3. Головокружение от успехов: Ульская

«конфузия»

Когда московские бояре заявили литовским послам, что царское войско уже сидит в седле и готово выступить в поход, их слова не были пустой угрозой. Весь предыдущий опыт ведения переговоров с литовской стороной свидетельствовал о том, что успех на поле боя – лучший способ сделать неуступчивых до крайности литовских дипломатов более сговорчивыми и признать, что худой мир лучше доброй ссоры.

Соответственно была выбрана и тактика. Устроить еще один Полоцкий поход Москва была не в состоянии, да и нужен ли он был, если основным принципом московской стратегии было стремление избежать ненужного риска, сопряженного с большими людскими, материальными и репутационными потерями. И если Москва не стремилась к новым завоеваниям в Литве, а хотела удержать уже взятое (Полоцк и Полоцкий повет), то напрашивался традиционный для московской стратегии ход – организация большого набега на неприятеля. Подобная экспедиция позволяла при меньших расходах нанести неприятелю не меньший ущерб – и материальный, и опять же репутационный, заодно и пополнив торока и кошели московских служилых людей.

Выбрав стратегию действий, Москва отнеслась к планированию рейда с присущей ей ответственностью и педантичностью. В нашем распоряжении, к сожалению, нет подобного «Записной книге Полоцкого похода» документа, расписывающего в деталях замысел похода и его последующую реализацию. Однако лаконичные заметки в летописях и в разрядных книгах позволяют составить достаточно точное представление о плане похода и о том, что случилось после. Свидетельства с «той» стороны, на наш взгляд, менее ценны (хотя и позволяют уточнить отдельные детали картины случившегося в январе 1564 г.), поскольку носят на себе явный пропагандистский налет.

Представляется, что идея организовать большой грабительский рейд в Литву родилась в Москве поздней осенью 1563 г. Более ранний срок, на наш взгляд, нереален. 21 сентября 1563 г. Иван покинул столицу и вернулся в нее только 1 ноября⁴⁸⁰, а без него такое важное решение не могло быть принято. Далее, только в сентябре стало известно, что крымский «царь» благосклонно отнесся к идее восстановить дипломатические контакты. Тем самым угроза крымского нападения существенно снижалась. Наконец, к концу осени стало очевидно нежелание литовской стороны идти на уступки в вопросе о замирении. Нет, конечно, в русской столице, памятуя о том упорстве, с которым литовцы отказывались признать очевидное, а также и о том, что «брат» Жигимонт любит действовать «искрадом», предпочитая интриги «прямому делу», не особенно и рассчитывали на то, что начатые после падения Полоцка дипломатические контакты завершатся миром. Но имевшиеся надежды поздней осенью рассеялись окончательно. И можно предположить, что, ожидая прибытие «великих» послов от «брата», Иван Грозный и его бояре решили подстраховаться, собрав на всякий случай войско, угроза применения которого могла бы сделать литовских дипломатов более сговорчивыми. Эти расчеты не оправдались, взять на испуг литовских послов не удалось, и тогда было решено двинуть полки в поход, благо к концу декабря все уже было готово. Осталось только отдать приказ о начале экспедиции.

План зимней кампании, разработанный в Разрядном приказе, предполагал, что она будет состоять из двух этапов. На первом выступившие из Полоцка и Смоленска рати должны были соединиться под Оршей, после чего начинался второй этап, в ходе которого объединенное войско должно было двинуться дальше на запад, подвергнув разорению глубинные, ранее практически не затронутые войной литовские волости.

Для первого этапа был составлен своего рода «график» движения полков с четким обозначением места и времени дневок и соединения обеих армий. В кратком летописном переложении этот план выглядел следующим образом. «Воеводы царя и великого князя тогды (т. е. в декабре 1563 г. – В. П.) збиралися в Вязме, в Дорогобуже, в Смоленску, а в Полотцску собраны многие ж люди», – сообщала официальная московская история Полоцкой войны⁴⁸¹. При этом, продолжал книжник, «велел царь и великий князь воеводам Вяземским снятися з боярином со князем Петром Ивановичем Шуйским с товарыщи, не дошед Орши за пять верст, в селе на Боране, а от Орши идти к Менску и к Новугородку к Литовскому воевати, и станы Полотцским и Вяземским воеводам розписал и день учинил, на который им день у Орши на Боране снятися (выделено нами. – В. П.)…»⁴⁸²

Из этого описания предполагаемый ход событий на первом этапе похода прорисовывается довольно четко и недвусмысленно. Полоцкий «корпус», совершив марш примерно в полтораста верст по заснеженным зимним дорогам (на что ему потребовалась бы примерно неделя), западнее Орши должен был соединиться со смоленской ратью (которой предстояло проделать примерно такой же по протяженности марш).

