября в 10 день писали из Полотцска боярин и воевода князь Петр Михайлович Щенятев с товарыщи с Романом Григорьевым сыном Плещеева, – записал русский летописец, – что приходили к Полотцску многие Литовские люди». Командовал ими сам наивысший гетман, а среди прочих участников похода был и «государьской изменник» князь А.М. Курбский с отрядом своих людей. По данным перебежчиков, «Литовских людей землян и Волыньцов и Подолян и Жемоити, конных людей и дрябей пеших» было полсотни тысяч, а польских наемников – 12 тыс.⁵⁸⁸ Стоит заметить, что численность польского контингента в Сигизмундовой армии, подступившей к стенам Полоцка, была преувеличена ненамного – примерно в полтора раза, тогда как в оценках собственно литовского войска летописец не стал, вслед за воеводами, приславшими свою отписку, сдерживать себя и дал волю своим чувствам. 50 тыс. конных и пеших ратных людей Великое княжество Литовское если и могло выставить, то только на бумаге.

Разрядные книги более скромны в оценках численности литовского войска. По их сведениям, собственно литовское войско насчитывало всего 20 тыс. бойцов («польских и литовских людей, ляхов, и угр, и киян, и подолян, и волынян, и волынцов, и немец прусских, и жемоитян»), а в «прибылом полку», составленном из польских наемников, числились все те же 12 тыс. конных и пеших воинов⁵⁸⁹. По оценкам М. Плевчиньского, соединенное польско-литовское войско насчитывало около 22 тыс. преимущественно конных бойцов⁵⁹⁰, и эти данные представляются более правдоподобными, нежели «тьмочисленные» оценки московских книжников. Но, сравнивая русское войско, подступившее к Полоцку полутора годами ранее, и литовское, трудно не согласиться с мнением А.И. Филюшкина, который отмечал, что в организации похода на Полоцк войск ВКЛ 1564 г. очень рельефно видна разница военных систем России и Литвы. Если русское войско, продолжал историк, было отмобилизовано, организованно и дисциплинированно, имело при себе прекрасную артиллерию и значительный рабочий контингент, то ничего этого в войске Радзивилла Рыжего не было⁵⁹¹, и само оно существенно уступало армии, приведенной под Полоцк Иваном. Соответственно и результаты обоих походов были диаметрально противоположны.

События под Полоцком развивались следующим образом. 13 сентября 1564 г. под городом объявились передовые отряды польско-литовского войска, а спустя три дня к городу подошли и главные силы армии Радзивилла. Осаждающие разбили свой лагерь в 2 верстах, «меж Двины-реки и Полоты с одну сторону» (по мнению А.И. Филюшкина, напротив Заполотья) – видимо, чтобы обезопасить себя от огня полоцкого наряда⁵⁹². Не имея осадной артиллерии⁵⁹³, Радзивилл не мог помышлять о планомерной осаде города и тем более о его прямом штурме – к моменту его появления со своим воинством под Полоцком город был перестроен и укреплен русскими. Были восстановлены укрепления Заполотья и Верхнего замка, а в прилегающей к нему возвышенной части бывшего Великого посада (который был заброшен) со стороны Полоты был выкопан ров и возведен мощный вал, обнесенный крепостной стеной и башнями⁵⁹⁴. Новое укрепление получило название Нижнего или Стрелецкого замка. Русский Полоцк представлял собой крепкий орешек, разгрызть который было непростой задачей.

