Год 1122 Киев

Из Лаврентьевской летописи

Было знамение в солнце месяца марта в 10-й день, и в луне было знамение в том же месяце в 24-й день[177]. В то же лето преставилась княгиня Мстиславова месяца января в 18-й день. В то же лето преставился епископ Юрьевский Даниил, месяца сентября в 9-й день. В то же лето пришёл митрополит из Царьграда в Святую Софию, именем Никита. И Амфилохий преставился, епископ Владимирский, и земля потряслась немного. В то же лето схватили поляки Володаря, Василькова брата.

В Ипатьевской летописи последовательность событий несколько иная. Часть из них включена здесь в предшествующую летописную статью, под 6629 (1121) годом. Но главное, киевский летописец приводит уникальные известия, отсутствующие в Лаврентьевской летописи. Для понимания политики Владимира Мономаха они чрезвычайно важны:

...знамение было в солнце и в луне в одном месяце. И княгиня Мстиславова умерла месяца января в 18-й день. В то же лето заложил церковь Святого Иоанна в Копыревом конце[178].

В лето 6630 (1122). Выдана Мстиславна в Греческую землю за царя. И митрополит Никита пришёл из Греческой земли. И Даниил, епископ Юрьевский, умер. И Амфилохий, епископ Владимирский, умер. И земля потряслась немного. И Володаря, Василькова брата, схватили ляхи обманом. В то же лето привезли Мстиславу из Новгорода другую жену, Дмитровну, Завидову внучку[179].

Новгородская Первая летопись старшего извода сосредоточивает внимание исключительно на новгородских делах:

Преставилась Мстиславова Христина. В то же лето женился Мстислав в Киеве, взял в Новгороде Дмитровну Завидовича.

В лето 6631 (1123). Женился Всеволод, сын Мстиславов, в Новгороде[180].

Некоторые из этих летописных известий требуют подробного комментария.

Прежде всего о русско-византийском династическом союзе, положившем конец длительному противостоянию и войне двух стран. Внучка Мономаха[181] стала не просто женой одного из византийских царевичей (что уже случалось в русской истории), но «царицей» — по всей видимости, супругой старшего сына правящего императора Иоанна Комнина Алексея. Последний носил титул цесаря и считался соправителем отца (33. С. 30). Следовательно, титул «царь» (а это главное в летописном известии о браке Мстиславны, и здесь летописец не мог ошибаться) относился к Алексею в полной мере. Такое в практике русско-византийских отношений произошло впервые. А значит, князь Владимир Всеволодович мог считать достигнутыми те цели, которые ставил перед собой прежде, начиная войну с Византией и поддерживая зятя-авантюриста «Леона Девгеневича». Правда, Алексей проживёт очень недолго и вскоре скончается — но тут уж Владимир ничего поделать не мог: это от него никак не зависело. Если верно, что именно «Алексей Иоаннович» стал мужем русской княжны, то надо признать, что брак Мстиславны имел некоторые последствия для византийской истории. О супруге старшего сына императора Иоанна II византийские источники ничего не сообщают (и потому предположение, что ею была русская княжна, в принципе недоказуемо). Но вот о судьбе единственной дочери царевича Алексея сведения имеются. Впоследствии она выйдет замуж за протостратора Алексея Аксуха, который, в свою очередь, будет обвинён императором Мануилом Комнином в измене; «любившая своего мужа и ценившая целомудрие как ни одна из женщин, красавица и светлое украшение женщин в своём царском роде, любимый предмет разговора у всех», как характеризует её византийский хронист, она настолько была потрясена внезапным арестом супруга (случившимся прямо на супружеском ложе), что «порывалась было лишить себя жизни... Когда это ей не удалось, она припала к ногам дяди и царя (императора Мануила. — А.К)... умоляя возвратить ей мужа, свидетельствуясь Богом и всем, что есть страшного и святого у людей благочестивых, что её муж — верный слуга царю и совершенно невинен». Переубедить императора ей, однако, не удалось; «от этого-то, поглощённая чрезмерной скорбью, она сошла с ума и, истаивая мало-помалу, наконец совсем увяла, оставив по себе двух сыновей» (33. С. 157—158; перевод под ред. В.И. Долоцкого).