После «переформатирования» ратей воеводы объединенного войска должны были «з Бораны итти к Меньску и в иные места, где будет пригоже», «чинячи плен и шкоду»⁴⁸³. Иные места – это Новогородок (нынешний белорусский Новогрудок) и, возможно, окрестности литовской столицы⁴⁸⁴. Следовательно, опустошению в ходе этого глубокого рейда предполагалось подвергнуть территорию сразу четырех литовских воеводств – юго-восточную часть Полоцкого, центральную Витебского и Минского и северную Новогородского (и, возможно, южную часть Виленского, если М. Стрыйковский верно оценил намерения русского командования), еще не испытавших в полной мере всех тягот войны.

Каким был состав и структура ратей полоцкой и Вяземской? Собственно русские источники молчат о том, сколько ратников насчитывали полоцкая и смоленская рати. Источники же с «той» стороны традиционно оценивают московские рати как «тьмочисленные». Так, М. Радзивилл Рыжий в своей реляции писал о 17—18-тысячной московской рати, которую он поразил на р. Ула⁴⁸⁵. Оставшийся неизвестным литвин – участник сражения по горячим следам сообщал своему корреспонденту, что русских в той битве было 24 тыс.⁴⁸⁶ Спустя двадцать лет Б. Папроцкий в своем «Гербовнике» насчитал уже 25 тыс. московитов⁴⁸⁷. О 25 тыс. побитых московитов писал в своей хронике и М. Стрыйковский⁴⁸⁸. Мартин же Бельский насчитал в своей хронике уже 30 тыс. ратников Шуйского⁴⁸⁹. «Хроника литовская и жмойтская» и вовсе сообщает о 50 тыс. воинов у Шуйского!⁴⁹⁰

Нетрудно заметить, что за два десятка лет после самого сражения «собачка» изрядно подросла в размерах, хотя есть все основания сомневаться даже в приведенных Радзивиллом данных уже хотя бы потому, что русская официальная история Полоцкой войны сообщала о том, что, отъезжая из Полоцка, Иван оставил в нем 10-тысячный гарнизон (на наш взгляд, кстати, и эта цифра явно преувеличена). В разрядных же записях содержится любопытное примечание – согласно их сведениям, Иван Грозный приказал полоцким воеводам «итти воевать с теми людми, которые весь год в Полотцку годовали»⁴⁹¹. К тому же стоит добавить, что, по сведениям псковского летописца, после того как Иван Грозный покинул Полоцк, в нем «бысть мор, и много людей мерло и детей боярских (выделено нами. – В. П.)…»⁴⁹². Следовательно, можно с уверенностью предположить, что в войске Шуйского насчитывалось людей явно меньше 10 тыс. Но насколько?

Рассчитывая примерную численность полоцкого «корпуса», мы исходили из тех задач, которые ставились перед русскими войсками в этой кампании, и из сохранившейся росписи полков и воевод. «Корпус» князя И.И. Шуйского, согласно исходной росписи⁴⁹³, состоял из трех полков – Большого (воеводы боярин князь И.И. Шуйский и князья Ф.И. Татев и И.И. Охлябинин Залупа), Передового полка (воевода З.И. Очин Плещеев) и Сторожевого полка (воеводы И.В. Шереметев Меньшой и князь Д.В. Гундоров). И поскольку полоцкий гарнизон был сильно прорежен эпидемией, то Большой полк было решено усилить отрядом служилых людей с Великих Лук под началом И.И. Очин Плещеева⁴⁹⁴. Три полка, семь воевод – перед нами в общем типичная «лехкая» рать. И если исходить даже из заведомо преувеличенной численности полоцкого гарнизона в 10 тыс. ратных, то, оставив в городе для его обороны на всякий случай минимум 2–3 тыс. «сабель» и «пищалей», с учетом великолуцкого пополнения рать Шуйского насчитывала самое большее 5–6 тыс. «сабель» и «пищалей» и 2–3 тыс. «кошевых» – обозной прислуги (реально, скорее всего, было меньше, 3–4 тыс. комбатантов)⁴⁹⁵. В том, что в состав рати входили «пищали» (стрельцы и казаки), сомнений нет. Об этом свидетельствует и список пленных начальных людей, взятых литовцев в сражении на Уле, и миниатюры Лицевого летописного свода. Позднейшие разрядные записи также сообщают, что к рати должны были примкнуть также головы с ратными людьми – князь А.А. Звенигородский с Велижа, князь Ю.И. Токмаков с Невеля, В.А. Вешняков с Себежа и с Заволочья М.Б. Чоглоков, насчитывавшие вместе не более 1 тыс. всадников.