Из лаконичного рассказа русской летописи о первой обороне Полоцка следует, что под стенами города регулярно происходили стычки между отрядами поляков и литовцев и совершавшими вылазки детьми боярскими, стрельцами и казаками полоцкого гарнизона, которых поддерживала полоцкая артиллерия⁵⁹⁵. А.Н. Янушкевич высказал предположение (со ссылкой на мнение М. Стрыйковского), что гетман, подступив к Полоцку, рассчитывал выманить русских в поле, дать им бой, разбить и на плечах бегущих ворваться в город⁵⁹⁶. «Однако московиты спрятались за городскими стенами, – продолжал он, – выбрав для себя обычную тактику длительного отсиживания»⁵⁹⁷. «Неясно, откуда взял эту версию польский хронист», – отмечал А.И. Филюшкин (осмелимся предположить, что такова была официальная точка зрения литовских властей – видимо, именно так мотивировал свои действия под Полоцком сам гетман). И далее он указывал, что если высказанное Стрыйковским мнение верно, то «тактическое мышление литовского командования следует охарактеризовать как, мягко говоря, наивное» – в самом деле, «с какой стати гарнизону выходить из замка и рисковать фортуной в полевом сражении?»⁵⁹⁸. Полоцкий воевода князь П.М. Щенятев отнюдь не собирался давать Радзивиллу шанса блеснуть воинским искусством в чистом поле. В итоге, простояв без толку под стенами Полоцка три недели, гетман, получив известия о том, что с Великих Лук на помощь осажденным готовится выступить помочная рать⁵⁹⁹, решил не рисковать судьбой и 4 октября 1564 г. приказал снять осаду. «Не дождався государских воевод, Октября же в 4 день все Литовские люди от города пошли прочь и Двину-реку перевезлися на Литовскую сторону», – подытожил итоги предпринятой Радзивиллом осады Полоцка русский книжник⁶⁰⁰.

Итак, поход на Полоцк закончился неудачей. «Войско ВКЛ оказалось не способным вести осадные операции, – отмечал А.Н. Янушкевич, – а это было в тогдашних условиях войны необходимой вещью для возвращения захваченных территорий»⁶⁰¹. В отличие от Москвы верховная власть в Великом княжестве оказалась не способной создать могущественную артиллерию и обеспечить ее нормальное функционирование как инструмента войны. Напрашивается вывод: эта разница обусловлена во многом была различиями в устройстве двух русских государств – Руси московской и Руси литовской. Московское военно-служилое государство оказалось более эффективным и способным противостоять серьезным внешним вызовам, нежели литовское, и события осени 1564 г. это наглядно подтвердили – ведь за перипетиями борьбы на «литовском» «фронте» мы совсем забыли про «фронт» «крымский». Крымский «аукцион» продолжался, и «аукционист», добиваясь своей цели, искусно разыгрывал попеременно то московскую, то литовскую карту. И, отправив своих татар разорять Брацлавщину, Девлет-Гирей затем сделал ход конем и нанес удар по владениям Ивана Грозного.

Ожесточенная дипломатическая борьба при ханском дворе, которая шла с весны 1563 г., в начале 1564 г. как будто увенчалась успехом русской дипломатии. 2 января 1564 г. Девлет-Гирей «шертовал» Ивану Грозному в присутствии русского посла А. Нагого. Однако праздновать победу, как оказалось, было еще рано, ибо это «шертование» носило лишь предварительный характер⁶⁰². Ряд острых вопросов русско-крымских отношений оставался неурегулированным, в том числе и два важнейших – о заключении союза, направленного против Сигизмунда II, и о размерах русских выплат в Крым. И чтобы сделать Ивана более сговорчивым и понятливым к намекам о необходимости новых уступок, крымский «царь» под давлением своих «думных людей», среди которых доминировали противники Москвы, в августе 1564 г. двинул в дело свои полки.

Судя по всему, к такому повороту событий в Москве оказались не готовы, а хан и его советники сумели не допустить, чтобы русский посол в Крыму оповестил своевременно Ивана Грозного и Боярскую думу о намерениях хана. Появление татарского войска во главе с самим «царем» на «крымской украйне» оказалось для Москвы полной неожиданностью. Еще по весне основные силы «берегового» «разряда» были сосредоточены на правом фланге «берега», под Калугой – очевидно, что в Москве решили усилить за его счет силы, разворачиваемой против Литвы, понадеявшись, что спорные вопросы все же удастся урегулировать посредством переговоров, не доводя дело до войны. И если верить московскому книжнику, Иван Грозный и его бояре, «Девлет-Киреева царева злаго умышленна и ссылки с полским королем не ведуще», решили дать служилым людям долгожданный отдых. «Воевод своих и людей, которые стояли того лета по украйным городом, – продолжал книжник, – по домом егда время отпущати (т. е. по осени. – В. П.), [царь и великий князь] отпустити тогды велел, а оставлены тогда малых прихода ради, лехкие воеводы с малым бяше людми по украйным городом»⁶⁰³. Гарнизоны и воеводы в «украинных» городах готовились противостоять небольшим отрядам татарских хищников, но никак не самому «царю» и его воинству.