...Резкая перемена в русско-византийских отношениях, превращение русского князя из врага в союзника Империи и родственника самого императора нашли отражение и в других событиях этих лет. После полуторагодичного перерыва, связанного со смертью митрополита Никифора, киевскую кафедру занял новый митрополит — грек Никита, поставленный в Константинополе. По-видимому, это произошло 15 октября 1122 года, о чём свидетельствует надпись-граффити, оставленная на стене киевского Софийского собора неким Судилой (Судиславом):

Месяца октября в 15 день пришёл Никита. Судило писал.

(11. С. 38—39; 112. С. 271?272)

Вероятно, около этого времени из Константинополя на Русь была перенесена часть почитаемой христианской святыни — перст святого Иоанна Крестителя (Иоанна Предтечи) — тот самый, который некогда касался главы Христа. Известно, что сама реликвия — десница святого Иоанна, от которой был взят перст, — хранилась в константинопольском императорском дворце[182]. Следовательно, святыню мог передать на Русь только сам император. Скорее всего, её появление в Киеве связано с одним из многочисленных посольств, предшествовавших заключению мира и бракосочетанию византийского царевича и русской княжны.

О перенесении святыни в Киев рассказывает особое сказание, читающееся в некоторых русских прологах под 7 января (днём празднования Собора Иоанна Предтечи). Из сказания видно, какое значение придавали этой реликвии на Руси:

В тот же день перенесение честного перста Иоанна Крестителя, правой его руки, на Русь из Царьграда.

Господь Бог наш Исус Христос не только Греческую землю просветил Крещением и имя Своё прославил и святых угодников Своих, но и Русскую землю просветил святым Крещением и от идольской лести отвратил... Прославляемо же тело его[183] в граде Севастии[184], голова же его и рука прославляемы и почитаемы в Царьграде; в Руси прославляем честный его перст в граде Киеве, всегда же прославляемо имя его. Ибо Господь Бог наш, посетивший землю Русскую — новый виноград Свой, который насадила десница Его, — Своим изволением дал прейти из Царьграда в Русь персту от честной руки [Иоанна] Предтечи, который перенесён был в град великий Киев при князе Владимире Мономахе в лето шесть тысяч шестисотое и положен был в церкви Святого Иоанна на Сетомли, у Купшина монастыря...

(35. С 56?57; 32. С. 340?341)

Прежде всего отметим, что текст содержит очевидное противоречие, ибо приведённая в нём дата (6600 год от Сотворения мира, то есть 1092-й от Рождества Христова) не соответствует времени киевского княжения Владимира Мономаха. Вполне возможно, однако, что дата записана дефектно и в ней пропущены буквы, обозначающие десятки и единицы (180. С. 185—186).

Что за церковь Святого Иоанна «на Сетомли, у Купшина монастыря» имеется в виду, с уверенностью сказать нельзя: ни церковь эта, ни монастырь под такими именами более в источниках не упоминаются. Сетомлью, по-видимому, называли в древности один из притоков Почайны, правого притока Днепра[185]. И очень похоже, что упомянутая церковь «на Сетомли» — та самая церковь Святого Иоанна (без уточнения, какому именно святому Иоанну она посвящена) «в Копыреве конце», которая была заложена князем Владимиром Всеволодовичем в 1121/22 году[186]. Это и позволяет нам предположить, что церковь была заложена в связи с перенесением святыни, а само перенесение имело место около времени её основания.