Смоленский корпус так же, как и полоцкий, представлял собой «лехкую» рать. Она так же, как и войско Шуйского, состояла из трех полков – Большого (воеводы «царевич» Ибак и боярин, князь В.С. Серебряный), Передового («царевич» Кайбула, боярин князь П.С. Серебряный) и Сторожевой (князь П.Л. Щепин)⁴⁹⁶. Три полка, семь воевод (из них два татарских «царевича» со своими дворами) – такое войско, на наш взгляд, по аналогии с другими подобными росписями того времени не могло иметь больше, чем 3–4 тыс. «сабель» и порядка 2–3 тыс. «кошевых». Между тем, согласно Мартину Бельскому, войско князя Серебряного насчитывало 50 тыс. воинов, столько же дает и М. Стрыйковский (который уточнял, что речь идет о всадниках)⁴⁹⁷. Какая цифра представляется более правдоподобной – судить вам, уважаемые читатели.

После «снятия» обе рати расписывались на пять полков – Большой («царевич» Ибак, князь П.И. Шуйский и З.И. Очин Плещеев), Правой руки («царевич» Кайбула, князь В.С. Серебряный и П.И. Очин Плещеев), Передовой (князья П.С. Серебряный, Ф.И. Татев), Сторожевой (князья П.Д. Щепин и И.П. Охлябинин) и, наконец, Левой руки (И.В. Шереметев Меньшой и князь Д.В. Гундоров)⁴⁹⁸. Кроме того, в разрядах упоминаются также головы, что состояли «комиссарами» при отрядах татар, горцев и пр.⁴⁹⁹ Эти отряды, числом не больше 1 тыс. всадников, вошли, судя по всему, в состав войска «царевича» Ибака и князя В.С. Серебряного.

Таким образом, подведя общий итог наших подсчетов, мы приходим к выводу, что самое большее, что могли насчитывать оба войска после соединения под Оршей, было 8—10 тыс. «сабель» и «пищалей» и примерно 4–5 тыс.

«кошевых». Еще раз подчеркнем, что и структура объединенного войска (с его значительным инородческим компонентом, до 1,5–2 тыс. ратных), и его относительно небольшая численность, и отсутствие указаний на наличие при войске наряда, и преимущественно конный состав – все это, вместе взятое, характеризует как нельзя лучше и цели, и задачи, которые должно было решить русское войско в этом походе.

Какие силы мог противопоставить русским воеводам Радзивилл? «Захват московитами Полоцка больно ударил по честолюбию шляхты», – отмечал А.Н. Янушкевич, и далее он указывал, что «как магнатам, так и рядовой шляхте было понятно, что реализовать реванш невозможно без значительных мобилизационных и организационных усилий»⁵⁰⁰. Но, прежде чем готовиться к реваншу, для начала надо было разобраться в том, кто виноват в том, что Полоцк пал, и что делать для того, чтобы переломить ход войны. Сам Сигизмунд считал, что главной причиной катастрофы была «недбалость» шляхты и ее нежелание исполнять свой долг⁵⁰¹. Литовский же канцлер М. Радзивилл Черный, находясь под впечатлением от вестей из-под Полоцка, обвинял Сигизмунда в том, что беда приключилась во многом потому, что король забросил литовские дела, не вернулся в критический момент в Литву и не возглавил свое воинство⁵⁰².

В известном смысле правы были обе стороны. Как отмечал А.Н. Янушкевич, «ежегодные длительные военные сборы выматывали силы шляхты. Ее ресурсы не могли выдержать такое напряжение», поскольку основная масса посполитого рушения набиралась из западных поветов с последующим переходом на восток на «фронт», который проходил по местности, изрядно опустошенной войной⁵⁰³. В итоге, продолжал историк, «для многих участие в посполитом рушенье создавало реальную перспективу банкротства и в материальном плане являлось самоубийственным шагом». Исправить в определенном смысле негативное отношение к службе со стороны рядовой шляхты могло бы личное участие короля в боевых действиях, однако «отсутствие господаря в ВКЛ вынуждало шляхту считать, что он равнодушно относится к войне, из-за чего в ее сознании военные сборы представлялись второстепенной задачей»⁵⁰⁴.

Однако взаимные препирательства ни в коей мере не приближали реванш. Потому-то, свалив вину на злосчастного Довойну⁵⁰⁵, пребывавшего в московском плену, литовские власти приступили к решению главной проблемы – как изыскать необходимые силы и средства для организации отпора московитам и возвращения Полоцка. Эти вопросы и обсуждал «вальный» сейм, созванный в Вильно 15 мая 1563 г. «Станы сейма сознали, – писал русский историк М.К. Любавский, – что значительная доля вины в утрате Полоцка падает на военнослужилых землевладельцев, которые не явились своевременно на войну или не привели сполна своих «почтов»⁵⁰⁶. Осознавая и свою вину за неудачный ход войны, съехавшиеся в Вильно делегаты сейма активно включились в его работу и пошли навстречу королю, который, не желая обострять отношения со шляхтой и магнатами, не стал педалировать тему виновности последних за утрату Полоцка.

