Легенда о Мономаховых дарах

Имя Владимира Мономаха очень рано стало обрастать легендами. Причём не только на Руси. В Галицко-Волынской летописи под 1205 годом приведён рассказ, отражающий какое-то половецкое предание, — об изгнании Мономахом «в Обезы» (то есть в Грузию) половецкого хана Отрока, будущего тестя грузинского царя Давида Строителя. Другой половецкий князь, Сырчан, остался тогда в своей земле, на Дону, «рыбою оживъшю», по выражению летописца, — то есть то ли сказочным образом обернувшись рыбой, то ли питаясь ею и тем спасаясь от голодной смерти. Именно в этом летописном рассказе читаются строки о том, как князь Владимир Всеволодович, «загнав окаянных агарян» (половцев), «пил золотом шеломом Дон, и приемыш землю их всю». А далее приведено собственно половецкое предание — о «емшане», степной траве полыни, запах которой заставил беглого половецкого хана вернуться на родину. Впрочем, возвращению Отрока в ещё большей степени способствовало, наверное, иное полученное им известие — о смерти грозного врага половцев, русского князя Владимира Всеволодовича:

...По смерти же Владимира остался у Сырчана один гудец[589], по имени Орь, и послал он его в Обезы с такими словами: «Владимир умер; воротись, брате, иди в землю свою!» [И велел Орю]: «Передай ему мои слова, пой ему песни половецкие. Если же не захочет [вернуться], дай ему понюхать травы, называемой емшан». И тот не захотел ни возвращаться, ни слушать, и дал он ему травы. И понюхал тот, и расплакался, сказав: «Лучше в своей земле костьми лечь, нежели на чужой во славе быть». И вернулся в свою землю...

(46. Стб. 716)

Обратим внимание на то, что в этом легендарном рассказе упомянут «золотой шелом» князя Владимира Всеволодовича. Пройдёт время — и именно расшитая золотом «шапка Мономаха» станет главным символом власти русских великих князей и царей.

В середине того же XIII столетия сложилось другое предание, центральной фигурой которого стал князь Владимир Всеволодович. Как оказалось, не только подвиги на поле брани и многогранная государственная деятельность, но само его имя, необычное для русского слуха, и греческое происхождение дали повод к развитию легенды. Эта легенда нашла отражение в знаменитом «Слове о погибели Русской земли» — отрывке из какого-то не дошедшего до нас сочинения о монгольском нашествии на Русь (5). «Слово...» сохранилось в двух списках XV—XVI веков, причём в обоих случаях в качестве предисловия к Житию Александра Невского. Судя по содержанию, оно было составлено при жизни правнука Мономаха князя Ярослава Всеволодовича («нынешняго Ярослава», как он назван в тексте), то есть между 1238 и 1246 годами, хотя записано, вероятно, значительно позже. Именно здесь впервые появляется известие о присылке князю Владимиру Мономаху «великих» даров от византийского императора. Правда, в памятнике названо имя императора Мануила Комнина, который в действительности жил гораздо позже князя Владимира Всеволодовича. Зато картина могущества русских князей — самого Мономаха и его потомков, — вышедшая из-под пера русского книжника, выглядит поистине грандиозной:

...Отселе до венгров и до ляхов, до чехов, от чехов до ятвягов, от ятвягов до литвы, до немцев, от немцев до карелы, от карелы до Устюга, где обитают поганые тоймичи, и за Дышащее море; от моря до болгар, от болгар до буртасов, от буртасов до черемисов, от черемисов до мордвы — то всё — языческие страны — покорено было Богом народу христианскому, великому князю Всеволоду[590], отцу его Юрию[591], князю Киевскому, деду его Владимиру Мономаху, которым половцы детей своих пугали в колыбели. А литва из болота на свет не показывалась, а венгры укрепляли каменные города свои железными воротами, чтобы их великий Владимир не покорил, а немцы радовались, что далеко они — за Синим морем. Буртасы, черемисы, водь и мордва бортничали на великого князя Владимира. А кир Мануил, [император] Цареградский, страшился, потому и великие дары посылал к нему, чтобы великий князь Владимир Царьград у него не отнял...