Надо сказать, что в древней Руси были убеждены в том, что десница святого Иоанна, от которой был взят на Русь перст, принадлежала к числу важнейших инсигний императорской власти и использовалась в обряде поставления на царство византийских императоров. Об этом писал новгородский паломник Добрыня Ядрейкович (будущий новгородский архиепископ Антоний), посетивший около 1200 года Константинополь и оставивший описание константинопольских святынь. Среди реликвий, хранившихся в церкви Святой Богородицы в Большом императорском дворце (Царских златых палатах), он упомянул десницу Иоанна Предтечи: «тою, — по его словам, — царя поставляють на царство» (67. Стб. 97). И хотя это мнение, скорее всего, было ошибочным, его на Руси разделяли многие. Так, о «руке святого Ивана», которой в Византии будто бы «поставляют» патриархов (здесь, по-видимому, смешаны разные святыни), вспоминал в 1147 году черниговский епископ Онуфрий, пытавшийся, вопреки канонам, обосновать право русских епископов самостоятельно ставить киевских митрополитов (46. Стб. 341). Согласно христианским представлениям, часть реликвии обладает всеми теми свойствами и всей той святостью, которыми обладает реликвия в целом. Тем более это относится к такой чтимой части мощей, как перст. Следовательно, и перст святого Иоанна, хранившийся после перенесения в Киеве, должен был восприниматься на Руси как часть византийской коронационной регалии. Между прочим, нельзя исключать того, что память о его перенесении на Русь при князе Владимире Всеволодовиче повлияла на складывание впоследствии знаменитой легенды о «Мономаховых дарах», известной по «Сказанию о князьях Владимирских» и другим памятникам XVI-XVII веков (180. С. 185?188; 117. С. 143?159). Впрочем, это отдельная тема, о которой мы будем говорить ниже, в соответствующей части книги.

Что же касается самого перста святого Иоанна, то он, возможно, уцелел, несмотря на катастрофическое разрушение Киева в 1240 году. Предположительно он может быть отождествлён с той частью мощей Иоанна Предтечи (кость фаланги), которая впоследствии хранилась в Успенском соборе Московского Кремля. Когда именно и при каких обстоятельствах реликвия оказалась в Москве, неизвестно, но здесь она впервые зафиксирована в описи Успенского собора 1701 года. В настоящее время перст хранится в музее Московского Кремля в серебряном позолоченном мощевике XIX века, выполненном в форме креста (см. : 174. С. 81—83).

Ещё одно событие этого года, упомянутое в летописном рассказе, может быть, и не относится напрямую к Владимиру Мономаху, зато имеет прямое отношение к расстановке политических сил, в одночасье изменившейся не в пользу киевского князя. «И Володаря, Василькова брата, схватили ляхи обманом», — сообщает летописец о перемышльском князе Володаре Ростиславиче, тогдашнем союзнике Мономаха, и за этой летописной строкой скрывается трагедия, затронувшая очень многих людей и на Руси, и за её пределами. Подробности случившегося приведены в немецких и польских средневековых источниках.

Незадолго до 1122 года на службу князю Володарю Ростиславичу — в то время непримиримому противнику польского князя Болеслава III — перешёл один из знатных польских вельмож, некий «комит» Пётр Властович, женатый на русской княжне Марии — вероятнее всего, дочери князя Святополка Изяславича, а значит, родной сестре жены самого польского князя. Как единодушно свидетельствуют западные источники, он сделал это не по доброй воле и не с чистым сердцем, но для того, чтобы, втеревшись в доверие к перемышльскому князю, захватить его в плен и передать в руки полякам. И этот коварный план ему удался. Володарь возымел полное доверие к мнимому перебежчику и его людям и даже сделал «комита» Петра восприемником от купели своего младшего сына. Вскоре, однако, он был жестоко наказан за такую доверчивость.

Из Жизнеописания Оттона Бамбергского[187]

...Когда однажды мнимый перебежчик и его товарищи отправились с королём[188] в лес на охоту, ничего дурного не подозревавший король, гонясь за зверем, отъехал от стен далее обычного. Другие отстали, а Пётр со своими [людьми] остался с ним. Пользуясь этой удачной возможностью, он схватил короля, доставив своему князю[189] как и обещал, бескровную победу над Русью...