В итоге, после бурных обсуждений, сейм вынес целый ряд постановлений, которые определяли порядок мобилизации посполитого рушения и сбора средств на ведение войны дальше. Подтверждено было еще раз решение прежнего Берестейского сейма, что все землевладельцы с каждых десяти служб должны были выставить полностью экипированного и снаряженного всадника на годном коне. «Нетчиков» предполагалось нещадно карать конфискацией – ²/₃ их имения отходило в скарб господаря, а У₃ тому, кто донесет на «хороняку». Равно конфискацией половины имения предполагалось наказывать тех, кто явится на службу в ненадлежащем виде. Категорически воспрещалось посылать вместо себя наймитов – лишь только в том случае, если шляхтич стар или увечен, он мог выставить вместо себя на войну наемника. Кроме того, собравшиеся постановили в порядке инициативы (при условии, чтобы это решение не стало традицией) выставить, помимо всадников, еще и пехотинцев-драбов, вооруженных ручницей, рогатиной и секирой из расчета 1 пехотинец на 2 конных ратников. Отдельно было оговорено и финансирование военных приготовлений – сейм постановил, что господарь имеет право собирать в течение 3 лет серебщину в размере 30 грошей с каждой сохи, 15 – с земель, не имеющих сохи, и 5 – с огородников⁵⁰⁷.

Прежде чем прекратить свою работу и разъехаться по домам, сейм принял еще одно важное постановление. Сбор посполитого рушения был назначен на 1 августа 1563 г. в Крево⁵⁰⁸. Правда, поскольку перемирие с Москвой было продлено, то и срок созыва посполитого рушения 26 июля был перенесен на 29 сентября 1563 г., поскольку-де стоит попытаться договориться с «московским» об освобождении взятых в Полоцке пленных, а также еще и потому, что сейм ранее определил слишком короткие сроки для сбора воинства и потому далеко живущим шляхтичам сложно поспеть ко сроку⁵⁰⁹. Но это оказался не последний перенос срока сбора ополчения. 31 августа сбор был назначен на 18 октября, а 7 октября были разосланы новые листы с оповещением о том, что срок передвинут на 21 ноября⁵¹⁰.

Все эти переносы не самым лучшим желанием сказались на настроениях шляхты. Если сразу после сейма она, быть может, и явилась бы дружно на сборы, то чем ближе к зиме, тем меньше такого желания изъявляла она – как совершенно справедливо отметил А.Н. Янушкевич, «в зимнее время шляхта неодобрительно смотрела на военную службу, так как содержание их и их боевых лошадей стоило значительно больше, чем летом»⁵¹¹. Как результат, шляхта снова, как и прежде, массово отказывалась являться на службу, власти же, как и прежде, опасаясь портить отношения с нею, не стремились использовать жесткие меры принуждения ее к службе, которые постановил сейм.

Видимо не особенно надеясь на сознательность шляхты и зная о своей организационной немочи, Сигизмунд II и его «правительство» сделали ставку на наемников. Еще 1 апреля паны рады разослали «приповедные листы» 28 польским и литовским ротмистрам с предложением набрать солдат и явиться на службу (либо остаться на ней)⁵¹². Во второй половине октября 1563 г. работа по сбору наемников активизировалась. А.Н. Янушкевич высказал предположение, что 18 октября были снова разосланы «приповедные листы»⁵¹³, а через несколько дней Сигизмунд велел своим бирючам и глашатаям на торжищах и в церквях зазывать «Козаков пеших и волостных людей» «на конях и пешо, яко хто усхочеть, и з бронями, каковую хто мети может, и с чим умее», на государскую службу, обещая им жалование пешим людям на квартал («чверть року») по 2 польских злотых и штуке простого сукна, всадникам же, в зависимости от качества коня, – и 3, и 4 злотых, конному лучнику – 5 злотых, а конному копейщику – и все 6. Кроме того, дополнительная плата была обещана тем, кто явится в доспехе, а еще – и вся взятая на войне добыча, пленники и «статки»⁵¹⁴.

Не забыты были и польские наемники. К середине 1564 г. их наняли без малого 9 тыс. конных и пеших воинов⁵¹⁵, однако эти расходы оказались совершено бесполезны, ибо они не пригодились – перемирие с Москвой исправно продлевалось до самого конца 1563 г., почему к началу нового, 1564 г. на королевской службе осталось немногим более 3 тыс. конных и пеших бойцов⁵¹⁶, оставленных «на лежи» в районе Борисова.

Одним словом, подводя итог всем литовским военным приготовлениям лета – зимы 1563 г., можно сказать, что и на этот раз мобилизация сил для отпора московитам в Литве прошла абы как. Первоначальный шок от взятия Полоцка быстро прошел, перемирие, продлевавшееся раз от раза, расслабило шляхту, а королевский скарб, как и прежде, страдал от нехватки средств, почему король и не мог заменить ненадежное и плохо дисциплинированное посполитое рушение на наемников. Наивысший гетман, как и прежде, мог рассчитывать лишь на наемные литовские роты и панские почты.

