1. Возобновление дипломатических контактов. Переговоры лета 1566 г. и воля Земского собора

В предыдущей главе мы писали о том, что ход очередного военного конфликта между Вильно и Москвой можно охарактеризовать фразой «война как процесс». Боевые действия продолжались, но они не были препятствием для продолжения дипломатических контактов и переговоров о заключении если не мира, но перемирия – а в нем нуждались обе стороны. Москва добилась того, чего она хотела, – она взяла Полоцк и теперь стремилась закрепить новообретенную государеву «отчину» за собой. Но воевать с Литвой, имея врагом еще и Крым, было затруднительно – война на два фронта (а ведь немирно было и в «подрайской» казанской «землице», где время от времени недовольство местного населения прорывалось мятежами) была слишком рискованным и затратным мероприятием.

Вильно нуждался в перемирии в еще большей, чем Москва, степени. Развязывая войну (А.И. Филюшкин даже полагал, что Сигизмунд II преднамеренно втянул Россию в Ливонскую войну⁶⁵³), Сигизмунд и его советники явно переоценили свои силы и возможности. Надежды на раскол внутри московской политической элиты не оправдались, как и расчеты на поддержку крымского «царя», который вел свою игру. Литовская шляхта не горела ни желанием самолично садиться в седло и искать себе чести и своему князю славы на поле брани, ни платить серебщину на ведение войны и найм наемников. Раз за разом мобилизация посполитого рушения срывалась, а торричеллиева пустота в великокняжеском скарбе не давала Сигизмунду набрать нужное количество наемников-профессионалов, способных заменить ненадежное посполитое рушение. Москва же оказалась намного сильнее, чем представлялось ранее – вплоть до того, что в Вильно несколько раз впадали в панику, полагая, что копыта русских и татарских коней вот-вот застучат по мостовым литовской столицы. Перемирие, которое позволяло отдышаться и, урегулировав противоречия между польской и литовской элитами, добиться более тесного единения Литвы и Польши и объединения их военных усилий, представлялось неплохим выходом из сложившейся кризисной ситуации. Единственное, что мешало скорейшему возобновлению русско-литовских переговоров, так это тающие день ото дня надежды на перемены в Москве ли, нашествие ли татарского «царя» на «московского», воздействие блокады, да, в конце концов, чудо, подобное тому, что спасло Полоцк в годы 1-й Смоленской войны. Последнее было бы неплохим бонусом при ведении переговоров, ибо что литовские, что московские дипломаты славились своим упорством в защите интересов своих государей и отнюдь не отличались склонностью к компромиссам и широким жестам.

Не стоит забывать также и о том, что обе стороны стремились к тому, чтобы не они, а их «партнер» первым обратился с предложением возобновить переговоры, ибо в таком случае он молчаливо признавал, что удача в войне ему не сопутствует. Понятно, что Москва после взятия Полоцка и Озерищ отнюдь не считала себя проигравшей, а значит, ждать от нее инициативы в столь щекотливом деле не стоило. Не очень хотел первым предложить вернуться за стол переговоров и Сигизмунд, ибо это означало не только негласное признание ошибочности той политики, которую он вел в предыдущие годы, но и весьма болезненный удар по самолюбию и репутации самого короля (складывается впечатление, что Сигизмунд люто ненавидел Ивана Грозного и завидовал ему). Однако неудачный поход на Полоцк осенью 1564 г. и явная неспособность в кампанию 1565 г. отомстить за нанесенные прежде обиды не оставляли сколько-нибудь разумной альтернативы мирным переговорам. Но и здесь Сигизмунд попытался сохранить лицо – 14 августа 1565 г. в Москву прибыл гонец от панов рады, некий лях Ленарт Узловский.

Гонец доставил в Москву послание от панов рады, сообщавшее русским боярам, что они обратились к своему государю с просьбой разрешить им снестись с московскими боярами на предмет возобновления дипломатических контактов с перспективой выйти на переговоры «о доброй смолве»⁶⁵⁴.

