На пути к банку

Торговый обмен, осуществлявшийся с помощью дорог, положил начало медленному процессу разделения труда, из которого выросли города, лишь наполовину оторвавшиеся от деревни и с трудом освобождающиеся от ее цепких объятий. Эти непрестанные усилия оказали свое влияние на внутреннюю жизнь самих городов, координируя разнообразные виды деятельности и преобразуя их изнутри всевозможными способами, в которых можно усматривать общую закономерность только условно.

Отправной точкой этого процесса при всем его многообразии была, очевидно, торговая деятельность вездесущих купцов, имевшая первостепенное организующее значение. В этом можно убедиться на примере Венеции, Севильи, Генуи, Милана, Марселя… В последнем случае это неопровержимая истина, поскольку Марсель располагал лишь несколькими текстильными мануфактурами²²⁴ и мыловарнями. То же можно сказать и о Венеции, которая поставляет на Восток свои собственные сукна и шелка, но также шерстяные и бархатные ткани из Флоренции, сукно из Фландрии и каризею из Англии, бумазею из Милана и из Германии, где она черпает также полотно, скобяные изделия, медь… Что до Генуи, то еще в Средние века существовала поговорка: Genuensis ergo mercator^*US. Итак, мы можем с полным основанием ввести в нашу классификацию термин «торговый капитализм», понимая под этим одну из форм экономической жизни XVI века, гибкую, чрезвычайно эффективную и вполне современную. Не все участвуют в этом бурном движении, но многие вещи оказываются втянутыми в его мощный водоворот. Потребности крупной торговли, имеющей дело с далекими странами, накопленные в ней капиталы задают тон процессу. Неудовлетворенный торговый спрос способствует оживлению промышленности Генуи, Флоренции, Венеции и Милана, особенно в такой новой и революционной отрасли, как производство хлопковых и шелковых тканей. Классическое положение Поля Манту применимо и к XVI веку: торговля ведет за собой, подталкивает производство. В Средиземноморье оно справедливо более, чем где-либо, поскольку его жизнь заполнена обменом, перевозкой, перепродажей товаров…

Эта коммерческая активность способствует всеобщему оживлению, в том числе появлению ростков промышленной деятельности, которые она уносит в своем потоке, как ветер далеко разносит семена… Но они не всегда находят для себя благоприятную почву. В 1490 году флорентиец Пьетро Дель Бантелла положил в Рагузе начало l’arte di fabricare i panni alti di lana^{*UT 225}; в 1525 году секреты изготовления шелка принес сюда на этот раз местный житель Николо Луккари²²⁶. Однако ни то, ни другое производство не получило большого развития, и ремесленники Рагузы довольствовались производством некоторого количества сукна для внутреннего потребления, а также занимались окраской некоторой части транзитных сукон. Подобные же попытки внедрить производство шерстяных и шелковых тканей делались в Марселе около 1660 года, и, как говорит Ботеро, изготовлению шелка²²⁷ не мешало отсутствие воды надлежащего качества.

Говоря очень обобщенно, всплески торговой и промышленной активности следуют друг за другом²²⁸, поскольку развитие торговли, стимулирующее производство, предполагает (наряду с прочими довольно многочисленными условиями) наличие известного экономического опыта. Монпелье²²⁹, промышленный центр южной Франции, имел^*UU за собой определенное прошлое, накопленные богатства, капиталы, требовавшие вложения, обзавелся выгодными внешними связями. Обстоятельства, таким образом, давно уже подвели к тому, что Кольбер задумал сделать в XVII веке, а именно поставить на широкую ногу производство сукна, следуя по стопам французской торговли в Леванте. Промышленность в Венеции получила развитие в XIII веке; но, поскольку одновременно набирала обороты поощряемая Синьорией торговля, шедшая в гору гораздо более быстрыми темпами, средневековые промыслы оказались на заднем плане, оттесненные широкомасштабной внешней торговлей. Заметный рост венецианского производства наблюдается довольно поздно, в XV и особенно в XVI веках, благодаря медленному переходу от конторки к мастерской, переходу, который был не просто знамением, а самостоятельным требованием времени. Венеция начала превращаться в промышленный порт. Лишь успехи Франции и Северной Европы в следующем столетии помешали, быть может, окончательному завершению этого преобразования²³⁰.

Если развитое производство может выступать в качестве приметы второго этапа городской активности, то банк, вероятно, является признаком третьего. Когда города делают свои первые шаги, все виды экономической деятельности уже существуют в зачатке, в том числе и товарное обращение золота. Но обособление этого вида коммерции происходит позже других; полное и самостоятельное развитие он получает в последнюю очередь. На протяжении длительного времени существует нерасчлененное целое: торговля, производство, финансы переплетены друг с другом и сосредоточены в одних руках. Флорентийская семья Гвиччардини Кореи, у которой брал деньги в долг Галилей, занималась торговлей сицилийским зерном, продажей сукна и перца; семейство Каппони, оставившее нам свои гроссбухи, связано с перевозкой вина, со страхованием судов, а также с выдачей и учетом векселей; у Медичи, которые в основном были банкирами, в XV веке имелись шелкоткацкие мастерские.