В Москве же тем временем, пока в Вильно решали проблемы с созывом войска и изысканием денег, провианта и фуража для его снабжения, завершили военные приготовления. После отъезда литовских послов Иван Грозный недолго колебался, отдавать приказ наступать или нет. Но тут в расчеты царя и его бояр властно вмешалась погода. По словам московского летописца, «декабря на 9 день бысть дожди велицы и розводие велико, и река померзъшие повзломало, и лед прошел, и стояло розводие две недели: по рекам в судех ездили до Рожества Христова»⁵¹⁷. Неизвестный псковский книжник отмечал, что на Псковщине «осень была дождлива, поводи были в реках аки весне до трижды, а к четвертой поводи пало снега много, и озеро и река Великая стало и поуть людям декабря в 3 день». Однако, продолжал книжник, «стояла зима ден с шесть, и послал Бог ветр теплой и дожди», и «пошла вода велика по рекам и по роучьям, за многи лета такой поводи не бывало, декабря в 9 день». Как итог, продолжал он, «дождь был до Рожества Христова, а снегу не было, от девятого декабря до девятого генваря дороги не было людям»⁵¹⁸. В расчеты русской «ставки» вмешался «Генерал Грязь», и о каких-либо перемещениях больших масс войск можно было забыть до тех пор, пока не ударят морозы и не выпадет снег. Лишь спустя две недели после отъезда послов такой момент настал – согласно реляции М. Радзивилла Рыжего, полоцкая рать выступила в поход 23 января 1564 г.⁵¹⁹ Днем-двумя позже должна была прийти в движение и смоленская рать – иначе она бы не поспела вовремя на соединение с полками Шуйского.

Наивысший гетман был вовремя оповещен о том, что русские начали свое наступление и куда они идут, о чем он и писал в своей реляции⁵²⁰. Удивляться такой осведомленности гетмана не стоит – Полоцк и все приграничные русские города и села были наводнены литовским «шпегками», которые исправно сообщали и гетману, старостам и державцам пограничных городов и замков подробные сведения о русских и их намерениях. Документы той эпохи сохранили для нас имена некоторых таких «шпегков» – например, полоцких «земян» Федора и Куприяна Оскерков и оршанского мещанина Игната Михайловича⁵²¹. Так что не стоит, как это делают некоторые историки⁵²², искать предателей и изменников среди московского боярства и думных чинов, которые выдали литовским рыцарям плаща и кинжала секретнейший план зимнего наступления 1564 г., – все было много прозаичнее.

Доставленные литовскими «шпегками» известия то том, что русские пришли в движение, разбудили и литовское командование и войска. В начале 1564 г. их дислокация на северо-востоке и востоке Великого княжества Литовского выглядела следующим образом. Наемный польский контингент, как уже было отмечено выше, стоял «на лежах» (на зимних квартирах) в районе Борисова. Литовское же войско (включавшее в себя наемные роты – числом по меньшей мере 6, а также остатки посполитого рушения и панские почты) общей численностью 4–6 или несколько больше тысяч бойцов (преимущественно конных с немногочисленными пехотой и «нарядом»), стояли в окрестностях Крево⁵²³.

Осведомленный о военных приготовлениях русских, Радзивилл решил, учитывая немногочисленность находившихся в его распоряжении сил, попробовать разбить неприятеля по частям. С этой целью он перевел свое воинство из Крево под Лукомль, откуда можно было нанести удар по «корпусу» Шуйского на марше. Когда же тот наконец выступил в поход, то Радзивиллу оставалось только ждать, когда воевода сам попадет в расставленные на его пути сети.

Благодаря налаженной разведывательной службе литовский гетман был в курсе передвижений русских полков⁵²⁴. В среду 26 января 1564 г. «шпегки» донесли до гетмана весть, что русские на подходе. Выслав вперед конницу во главе с польным гетманом Г. Ходкевичем, которая скорым маршем пошла на север навстречу русским, сам наивысший гетман с пехотой и артиллерией двинулся за нею следом⁵²⁵.

Источники с «той» стороны сообщают, что Шуйский от своих шпионов знал о том, что впереди его поджидает Радзивилл со своим воинством⁵²⁶, однако, похоже, не придал этому значения. Во всяком случае, официальная русская история Полоцкой войны сообщала, что воевода со товарищи «шли не по государьскому наказу, оплошася, не бережно и не полки, и доспехи свои и всякой служебной наряд везли в санех (выделено нами. – В. П.)»⁵²⁷. Как опытный и заслуженный военачальник, ветеран многих походов и кампаний, каким был князь Шуйский, мог допустить такую оплошность – непонятно. Можно лишь предположить, что большого воеводу ввела в заблуждение пассивность Радзивилла, проявленная им в прежние кампании. К тому же бытует мнение, что М. Радзивилл Рыжий как полководец ничем особым не отличался⁵²⁸. Если это так, то Шуйский не ожидал, что его литовский оппонент вдруг проявит такую активность.