Этого гонца в Москву ждали. Уже 16 августа Узловского приняли бояре князь И.Д. Бельский, Н.Р. Юрьев, И.В. Шереметев Большой, русский «канцлер» дьяк И.М. Висковатый, дьяк А. Васильев и 80 государевых дворян «в золотном платье»⁶⁵⁵.

Выслушав гонца и ознакомившись с доставленной им грамотой от панов рады, московские бояре 21 августа вызвали Узловского к себе и сообщили ему, что они доставленную им грамоту «вычли», и били челом Ивану Грозному, чтобы он с королем «доброво дела похотел». На их челобитье царь ответствовал, что он отправляет своего дворянина, В. Желнинского, с посланием и с опасной грамотой для литовских послов⁶⁵⁶. Литовскому же гонцу была выдана адресованная панам рады грамота от бояр, в которой им предлагалось, чтобы они уговорили короля прислать в Москву великих послов, уполномоченных «доброе пожитье постановити к покою християнскому». На переговорах предполагалось обсудить два главных вопроса – о Полоцком повете и о Ливонии, ну а на время их прекратить повсеместно боевые действия⁶⁵⁷.

С той грамотой Ленарт Узловский и был отпущен из Москвы 22 августа того же года⁶⁵⁸, а вслед за ним 27 ноября в Литву отправился и государев дворянин, везший с собой дополнительно еще и очередной «обидный» список. Из него следовало, что 2 октября 1565 г., т. е. уже после пересылки между боярами и панами рады и предложением о перемирии, приходили в Ржевский уезд, в Заволоцкую волость некий Ян Даруцкий, да пан Высоцкий, да «рохмистр» Верховецкий «со многими людми» и ту волость повоевали. На этом паны Даруцкий и Высоцкий не остановились и следующим объектом для своих набегов избрали Полоцкий повет, Покровскую волость и волость Ясу, «деревни жгли и людей убивали, а иных в полон имали и животы их грабили», а список уведенных в плен и награбленного к сей грамоте прилагается. И это еще не все – с Витебска и Сурожа тамошние казаки приходили в Озерищскую волость, местных мужиков били и грабили, и головами их в плен уводили, и рыбу ловили, и бобров гоняли, и мед драли, и прочие всякие убытки озерищским крестьянам чинили⁶⁵⁹.

В Москву царский посланец вернулся не скоро, только 22 февраля 1566 г., и доставил королевскую грамоту. В ней Сигизмунд сообщал, что он отправляет с доставленной опасной грамотой своих послов, и потребовал от пограничных старост и державцев воздержаться от набегов на время переговоров. В свою очередь Сигизмунд жаловался, что-де озерищский воевода Токмаков (тот самый Ю. Токмаков) посылал своих людей грабить витебские села и Усвятскую волость и потому отправил бы его брат, государь московский, аналогичную грамоту с запретом тревожить литовское порубежье с московской стороны⁶⁶⁰.

20 апреля 1566 г. в Москву прибыл очередной гонец от Сигизмунда, Ф. Юряга. В привезенной им грамоте в титуле Ивана Грозного были сделаны пропуски – не было титулования царя смоленским, рязанским и понизовных городов господином, не говоря уже о пропуске «Вифлянского титла» (которое король оставил себе – симпломатичный знак готовности короля к переговорам)⁶⁶¹. И далее в грамоте Сигизмунд писал, что отправляет в Москву великих послов Ю. Ходкевича, Ю. Тышкевича и М. Гарабурду, а также жаловался на то, что в конце 1565 г. приходили из Озерищ московские воинские люди грабить и в полон уводить в Усвятскую волость, а в Ливонии из Юрьева/Дерпта приходили войной на окрестности замка Руен (Рюен, совр. Руйена. – В. Л.), людей побили и в полон повели и маетности их все поймали»⁶⁶². Переговоры переговорами, но никто по обе стороны границы не собирался отказываться поправить свои дела за счет жителей неприятельского порубежья.