Девлет-Гирей же тем временем, согласно летописной повести о его походе, «по королеве ссылке учинися с ним на кровопролитие христианом заодни, и совет учинили притти в одно время; королю Польскому прити со всеми людми к Полоцску и Полотцска доставати, а Двлет-Кирею царю притти, перелесчи Ока-река и воевати Коломенские места и к Москве идти»⁶⁰⁴. Действительно ли крымский «царь» намеревался после опустошения окрестностей Коломны двинуться дальше к Москве, повторив «подвиги» своего дяди, или же это домысел московского книжника, для нашего повествования не суть важно. Важно другое – действительно ли Сигизмунд и Девлет-Гирей координировали свои действия, или же крымский «царь» решил воспользоваться моментом и, зная, что его литовский «брат» намерен отправить свои полки на Полоцк, двинулся на государеву «украйну»?

Мы склонны принять второй вариант – очень уж совпадают по времени действия польско-литовского войска под Полоцком (напомним еще раз – осада города началась 13 сентября, а отступление королевского войска от Полоцка – 4 октября) и нападение хана. Выступив в поход 17 августа 1564 г.⁶⁰⁵, Девлет-Гирей не слишком торопился на государеву «украйну». Затратив на марш через Поле полтора месяца, он и его воинство вышли на ближние подступы к Русской земле к концу сентября (когда осада Полоцка Сигизмундовыми полками завершалась). Хан не пошел на Москву, так как, если верить летописцу, он рассчитывал, что на «перелазах» через Оку и дальше на пути к русской столице его не встретят русские полки во главе с самим Иваном Грозным, они должны были уйти на помощь Полоцку⁶⁰⁶. Когда же от взятых в Поле языков «царь» и его советники узнали о том, что Иван не ушел на Литву, а отправился на богомолье в подмосковные монастыри, «царь (т. е. Девлет-Гирей. – В. П.) к реке Оке идти отложил и ста у города у Рязани, а отпустил людей на войну»⁶⁰⁷. Хотел ли хан действительно двинуться на Москву? Похоже что нет, ибо в таком случае это означало бы решительный разрыв с «московским»⁶⁰⁸, а Девлет-Гирей не был столь же воинственным, как его дядя Сахиб-Гирей, предпочитая использовать «стратегию непрямых действий». Вместо марша на Москву он направил коней своего войска на Рязань.

На Рязанщине татар не ждали. Басурманы давно не объявлялись здесь, так что Рязань по умолчанию считалась глубоким тылом с соответствующим отношением к несению службы и воеводами, и служилыми людьми, да и сами рязанцы в значительной степени утратили прежние навыки выживания на беспокойной границе со Степью. «Не бе бо тогда на граде никаких градских крепостей, занеже град ветх велми бяше, – с сожалением констатировал русский книжник, описывая приход крымского «царя» под Рязань, – но иные и стены палися»⁶⁰⁹. Только-только заступившие на «годованье» в Рязани воевода князь И.Ю. Булгаков со товарищи⁶¹⁰ растерялись, и неизвестно, как повернулись бы события дальше, если бы не А.Д. Басманов со своим сыном Федором.

Басманов, проезжая в свое поместье со своими людьми, узнал про нападение татар и, будучи опытным воеводой (в его послужном списке числится, к примеру, участие в сражении при Судьбищах летом 1555 г. и взятие Нарвы в мае 1558 г.), поспешил к Рязани. По дороге он и его люди разбили несколько мелких татарских отрядов, а взятых языков, допросив, отправил в Москву. Прибыв в Рязань, Басманов и его сын «ту суших людей в граде обнадежили» и сумели организовать оборону города⁶¹¹.