Это многообразие и смешение различных видов деятельности были старинным правилом, позволяющим разделить и снизить их риски. Денежная торговля, т. е. кредитование частных лиц (более или менее завуалированное, поскольку Церковь запрещала давать в долг под проценты), открытое финансирование городов и государей, инвестиции (1е accomandite, как говорили во Флоренции), страхование морских перевозок — все эти чисто финансовые операции лишь с большим трудом отмежевывались от остальных. Полное завершение данный процесс получил только в Амстердаме к концу XVII века.

При всем том в XVI веке финансовая деятельность уже достигла высокого развития и породила растущее число специализирующихся почти исключительно на ней банкиров, которых в Испании называли hombres de negocios^*UV. В понимании французского XVIII века это были скорее «финансисты», находившиеся на службе у государства. К тому же указанное явление отчетливо наблюдается только в некоторых старых торговых городах, находящихся в расцвете сил. В Венеции, где банки и банкиры появились в XIV, а то и в XIII веке; во Флоренции, где крупные торговые фирмы взяли под свой контроль Европу и Средиземноморье от Англии до Черного моря также в XIII веке; и особенно в Генуе, которая хотя и не была, вопреки утверждению Мишле²³¹, «банком еще до того, как стать городом», но чей Casa di San Giorgio^*UW был самым совершенным кредитным учреждением, известным в Средние века. Подробное исследование²³² показывает, что в XV веке это был уже современный опередивший свою эпоху финансовый центр, где повседневно практиковались нанесение на векселя передаточных записей и подписание соглашений о выплате процентов, т. е., выражаясь языком современных банкиров, своего рода «ввод кавалерии»^*UX. Роль посредника между Севильей и Новым Светом, сразу взятая на себя Генуей, ее окончательный союз с Испанией в 1528 году довершили остальное: она стала первой денежной столицей мира на волне инфляции и процветания, характерных для второй половины XVI века — века Генуи, города, где торговля стала восприниматься как ремесло разночинцев. Nobili Vecchi^*UY не брезгуют крупными спекуляциями на перепродаже квасцов, или шерсти, или испанских солеварен. Но торговлю они предоставляют Nobili Nuovi^*UZ, а сами довольствуются операциями с золотом и серебром, доходами от ренты и кредитов испанскому королю…

Однако в видимом противоречии с этой простой схемой в Европе в это время появляются многочисленные финансовые центры в самых молодых городах. Но что стоит за этими скороспелыми новообразованиями?

Все те же итальянские банки, для которых стало уже традиционным давать новые побеги. И уже на шампанских ярмарках монеты взвешивают менялы из Сиены, Лукки, Флоренции и Генуи; они же приносят благосостояние в Женеву в XV веке; за ними следуют выходцы из Антверпена, Лиона и Медины дель Кампо. В 1585 году они еще участвуют в создании денежной ярмарки во Франкфурте-на-Майне. В глазах непосвященных их профессии присуще нечто таинственное, даже дьявольское. Около 1550 года один француз выказывает свое удивление по поводу «этих чужеземных купцов или банкиров» (речь идет об итальянцах), которые приезжают с пустыми руками, «налегке, кроме собственной персоны располагая небольшим кредитом, пером, чернилами и бумагой, а также умением обменивать, переводить и пускать названные суммы в оборот из одной страны в другую в зависимости от поступающих к ним известий о тех местах, где деньги будут стоить дороже»²³³.

Короче говоря, рассеянная по всей Европе горстка осведомленных лиц, ведущих активную переписку, управляет сетью наличного и вексельного обмена и благодаря этому контролирует ход торговых спекуляций. Таким образом, не будем особенно обольщаться на счет «финансового прогресса». Между его центрами наблюдается много градаций и различий; одни из них преимущественно торговые, другие — промышленные, третьи — отчасти денежные. В 1580 году, когда Португалия присоединяется к Испании, испанские дельцы удивляются технической отсталости лиссабонской биржи, исключительно торговой. В Марсель еще в начале XVII века инвестиции посупают из Лиона, Монпелье и Генуи. Рагуза с ее развитой торговлей в финансовом отношении зависит от итальянских городов: в XVII веке все ее богатство вложено в ренты, получаемые в Неаполе, Риме или Венеции. Еще более красноречив пример Венеции. Длинный отчет Cinque Savii^*VA, относящийся к январю 1647 года²³⁴, показывает, что весь контроль за движением «капиталов», как сказали бы мы, сосредоточен в руках флорентийцев, владеющих домами в городе, и генуэзцев, от которых поступает серебро, — благодаря этому пришельцы управляют денежными переводами. «Переводя» оплату на Венецию, генуэзцы и флорентийцы получают доходы «от обмена» (в особенности на так называемых Безансонских ярмарках, которые реально проводились в Пьяченце) солидных кушей венецианских заимодавцев. Таким образом звонкая монета уходила из города. Пьемонтец Джованни Ботеро представляет себе такое положение вещей, когда в 1589 году проводит сравнение между Генуей и Венецией, склоняясь в пользу последней. В Генуе состояния денежных воротил растут не по дням а по часам, но это наносит ущерб другим полезным занятиям горожан. Замедляется промышленное развитие Генуи (текстильное производство, кораблестроение); жизнь простых генуэзцев, входящих в цехи, становится в целом все более скудной. Венеция отстает от своей великой соперницы и культивирует почти все ремесла в своем лоне. Поэтому ее жители не столь бедны, как в Генуе, и не так велика разница имуществ²³⁵.