Однако «малая» война на пограничье давно стала привычной и в Москве, и в Вильно научились при необходимости закрывать глаза на «шалости» пограничных warlord’oB. Так случилось и на этот раз – возобновление дипломатических контактов и переговоров об условиях замирения было делом настолько важным, что порубежными обидами негласно решено было пренебречь. И вот 7 мая 1566 г. смоленский воевода П.В. Морозов отписал в Москву, что из Литвы едет в русскую столицу великое литовское посольство (а оно действительно было велико – в посольской свите было 906 человек и 1289 коней, а для перевозки имущества посольства и подарков требовалось 300 возов, так что пришлось посольство размещать не только на литовском посольском дворе, но и на частных квартирах⁶⁶³). 30 мая 1566 г. литовские послы въехали в Москву, а 6 июня они были приняты Иваном Грозным, который накануне вернулся из богомолья в Троице-Сергиевом монастыре.

Переговоры с литовцами и на сей раз оказались тяжелыми. Стороны, на словах заявляя о своем искреннем стремлении учинить «добрую смолву» меж двух великих государей, на деле продолжили старую игру – задрав ставки до небес, затем постепенно сбрасывали одно требование за другим, отчаянно при этом торгуясь. Московские дипломаты начали с того, что затребовали у литовцев обещания от имени их государя вернуть Ивану Грозному «Киев со всеми пригороды и с Волынью и с Подолью», не говоря уже о том, чтобы литовцы передали бы весь Полоцкий повет с поветом Озерищским и Усвятской волостью. И само собой, король должен был исправиться перед русским государем, выведя своих ратных из Ливонии. Литовцы, естественно, ответили отказом на эти претензии, в свою очередь затребовав у московских бояр возврата Смоленска, Торопца, Великих Лук, Великого Новгорода, Вязьмы, Пскова, Белой, Дорогобужа, Можайска, Путивля, Чернигова, Трубчевска, Одоева, Воротынска, Любутска, Мосальска и всех северских городов и городков⁶⁶⁴.

Ну а затем, согласно привычному сценарию, переговорщики с обеих сторон начали играть на понижение. Условия «вечного мира», предложенные попеременно русской и литовской сторонами, начали постепенно «усыхать», равно как и сроки, на которые предполагалось замириться двумя государям. Под конец переговоров о «вечном мире» речи уже и не шло, как и о серьезных территориальных уступках с обеих сторон. 17 июня на переговорах произошло, по мнению А.Н. Хорошкевич⁶⁶⁵, судьбоносное для всей Восточной Европы событие. Литовские послы предложили следующий вариант замирения. «Государь наш ныне поступаетца государю вашему изскони вечные вотчин, города Смоленска, – заявил Ю. Ходкевич, – а город бы Полтеск и город Озерища государь ваш государю нашему вернул назад и вязней бы всех полотцких отпустил и Вифлянских бы вязней отпустил», подтвердив при этом отказ от тех городов, что были взяты у Литвы еще Иваном III. И далее он выдвинул еще ряд положений, относящихся до Ливонии. «Которые замки в Вифлянской земле за государем вашим, и те б замки описати велел государь ваш за собою; а которые за государем нашим, и те б замки велел описати за государем нашим», – заявил посол. Что же до захваченных шведами замков, то Ходкевич со товарищи предложил добывать их, после чего поделить их, отдав каждому из государей те из них, которые ближе прилегали к уже контролируемым ливонским волостям⁶⁶⁶.