Как бы то ни было, но русские воеводы не были готовы к тому, чтобы встретиться с главными силами литовского войска, и это сыграло роковую роль в последовавших за этим событиях. Маршевый порядок «корпуса» Шуйского можно представить себе из своеобразного «наставления», родившегося в недрах московской приказной системы в годы Смуты. Согласно этому документу, на марше русское войско строилось следующим образом: «А яртаул идет перед всеми полками вперед, изо всех <…> (пропуск в документе, надо полагать, речь идет о полках. – В. П.) сотни посылают; а за ертаулом идет передовой полк, а за передовым правые руки полк, а за тем сам государь в своем полку идет; а за Государем полк большой, да потом левые рука полк и сторожевое полк; а покрыленя по обе стороны ото всех полков. Да пред государем едут: рында у копья, рында у рогатины, рында у саадака, из ближных людей, а у <…> (опять пропуск в документе. Вероятно, пропущено слово «государь». – В. П.) рынды жилцы, да перед Государем <…> (снова пропуск. – В. П.) едут самопалники (конные дети боярские, вооруженные колесцовыми и/или кремневыми пистолетами и карабинами. – В. П.)…»⁵²⁹ Выведем за скобки Ертаул, государя с его полком и пресловутых «самопальников», заменив их дворянами большого воеводы, и общая картина будет более или менее ясна. Добавим к ней еще одну подробность, которая следует из описания маршевого порядка русского войска, двигавшегося к Полоцку, – обозкош каждого полка шел вслед за соответствующим полком, и в этом обозе ратники везли оружие и амуницию, не желая отягощать себя ею на походе. Это позволяло в определенной степени ускорить марш и меньше изнурять войско, однако неожиданное нападение неприятеля на походную колонну могло привести к тому, что у ратных людей не оставалось времени, чтобы одоспешиться и вооружиться для «прямого дела».

Впрочем, мы не исключаем, что Шуйский если и виноват, то только в том, что не настоял на смене воеводы Передового полка. Захарья Плещеев был неудачливым полководцем – осенью 1559 г. под Дерптом его, командовавшего новгородскими и псковскими ратными людьми⁵³⁰, дважды разбили ливонцы, причем оба раза из-за пренебрежения воеводой сторожевой и разведывательной службой. Во всяком случае, это предположение позволяет объяснить противоречия между русской и литовской версиями описания сражения.

Итак, что же произошло во второй половине дня 26 января 1564 г.? Согласно московской версии, «бояре и воеводы сошлись без вести с литовским людьми со многими», и, будучи не готовыми к «прямому делу» («не токмо доспехи успели на себя положить, но и полки стати не успели, занеже пришли места тесные и лесные»), были опрокинуты «исполнившимся» неприятелем и в беспорядке бежали с поля боя, бросив обоз⁵³¹. Литовская версия выглядит несколько иначе. Тот же гетман в своей реляции писал о том, что «стоял он (неприятель. – В. П.) покойно в боевом порядке, нисколько не трогаясь с места, до тех пор, пока я также устроил свое войско и сделал, как следовало, все нужные распоряжения»⁵³², т. е. русские успели привести себя в надлежащий вид и были готовы встретить удар литовцев. О том, что русские развернулись в боевой порядок, писал и оставшийся анонимным литвин – участник сражения (кстати, он также сообщал, что гетман с пехотой и артиллерией поспел к концу боя и главную роль в литовской победе сыграл гетман польный Г. Ходкевич). И далее он сообщал, что бой представлял собой серию стычек, в ходе которых литовское командование, вводя в бой все новые и новые силы, добилось победы и обратило неприятеля в бегство⁵³³. При этом русская и литовская версии сражения различаются и в характеристике длительности боя и размеров поражения русских – согласно первой, схватка была скоротечной, а потери относительно невелики, вторая же, наоборот, описывает столкновение как длительное, после чего победители гнали и секли, как траву, бегущих долгое время.

На наш взгляд, каждая из этих версий дает лишь часть картины, полная же выходит только тогда, когда соединить их вместе. Попробуем это сделать.

