Древнерусский текст

О,  многострастныи[470] и печалны азъ! Много борешися сердцемь, и одолевши, душе, сердцю моему[471], зане тленьне сущи. Помышляю, како стати пред Страшным судьею, каянья и смеренья не приимшим межю собою[472]. Молвить бо иже: «Бога люблю, а брата своего не люблю» — ложь есть (ср. 1 Ин. 4, 20). И пакы: «Аще не отпустите прегрешении брату, ни вам отпустить Отець вашь Небесный» (ср. Мф. 6, 15). Пророкъ глаголеть: «Не ревнуй лукавнующим, ни завиди творящим безаконье» (Пс. 36, 1); «что есть добро и красно, [еже жити]^{38} братья вкупе!» (Пс. 132, 1).

Но все дьяволе наученье. То бо были рати при умных дедех^{39}  наших, при добрых и при блаженых отцихъ наших. Дьяволъ бо не хоче^{40} добра роду человечскому, сваживает^{41} ны. Да се ти написах, зане принуди мя сынъ твои[473], егоже еси хр[е]стилъ^{42}, иже то ездить близь тобе; прислалъ ко мне мужь сво[и]^{43} и грамоту, река: «Ладимъся и смеримся. А братцю моему судъ пришелъ[474]. А ве ему не будеве местника, но възложиве на Бога, а стануть си пред Богомь. А Русьскы земли не погубим»[475]. И азъ видех смиренье сына своего, сжалихси и Бога устрашихся, рекох: онъ въ уности своей и в безумьи сице смеряеться, на Бога укладаеть; азъ человекъ грешенъ есмь паче всех человекь. Послушахъ сына своего, написах ти грамоту: аще ю приимеши с добромь ли с поруганьемь, свое^{44} же узрю на твоем писаньи.

Сими бо словесы варих тя переди, его же почаяхъ от тебе смереньем и покаяньем хотя от Бога ветхыхъ своихъ греховъ [оставления]^{45}. Господь бо нашь не человекъ есть, но Богъ всей вселене^{46} иже хощеть, в мегновеньи ока вся створити хощеть^{47}, то сам претерпе хуленье и оплеванье и ударенье и на смерть вдася, животом владея и смертью. А мы что есмы, человеци грешни и лиси: день живи, а утро мертви, днесь в славе и въ чти, а заутра в гробе и бес памяти, ини собранье наше разделять. Зри, брате, отца наю: что взяста или чим има пороте но токмо оже еста створила души свои^{48}.

Но да сими словесы пославше, бяше переди, брате, ко мне варити мене. Егда же убиша детя мое  и твое[476] пред тобою, и бяше тебе, узревше кровь его и тело увянувшю, яко цвету нову процветшю, якоже агньцю заколену, и рещи бяше, стояще над ним, вникнущи [в]^{49} помыслы души своей: «Увы мне, что створихъ? И пождавъ его безумья, света сего мечетнаго кривости ради налезох грех собе, отцю и матери слезы»[477]. И рещи бяше Давыдскы: «Азъ знаю, грех мои предо мною есть воину» (Пс. 50, 5). Не крове деля пролитья помазаникъ Божии Давыдъ прелюбодеянье створи^{50}, посыпа главу свою и плакася горко — во тъ час отда ему согрешенья его Богъ. А к Богу бяше покаятися, а ко мне бяше грамоту утешеную, а сноху мою[478] послати ко мне, зане несть в ней ни зла, ни добра; да бых обуимъ оплакалъ мужа ея и оны сватбы ею, в песнии место: не видехъ бо ею первее радости, ни венчанья ею за грехы своя. А Бога деля пусти ю ко мне вборзе с первым словомь^{51}, да ^{52}с нею кончавъ слезы, посажю на месте; и сядет, акы горлица на сусе древе, желеючи, а язъ утешюся о Бозе.

Тем бо путем шли деди и отци наши^{53}. Судъ от Бога ему пришелъ, а [не]^{54} от тебе. Аще бы тогда свою волю створилъ и Муромъ налезлъ, а Ростова бы не заималъ[479], а послалъ ко мне, отсюда ся быхом уладили. Но сам разумеи: мне ли бы послати к тебе достойно, ци ли тобе ко мне? Да же еси велелъ дитяти: «Слися къ отцю», десятья^{55} есмь послалъ.

Дивно ли, оже мужь умерлъ в полку? Ти лепше суть измерли и роди наши[480]. Да не выискывати было чюжего, ни мене в соромъ, ни в печаль ввести. Научиша бо и паропци, да быта собе налезли, но оному налезоша зло. Да [е]же^{56} начнеши каятися Богу, и мне добро сердце створиши, пославъ солъ свои или пискупа1[481] и грамоту напиши с правдою, то и волость възмешь с добромъ, и наю сердце обратиши к собе, и лепше будемъ, яко и преже: несмь ти ворожбить, ни местьникъ. Не хотехъ бо крови твоея видети у Стародуба[482]. Но не дай ми Богъ крови от руку твоею видети, ни от повеленья своего[483], ни котораго же брата. Аще ли лжю, а Богъ мя ведаеть и крестъ честныи. Оли то буду грех створилъ, оже на тя шедъ к Чернигову поганых деля, ли того ся каю, да то языком братьи пожаловахъ, и паки е поведах, зане человекъ есмь.

Аще ти добро, да с темь...^{57} али ти лихое, да то ти седить сынъ твои хрьстныи с малым братомъ своимь[484], хлебъ едучи дедень[485]. А ты седиши в своемъ[486] — а о се ся ряди. Али хочеши тою убити, а то ти еста. Понеже не хочю я лиха, но добра хочю братьи и Русьскеи земли. А егоже то и^{58} хощеши насильем, тако ве даяла и у Стародуба и милкусяюча^{59} по тебе отчину твою. Али Богъ послух тому, с братом твоимъ[487]  рядилися есве, а не поможеть рядитися бес тебе. И не створила есве лиха ничтоже, ни рекла есве: сли к брату, дондеже уладимся. Оже ли кто вас не хочеть добра, ни мира хрестьяном, а не буди ему от Бога мира узрети на оном свете души его. Не по нужи ти молвлю, ни беда ми которая по Бозе, сам услышишь. Но душа ми своя лутши всего света сего.

«На Страшнеи при бе-суперник обличаюся»[488], и прочее.