Итак, литовские послы предложили Ивану Грозному и его боярам разменять признание Смоленска русским городом на возврат Полоцка и Озерищ и раздел Ливонии по принципу uti possidetis. «Подобных уступок литовская сторона ранее никогда не делала, что показывает, насколько насущным для нее было установление добрососедских отношений с Российским царством», – отмечала А.Н. Хорошкевич, добавляя к этому, что теперь «решение о «вечном мире» полностью зависело от русской стороны»⁶⁶⁷. И вот тут и встал в полный рост вопрос о целях войны, чего хотел добиться Иван Грозный и его бояре, готовы ли они были разменять взятый Полоцк и Озерищи на Смоленск, северские города и Нарву с Дерптом в придачу с признанием того факта, что большая часть Ливонии останется за королем, и заключить тем самым искомый «вечный мир»? На совещании с боярами царь услышал их ответ: «Смоленск от давных лет во государской стороне, и поступаетца король государю того, что за государем готово; а Полтеск и Озерища как королю поступитца и Вифлянские земли писати на перемирие?», а значит, «с королем на докончанье не делати, а извечные бы вотчины государю в королеву сторону не описывати, а говорити бы с послы о перемирие»⁶⁶⁸.

Итак, московская сторона отказалась подписывать мир на условиях, предложенных литовской стороной, соглашаясь лишь на продолжение переговоров с целью выработать условия перемирия – традиционного исхода последних русско-литовских войн. И второй, не менее важный момент – даже согласие Сигизмунда признать за Иваном Грозным немалого куска ливонского наследства (и в перспективе нарастить его, этот кусок, за счет шведской его доли) не соблазнили московскую правящую элиту на заключение «докончанья». Уступать Полоцк и Озерище Москва категорически отказывалась – выходит, что для нее они были более важной целью, нежели «вифлянские» города и замки. В этом заключалась стратегическая ошибка московских бояр, упустивших шанс урегулировать застарелый русско-литовский конфликт, – так считала А.Н. Хорошкевич. По ее мнению, князья И.Д. Бельский, И.Ф. Мтиславский, И.И. Пронский Турунтай, В.С. Серебряный, М.И. Воротынский и И.П. Федоров, Н.Р. Юрьев, И.В. Шереметев Большой и его брат И.В. Шереметев Меньшой, М.Я. Морозов, И.П. Яковля и И.М. Воронцов в конечном итоге оказались виновны в том, что, переоценив возможности Русского государства, они своим отказом поспособствовали возникновению объединенного государства Польши и Литвы, Речи Посполитой, «в котором возродились прежние территориальные притязания, прежде всего на Смоленск», и в поражении России в пресловутой Ливонской войне⁶⁶⁹.

В каком-то смысле А.Н. Хорошкевич, конечно, права, обвиняя бояр в недальновидности, но, на наш взгляд, все не так просто и прямолинейно, как может показаться по первости. Иван Грозный и его бояре действовали в более сложной ситуации, нежели Василий III и тем более Иван III. Отец и дед Ивана IV могли сконцентрироваться на решении «литовского» вопроса, так как Крым был или союзником Москвы (при Иване III), или не слишком мешал ей воевать с Вильно (при Василии III). Активизация же русской экспансии в Поволжье во второй половине 40-х гг. XVI в. способствовала ухудшению отношений Москвы с Бахчисараем и переходу от войны «холодной» к войне «горячей» между двумя государями, Иваном IV и Девлет-Гиреем I. И этот поворот произошел тогда, когда русско-литовский конфликт не был урегулирован и продолжал тлеть. Если стратегическая ошибка первостепенной важности и была допущена, то тогда, когда было принято решение об «инкорпорации» Казанского, а затем и Астраханского ханств в состав Российского государства (вместо продолжения, как прежде, игры на противоречиях внутри казанской и астраханской элит, отношение которых к имперским претензиям Крыма было далеко не однозначным). Похоже, что в Москве в середине XVI в. ставка была сделана на то, что «русская» «партия» при литовском дворе сумеет надавить на Сигизмунда II и добиться заключения союза с Россией, направленного против Крыма. Именно поэтому русская сторона в конце 1550-х гг. и готова была пойти на серьезнейшие уступки литовской ради заключения «вечного мира» и этого союза. Увы, щедрые московские предложения (еще более щедрые, чем те, которые сейчас сделали литовцы) не были тогда услышаны, и мы отнюдь не исключаем, что сейчас в Москве вспомнили об этом как о примере недоговороспособности литовской стороны. И потом, в русской столице помнили о том, что Сигизмунд бездетен, после его смерти династия пресекается, и кто будет новым королем Польши и великим князем литовским – неизвестно, равно как и неизвестно и то, будет ли новый король соблюдать те договоренности, что были заключены при его предшественнике. Наконец, свое решение отвергнуть мирные предложения литовцев бояре Ивана Грозного принимали тогда, когда Москва чувствовала себя еще достаточно уверенно – голод, моровое поветрие, татарские нашествия были еще впереди, да и разногласия между боярской оппозицией и царем еще не достигли критической точки. Кто мог подумать тогда, в эти июньские дни 1566 г., о том, что пройдет пять лет, и мор опустошит русские грады и веси, татары сожгут Москву и возникнет реальная угроза не только утраты контроля над Казанью и Астраханью, но и возобновления выплаты дани Крыму?