(17. С. 256—257; перевод А.В. Назаренко)

Дабы освободить отца из плена, его сыну Владимиру (будущему основателю Галицкого княжества, знаменитому князю Владимирку Володаревичу) пришлось выплачивать полякам небывалый по размеру выкуп, состоявший из золота, серебра, драгоценных сосудов и одежд и различного имущества, которое, по словам современника, вывозили в Польшу на возах и верблюдах, «так что вся Русь зачахла от непривычной скудости». Серебро и драгоценности для освобождения брата дал и князь-слепец Василько Ростиславич. Позднейшие польские источники называют какие-то немыслимые суммы, якобы выплаченные за освобождение Володаря. Поляки будто бы настаивали первоначально на цифре в 80 тысяч марок серебра[190], но затем согласились на уплату двадцати тысяч, причём немедленно были уплачены 12 тысяч, а в залог остальных выплат полякам был передан один из младших сыновей Володаря (84. С. 302).

Известный закон жизни: подлость и обман — рано или поздно — влекут за собой неизбежную расплату. Вот и главного участника этой интриги «комита» Петра судьба наказала, и очень жестоко.

Уважения в обществе (даже польском!) вся эта история ему не принесла. Измена сюзерену, нарушение данной клятвы всегда считались делом постыдным и даже преступным — независимо от того, ради каких высоких целей эта измена совершалась. В Польше на «комита» Петра была наложена церковная епитимия (он обязался, в частности, построить не менее семидесяти церквей и несколько монастырей: 17. С. 199). Ну а спустя пару десятилетий Пётр сам стал жертвой чудовищной провокации. Зимой 1145/46 года он был схвачен новым польским князем Владиславом II, сыном Болеслава III. Причина ссоры будто бы была та, что в шутливой беседе на охоте Владислав нелестно отозвался о русской жене Петра, обвинив её в неверности, на что Пётр «сказал то же самое Владиславу о его жене, а именно, что она оказала внимание какому-то рыцарю» (9. С. 108; перевод Л.М. Поповой). Последствия этой пикировки оказались совсем не шуточными: Владислав приказал выколоть своему обидчику глаза и отрезать язык (а по сведениям некоторых поздних хроник, ещё и оскопить). Изувеченный и ограбленный вельможа не нашёл ничего лучшего, как бежать из Польши на Русь, к родичам своей супруги. Киевский летописец под соответствующим годом сообщает об этом, вспоминая заодно историю двадцатилетней давности и сопровождая свой рассказ соответствующим назиданием:

...Той же зимой Владислав, князь Польский, схватил мужа своего Петрока и ослепил, а язык ему урезал и дом его разграбил, [и] только с женой и сыном выгнал из земли своей, и пошёл [тот] на Русь. Как гласит евангельское слово: «Какою мерою мерите, такою и вам будут мерить» (Мф. 7: 2) — тот ведь обманом схватил русского князя Володаря, и умучил его, и имение его похитил всё...

(46. Стб. 319)

Вскоре сам князь Владислав был изгнан братьями из страны (в польскую историю он вошёл с прозвищем Изгнанник), и Пётр смог возвратиться обратно в Польшу. Говорили даже, будто к нему вернулись зрение и речь. Во всяком случае, он продолжал участвовать в общественной жизни своей страны и по-прежнему выступал «экспертом» в русских делах. Так, именно его, наряду с краковским епископом Матвеем, считают автором послания знаменитому французскому аббату Бернарду Клервоскому о необходимости искоренения «нечестивых обычаев и обрядов» русских (написано между 1146 и 1153 годами) (185. С. 113?121; 17. С. 204?207). Умер «комит» Пётр в 1153 году.

История с похищением русского князя Володаря Ростиславича имела далеко идущие последствия. Возы с серебром, золотом и драгоценностями оказались не единственной платой за его освобождение. Помимо согласия на выплату громадного выкупа и передачу в заложники сына, Володарь и его брат-слепец Василько вынуждены были заключить с Болеславом III союзный договор, одним из условий которого стал их отказ от поддержки Владимира Мономаха и переход на сторону Ярослава Святополчича. Война между Мономахом и Ярославом возобновилась уже в следующем, 1123 году, и на этот раз в условиях, крайне невыгодных для князя Владимира Всеволодовича.