Прежде всего необходимо определиться со временем, когда произошел бой. Литовские и русские источники сходятся в одном: «дело» прилунилось к позднему вечеру и закончилось уже ночью, при свете месяца⁵³⁴. Отсчет ночных часов начинался в это время примерно с 16.00, следовательно, и завязка боя может быть отнесена к несколько более раннему моменту. Поскольку русское войско находилось уже четвертый день на марше, то, очевидно, оно готовилось к остановке на ночлег⁵³⁵. При этом большая часть русского войска и обоза еще не вышла на открытую местность из леса и оставалась в стесненных условиях узкой и заснеженной лесной дороги. Стычки, которые начались около 15.00 между русскими сторожами и литовскими передовыми отрядами (в авангарде литовского войска шли роты Б. Корсака и ротмистра Г. Баки⁵³⁶), шли с переменным успехом и никак не потревожили русское командование. Захарья Плещеев, похоже, не придал этому значения, поскольку подобные столкновения между сторожевыми отрядами шли все предыдущие дни, и не стал бить тревогу, рассчитывая справиться своими силами (две литовские роты насчитывали несколько сот всадников, от силы 300–400, тогда как Передовой полк порядка тысячи, если не больше). Шуйский же, успокоенный известиями, что приходили к нему от Плещеева, не обратил внимания на завязавшийся на выходе из леса бой, посчитав его обычной стычкой на аванпостах. К тому же дело шло к ночи, а начинать серьезный бой перед наступлением темноты было нелогично.

Тем временем к месту схватки подошел польный гетман и, сориентировавшись в ситуации, развернул свои роты в боевой порядок⁵³⁷. Плещеев также начал выстраивать свой полк⁵³⁸, намереваясь сбить немногочисленные, как он полагал, литовские роты с поля боя (сумерки и характер местности, заросшей густым кустарником, мешали воеводе верно оценить ситуацию). Однако Ходкевич не дал ему времени, чтобы его бойцы «положили» на себя доспехи и завершили боевое построение. Он ввел в бой свежие силы свой собственный почт, роты М. Сапеги, князя Б. Соломерецкого, Ю. Зеновича и, видимо, Ф. Кмиты (до 1 тыс., если не больше, всадников – только рота Кмиты насчитывала 200 «коней»)⁵³⁹.

Для Плещеева и его людей появление на поле боя массы неприятельской конницы, ударившей разом «в копья» (основная масса литовских всадников вооружалась по традиции копьем и щитом)⁵⁴⁰, оказалось полностью неожиданным. Не выдержав их удара, ратники Передового полка бросились врассыпную, и на их плечах торжествующие литовцы врезались в разбивавших бивуак людей Большого полка. Русских, не ожидавших такого поворота событий, охватила паника, и мгновенно превратившееся в толпу войско волной покатилось назад, смешав походную колонну Сторожевого полка, подтягивавшуюся к выходу из леса. Воеводы и их свита пытались, судя по всему, остановить бегущих и сдержать неприятеля, но их усилия были тщетны. Видимо, во время одной из таких скоротечных стычек был ранен и сбит с коня большой воевода князь П.И. Шуйский.

Успех атаки, предпринятой Ходкевичем, был полный. Когда к месту боя подошел Радзивилл, все было кончено. Русское войско, бросив обоз, бежало, преследуемое литовцами, осталось собрать пленных и подсчитать трофеи, которые оказались богатейшими. Радзивилл писал о пяти тысячах возов со всевозможными животами, так что, продолжал он, «наш брат, Литовец, вдоволь позапасся съестными припасами, мехами, одеждою и серебряною посудою, как-то, стаканами и другим, употребляемым для питья, скарбом, также множеством лат, панцирей и разных воинских орудий, которые находились в обозе, сверх того, что Москвитяне имели на себе, так что никто не остался без хорошей поживы»⁵⁴¹. Особо не стесняясь, Радзивилл в своей реляции писал о 9 тыс. побитых московитов, усеявших своими телами пространство от места боя и дальше к северу на протяжении 5 миль. Кардинал Коммендони писал уже о 10 тыс. убитых, а дальше фантазии польских и литовских хронистов и корреспондентов разыгралась. М. Бельский исчислил побитых московитов в 20 тыс., а М. Стрыйковский уже в 25 тыс. Но всех переплюнул составитель «Хроники литовской и жмойтской», у которого число побитых неприятелей выросло аж до 45 тыс.!⁵⁴²

Источники с русской стороны более скромны в оценках потерь. «На том деле детей боярских побили и в полон взяли и которые безвестны – до полутораста человек», – писал составитель официальной русской истории Полоцкой войны и, завершая свой рассказ, отметил, что «иные бояре и воеводы, которые в том походе были, и дети боярские и стрелцы и боярские люди ушли в Полтеск своими головами». Составитель позднейшего Пискаревского летописца писал о том, что литовцы «воевод побили и поймали многих дворян, семьсот человек больших дворян и детей боярских имянных»⁵⁴³. О немногих побитых детях боярских писал и псковский книжник⁵⁴⁴. Эти цифры внушают больше доверия, нежели эпические данные, о которых писали в «той» стороны уже хотя бы потому, что во всем войске Шуйского людей было меньше, чем насчитали литовцы и поляки. К тому же и сами условия, в которых происходил бой, отнюдь не способствовали большим потерям с русской стороны – ночь и лес явно были не на стороне Радзивилла и Ходкевича. Впрочем, немалые потери неизбежно должны были понести стрельцы, казаки и кошевые, находившиеся в обозе, так что если посчитать общие потери русской рати в 1,5–2 тыс. ратных и обозных людей, то это не будет, на наш взгляд, сильным преувеличением.