Заслушав мнение бояр и приняв его, царь все же не до конца был уверен, что его советники сделали верный ход. Скоропостижный созыв в Москве 28 июня 1566 г. Земского собора, спустя полторы недели после того, как были отвергнуты литовские предложения⁶⁷⁰, а последовавший за этим мелочный торг вокруг условий замирения не привел к каким-либо результатам, косвенно свидетельствует об этом. Собравшимся на Земском соборе представителям церкви, Боярской думы, приказным чинам, государевым земским дворянам (опричные дворяне не был приглашены на это собрание! – В. П.), детям боярским с пограничных, прифронтовых уездов Северо-Запада и Запада⁶⁷¹, а также купцам московским и смоленским был задан один вопрос: продолжить ли войну или принять литовские условия? Ведь царь и бояре снова, как и в конце 1540-х гг., оказались перед дилеммой – если согласиться на предложения литовцев, то тогда не только Полоцк и Озерище будут утрачены навсегда (ибо, признав их навечно литовскими, тем самым Москва лишала себя права истребовать их в будущем), но и немалая часть Ливонии с таким важным городом, как Рига, также признавались русской стороной принадлежащими Вильно⁶⁷². И в таком случае что выигрывал Иван Грозный от такого раздела Ливонии?

Ответ участников Земского собора был единогласным – воевать! Но здесь стоит привести ответы, которые дали на заданный вопрос участники Земского собора, – тем и интересен этот текст, что в нем ярко выражены те мотивы, которыми руководствовались московские власти, отвергая предложенные им условия (своего рода отголосок обсуждения их, что состоялось в Боярской думе 17 июня 1566 г.). Это редчайший случай, когда мы можем взглянуть за кулисы дипломатической интриги, побывать на политической «кухне», уяснить те мотивы, которыми руководствовались московские политики, принимая судьбоносные решения. И мотивы, по которым предложение Вильно было отвергнуто, весьма разнообразны. Тон задали церковные иерархи, так ответившие на вопрос государя: «Пригоже государю за те городы ливонские стояти, которые городы взял король в обереганье, Ригу, Кесь, Володимерец, Ровной, Куконос и иные городы, которые ко государским х порубежным городом ко псковским и к юрьевским подошли. А не стояти государю за те городы, а укрепятца те городы ливонские за королем, которых городов ныне государь у короля просит, и вперед из тех городов, которые за королем, церквам, которые за государем в Ливонских городех, разорение будет, да не токмо государевым городом Юрьеву и иным городом ливонским государским и Пскову тесноты будут великие, но и Великому Новугороду, и иных городов торговым людем торговли затворятца»⁶⁷³. То есть, с точки зрения «государевых богомольцев, архиепископов и епископов», сохранение за королем ливонских городов и замков севернее Западной Двины означало, с одной стороны, сохранение угрозы и для Пскова и Новгорода, и для Нарвы и Юрьева/Дерпта, а с другой – неизбежность возникновения рано или поздно проблем для русской торговли. Что же касается Полоцкого повета, то и здесь церковные иерархи ответили вопросом на вопрос: «А что королевы послы дают к Полотцку земли по сей стороне вверх по Двине реке на пятнатцать верст, а вниз по Двине реке от Полотцка на пять верст, а за Двину земли не дают, а рубеж чинят Двину реку, – и тому ся сстати мочно ли, что городу быти без уезда? Ано и село или деревня без поль и без угодей не живут, а городу как быти без уезда?»⁶⁷⁴