(8. С. 90; подг. текста Л.А. Дмитриева)

Выше мы уже говорили о том, что источник хронологической ошибки автора «Слова о погибели...» усматривают в известном в древней Руси переводном хронографическом сочинении — так называемом «Летописце вскоре» константинопольского патриарха Никифора, в котором время царствования одного из предшественников Мануила — императора Алексея Комнина — было определено в семь лет, вместо действительных тридцати семи; в результате в позднейших русских летописях и хронографах Мануил оказался современником Владимира Мономаха. Но ещё важнее другое: в древней Руси были хорошо известны действительные дары Мануила Комнина разным русским правителям — например, внуку Мономаха киевскому князю Ростиславу Мстиславичу, с которым византийского императора связывали союзнические отношения, или другому Мономахову внуку, владимиро-суздальскому князю Андрею Боголюбскому. В числе даров Мануила значилась и знаменитая Эфесская — впоследствии Полоцкая, затем Торопецкая — икона Божией Матери, присланная им вместе с частицами других христианских реликвий преподобной Евфросинии, княжне и игуменье Полоцкой, а затем оказавшаяся свадебным даром князю Александру Невскому по случаю его бракосочетания с княжной Александрой, дочерью полоцкого князя Брячислава. В Новгороде в XV веке была известна икона «Спас Мануила», написанная, по преданию, самим императором.

Говорили мы и о том, что князь Владимир Всеволодович и сам получал дары от современных ему правителей Византии, и об этом тоже должны были помнить его потомки. С именем Владимира Мономаха связывают знаменитую Смоленскую икону Божией Матери, по преданию, присланную византийским императором Константином IX Мономахом, дедом Владимира, на Русь: считается, что то был его свадебный дар зятю, русскому князю Всеволоду Ярославичу, отцу Владимира. От Всеволода икона перешла его старшему сыну. На Руси полагали, что икона была написана самим евангелистом Лукой; её название — Одигитрия, или, в переводе с греческого, Путеводительница, — объясняли чудесами, явившимися от неё ещё в Византии, когда Богородица даровала прозрение неким слепцам, приведённым ею в храм, или же самим фактом её перемещения на Русь. Конечно же, император прислал на Русь лишь образ с иконы, а не саму цареградскую святыню (169. С. 290). Но в представлении людей того времени, образ, копия с иконы вбирала в себя всю ту святость и всю ту сакральную силу, которыми обладал оригинал. А потому список с царьградской иконы почитался на Руси как одна из наиболее древних и авторитетных православных святынь. По всей вероятности, в Смоленск образ Одигитрии был перенесён лично князем Владимиром Всеволодовичем для освящения построенного им храма Пресвятой Богородицы (выше мы датировали это событие мартом 1101 года). Несколько веков спустя икона оказалась в Москве, где почиталась как чудотворная, а в 1456 году была возвращена в Смоленск[592], причём в Москве оставили её список, также почитавшийся впоследствии как чудотворный.

Знаем мы и о том, что Владимир Мономах и в самом деле воевал с греками — причём последним из русских князей! — и в конце концов заключил почётный мир с императором ромеев, выдав за его сына свою внучку. Из древнерусского Пролога известно, что в Киев при князе Владимире Всеволодовиче была принесена ещё одна реликвия — перст святого Иоанна Крестителя. На Руси перст этот считали частью императорской инсигнии, используемой в византийском коронационном обряде (десницей святого Иоанна, от которой был взят перст, «царя поставляют на царство», как писал русский книжник). Впоследствии, в послемонгольские времена русской истории, сведения о персте святого Иоанна Крестителя исчезают из источников. Но память о византийском походе Мономаха и о присылке ему одной из реликвий Византийского царства должна была сохраниться, и она также могла повлиять на складывание легенды о «Мономаховых дарах». Но вот с кем из царей воевал Мономах и кто из них присылал свои дары на Русь, здесь уже давно позабыли.

В послемонгольские века русской истории образ Владимира Мономаха как бы раздваивается: реальный киевский князь Владимир Всеволодович — «Владимир Великий», как именуют его новгородские книжники (36. С. 160, 205, 469), — словно бы отделяется от своего alter ego, — другого князя, просто «Мономаха», имя которого начинает жить своей собственной жизнью. В новгородских сочинениях XV века князь «Мономах» становится сыном «Владимира Великого» и в то же время — родоначальником династии владимиро-суздальских, а затем и московских великих князей.

...Ярославъ роди Всеволода. Всеволод роди Володимера. Володимеръ роди Мономаха, 

читаем в «Родословии великих князей русских», составленном в Новгороде во второй четверти XV века. И далее: 

Мономахъ роди Юрья, Юрьи роди Всеволода Великого ГЬезда... и т. д.