Татары несколько раз в течение четырех дней, пока они стояли под стенами Рязани, ночью приступали к городу, но неудачно. Да и, похоже, они особо и не стремились взять город – добыча, захваченная ими в его окрестностях, и без того была достаточна, «занеже в тех местех николи воиньские люди не бывали и брежениа тут никоторого не бе»⁶¹². Во всяком случае, как отмечал А.В. Виноградов, хан из своего лагеря под Рязанью через Басманова передал Ивану свою грамоту, выдержанную в довольно умеренном тоне⁶¹³. Во всяком случае, Девлет-Гирей не ставил перед Иваном требование немедленно передать ему Казань и Астрахань, ограничившись запросом «Магмет-Киреевой дани», платить которую обязался крымскому «царю» Василий III после «крымского смерча» 1521 г. Тем самым хан намекал насчет того, что продолжение переговоров возможно.

Иван, спешно вернувшийся из вояжа, и его бояре тем временем готовились к отпору внезапно объявившемуся неприятелю. На «берег» спешно были отправлены из столицы воеводы И.П. Федоров и И.П. Яковлев, которым отдали государевых дворян, несших сменную службу в столице при царской особе. Высланные за реку воеводами сторожи, соединившись с отрядами, выехавшими на поиск противника из «украинных» городов, погромили несколько татарских загонов, искавших добычу, и взяли языков. Действия этих отрядов встревожили Девлет-Гирея, и он поторопился 5 октября уйти в Крым, не дожидаясь, пока в лагере соберется все татарское войско⁶¹⁴.

Татарское вторжение не облегчило положение Великого княжества Литовского, но усугубило его. В Москве связали внезапное оживление литовцев по осени 1564 г. (в том же октябре литовские жолнеры, по сообщению псковского летописца, 700 конных из гарнизонов Зессвегена и Динабурга, опустошили окрестности занятого русскими Мариенбурга-Алыста, а из Трикатена литовцы напали на поместья русских детей боярских на ливонско-псковском пограничье «за Таговесью рекою», а месяцем ранее, в сентябре, ротмистр П. Сапега со товарищи совершил набег на Чернигов, но был отбит тамошними воеводами Василием Прозоровским и Фомой Третьяковым, которые в подтверждение своей победы прислали в Москву знамя Сапеги⁶¹⁵) с приходом крымского «царя» и за невозможностью наказать последнего решили примерно покарать вдохновителя крымской агрессии – Сигизмунда II.

Царское слово с делом не расходится, и вот «царь и великий князь велел итти с Лук Великих в Литву под Озерища царю Семиону Касаевичю да бояром своим и воеводам князю Ивану Ивановичю Пронскому Турунтаю с товарищи». На этот раз под литовский форпост отправилась немалая (по нашим оценкам – до 9—10 тыс. «сабель» и «пищалей» без учета обозных слуг и посохи) 5-полковая рать с нарядом (первым воеводой которого был князь Юрий Токмаков)⁶¹⁶. Исход этой осады был иным, чем предыдущей.

Подробности осады Озерищ русским войском неизвестны, но кое-какие детали можно почерпнуть из воеводского сеунча, пересказанного московским книжником. Осада Озерищ была недолгой, и замок был взят русскими 6 ноября 1564 г.

«приметом». При этом «державу озерицкого пана Мартина Островицского со многими королевскими дворяны и Ляхов и дрябей и земских людей многих поймали». Ротмистры пан Держинский (Деружинский, Деражинский?) и пан Прогалинский были убиты во время штурма, равно как и многие защищавшие крепость воины, литовские и польские. Русские воеводы отметили упорство, с которым оборонялся неприятель: «Которые (литовцы и поляки. – В. П.) запирались в стрелнях и в баштах и в хоромех, и те все погорели». Подожженные во время штурма Озерищи, по словам воевод, сгорели дотла, и «никаков человек из города не утек»⁶¹⁷. Любопытный факт – во время взятия Озерищ штурмом в плен попал немецкий авантюрист Альберт Шлихтинг, позднее бежавший в Литву и оставивший записку о последних событиях в Московии и памфлет о нравах Ивана Грозного.