В том же духе высказались бояре, окольничие и дьяки⁶⁷⁵, а вслед за ними – государевы дворяне, равно как и луцкие и торопецкие дети боярские⁶⁷⁶. Государевы дьяки и приказные люди в своем ответе сделали упор на право сильного, по которому Иван Грозный взял на себя Полоцк и ливонские города – их он-де «поймал саблею». И само собой, приказные подчеркнули, как и все остальные, что «без поветов Полотцку быти нелзе»⁶⁷⁷. Не менее любопытен и ответ, данный представителями «торгового чина». По их мнению, если согласиться на литовские условия замирения, то «городы будут государевы, а земля королева, ино он на своей земле сколко хочет, столко городов поставит», и в таком случае «Полотцку будет великая теснота»⁶⁷⁸.

Итак, участники Земского собора единодушно отвергли возможность примирения с Литвой на ее условиях и высказались за продолжение войны. 2 июля Земский собор был распущен, а спустя три дня переговоры с литовской делегацией возобновились. Итог их был ожидаем. Обсуждая выдвинутую еще до созыва Земского собора идею устройства «государского съезда», «чтоб государем съехатися на рубеже и постановление учинити»⁶⁷⁹, участники переговоров не смогли прийти к удовлетворявшему обе стороны решению. Идея съезда двух государей оказалась, как все прочие, похоронена. На совещании Ивана Грозного с боярами было решено, что, поскольку переговоры зашли в тупик, необходимо пустить в ход последний довод королей, но прежде отправить в Литву посольство. «И проведати бы послом в Литве про все литовские вести, – говорилось в приговоре, – как король с цесарем и с Ляхи в еднаньи ли, и что его вперед умышлением, как ему со царем и великим князем быти». И далее в приговоре отмечалось, что, пока послы будут ездить в Литву и обратно, «государь к своему походу к болшему на Ливонскую землю в то время велит готовити всякие запасы и наряду прибавити»⁶⁸⁰. Так 5 июля 1566 г. было принятое решение готовить большой поход в Ливонию, который должен был если и не завершить, то ускорить приближение конца затянувшейся меры войны.

15 июля 1566 г. литовские послы последний раз побывали на приеме у царя, а 17-го их «отпустили» домой. С собой они увозили грамоту с предложением Ивана Грозного продолжить обмен посольствами с тем, чтобы довести начатое дело до конца. С этой целью, отписывал Иван своему «брату», он отправляет своих «великих послов», суздальского наместника Ф.И. Умного Колычева, волоцкого дворецкого Г.И. Нагого и дьяка В.Я. Щелкалова, «доделывати тех дел, которые дела меж нас з братом нашим постановитися не могли»⁶⁸¹. Послы должны были прибыть в Литву под конец 1566 г. или в самом начале следующего, 1567 г. («Рожество Христово или Крещение Христово лета 7075-го»), а до того Иван предлагал воздержаться от боевых действий⁶⁸².

22 июля 1566 г. литовские послы покинули Москву. Дипломатия снова оказалась бессильна положить конец войне.