Однако не в потерях убитыми, ранеными и пленными состоял главный урон русского войска. Был полностью утрачен весь обоз со всем имуществом и амуницией, так что уцелевшие после боя ратные люди остались без оружия, доспехов, коней и припасов, утратив тем самым боеспособность. Большие потери понес, судя по всему, и командный состав. Большой воевода был убит, и обстоятельств его смерти остались невыясненными. М. Стрыйковский и М. Бельский писали, что князь Шуйский был убит топором некоего «сЫора», составитель же Пискаревского летописца писал о том, что-де «князя Петра Шуйского збили с коня, и он з дела пеш утек и пришол в литовскую деревню; и тут мужики его ограбя и в воду посадили. И сведал виленской воевода и тех мужиков велел переимати и казнити, а тело выняти, и погребе чесно в Вильне в Стонис[л]аве в римской церкви. И сам за ним шел и погреб возле великого князя дочери Елены, коя была за Олександром, королем литовским»⁵⁴⁵. В плен попали воевода Передового полка 3. Плещеев и третий воевода Большого полка князь И.П. Охлябинин, а также ряд других «людей зацных», голов и именитых детей боярских (среди прочих был некий С. Хохолин, стрелецкий «тысячник», а также, если верить польским хроникам, некий О. Быков, пушкарский голова, истинный богатырь ростом в полторы сажени)⁵⁴⁶.

Но самый худший итог неудачи под Чашниками, у села Иванского, на р. Ула заключался в том, что зимняя кампания была сорвана. Соединение двух ратей не состоялось. Смоленский «корпус», который к тому времени вышел к Орше и разбил лагерь под Дубровной, получив известие о неудаче, постигшей Шуйского, после серии стычек между высланными вперед сторожами и отрядом оршанского старосты Ф. Кмиты поспешил отступить назад, ограничившись опустошением окрестностей Орши. 9 февраля 1564 г. рать князя П.С. Серебряного вернулась на Смоленщину «со всеми людми, дал Бог, здорово»⁵⁴⁷.

С отступлением «корпуса» князя Серебряного связана не менее детективная история, как и с поражением Шуйского на Уле, ибо и в этом случае русская и литовская версии радикально различаются. Согласно русской, князь Серебряный и его товарищи, выйдя ко сроку на место встречи с Шуйским, узнали о том, что «ис Полотцка воевод князя Петра Шуйсково с товарыщи к Орше Литовские люди не пропустили». Поняв, что первоначальный план провален, воеводы «в Литовской земле войну роспустили и Литовские места воевали Дубровинские, Оршанские, Дручские, Березынские, Копосские, Шкловские, Могылевские, Радомльские, Мстиславские, Кричевские, и королевские села и деревни жгли и в посылках во многых заставы Литовских людей побивали и языки имели и в полон многых людей и з животы поймали»⁵⁴⁸. Польско-литовская же версия, по традиции, чем дальше по времени и месту от события, тем красочнее рисовала очередную победу над московитами. Литовский аноним, автор «Вестовой отписки» (датированной, кстати, 11 февраля 1564 г.), сообщал о том, что-де «тое войско Московское, которое за Дубровной кошом было положилося, послышавши о нашом войску, до себе тягнучи, повтекали, возы и сани порубали, и тегиню покинувши и сами на вьюки складшися в скок побегли до свое земли», преследуемые по пятам гетманом⁵⁴⁹. М. Стрыйковский приписывал честь одоления этого неприятеля хитроумию Ф. Кмиты, который, имея в своем распоряжении меньше 2 тыс. всадников⁵⁵⁰, получил от Радзивилла письмо об одержанной победе на Уле с подробным перечнем убитых и пленных московитов и затем устроил так, чтобы эти письма оказались в руках у князя Серебряного. Последний, прочитав их, немедля пометал все свои обозы (общим числом 25 тыс. возов⁵⁵¹) и бежал, преследуемый Кмитой, который отстающих московитов бил, сек и в полон имал⁵⁵².

И снова московская версия представляется более правдоподобной – во всяком случае, из реляции Радзивилла следует, что он оставался «на костях» еще неделю, и только после этого пошел к Орше⁵⁵³, следовательно, у Серебряного было время для того, чтобы «роспустить войну». Получив же известия об одержанной неприятелем победе и его выдвижении навстречу его полкам, русский воевода, не имея численного превосходства над литовцами, решил не рисковать и со взятой добычей и пленниками отступил к Смоленску, пометав при этом лишние тяжести. Каких-либо серьезных столкновений между русскими и литовским войсками при этом не было, хотя, безусловно, отдельные стычки между загонами с той и другой стороны вполне могли иметь место. И как это обычно бывает в таких случаях, обе стороны отчитались о своих победах над неприятелям и взятых «языках» и трофеях.