(36. С. 465)

И это не случайная ошибка новгородского книжника, ибо имя «Володимерича Мономаха» присутствует и в других статьях, находящихся в той же рукописи XV века, что и список Новгородской Первой летописи младшего извода (36. С. 466, 467).

В Москве, надо полагать, таких ошибок не допускали. Но и здесь имя Владимира Мономаха зажило своей особой жизнью, не слишком завися от того, что сообщалось о настоящем князе Владимире Всеволодовиче в «ветхих» летописцах. Тем более что как раз в XV веке и на рубеже XV—XVI столетий «византийская» составляющая древнего киевского наследия стала неожиданно актуальной для правителей Московской Руси. Два события мировой истории способствовали этому. В 1439 году во Флоренции иерархи Греческой церкви, стремясь обрести хоть какую-нибудь помощь и поддержку в борьбе с турками-османами, подписали унию с Католической церковью, признав над собой главенство римского папы. В Москве это было расценено как явное отступление от православия. Русская церковь унию не приняла, а подписавший акт Флорентийского собора митрополит-грек Исидор по возвращении в Москву был заключён под стражу. Спустя ещё четырнадцать лет, 29 мая 1453 года, Константинополь был захвачен турками во главе с султаном Мехмедом II. В глазах русских людей крушение тысячелетнего Византийского царства означало, что Московская Русь остаётся единственным православным государством, новым Иерусалимом и последним, «третьим Римом», а московские великие князья становятся прямыми наследниками богоосвящённой власти византийских василевсов. Для обоснования своего нового статуса они нуждались в исторических прецедентах, и биография Владимира Мономаха — русского князя с греческим именем и греческим же происхождением — оказывалась для этого наиболее подходящей.

Легенда о Мономахе и «Мономаховых дарах» сложилась не сразу. В 1498 году в московском Успенском соборе — главном храме Московского государства — был венчан «на великое княжение Владимирское и Московское и всея Руси» внук «государя всея Руси» великого князя Ивана III Дмитрий Иванович[593]. Церемония венчания тринадцатилетнего отрока была проведена с небывалой торжественностью, а в основу её — впервые в русской истории! — был положен чин поставления на царство византийских императоров. Особая роль в обряде венчания отводилась «шапке» (венцу) и «бармам» (широкому оплечью, украшенному драгоценными камнями), которые с того времени стали главными атрибутами великокняжеской, а затем и царской власти. Вот как описано это в Чине венчания великого князя Дмитрия Ивановича:

...А на аналое, посередине церкви, положили шапку и бармы и покрыли их ширинкой[594]. И когда великий князь с внуком вошли в церковь, в передние врата, тут же, в церковных вратах, встретил их митрополит с крестом и благословил их крестом... И когда внук взошёл на своё место, митрополит, встав, благословил его крестом... И велел митрополит двум архимандритам... принести себе с аналоя бармы. И взяв у архимандритов бармы, дал их митрополит великому князю и ознаменовал крестом внука. И положил великий князь бармы на внука, и внук поклонился великому князю до пояса... [После молитвы] митрополит велел тем же двум архимандритам принести себе шапку. И взяв у архимандритов шапку, дал её митрополит великому князю... И великий князь возложил шапку на внука, и внук поклонился великому князю до пояса... И сели митрополит и великий князь на свои места, а внуку великий князь повелел сесть возле себя. И поклонился внук великому князю до пояса, и сел на своём месте...

(68. С. 608?614)

И «шапка», и «бармы», которыми был венчан внук Ивана III, в первоначальной редакции Чина его венчания ещё не были названы «Мономаховыми». Но уже очень скоро это произойдёт, и легенда об их принадлежности киевскому князю Владимиру Всеволодовичу прочно войдёт в московский политический обиход, став одним из краеугольных камней будущей теории «Москвы — Третьего Рима». Как отмечают исследователи, название «шапка Мономаха» впервые зафиксировано в летописном своде 1518 года: во входящей в этот свод летописной редакции Чина венчания Дмитрия«внука» и кратком летописном рассказе об этом событии (58. С. 330—331: здесь определение «Мономахова» вписано на поле; 48. С. 241; 51. С. 234; 53. С. 246; 55. С. 366—368; и др.). Примечательно, что состав «Мономахова наследства» поначалу определялся по-разному: если в летописной редакции Чина «Мономаховой» именовалась только «шапка», то в кратком рассказе о том же событии в отдельных летописях речь, напротив, идёт о «Мономаховых бармах»[595].

Это, конечно, вымысел, не имеющий оснований в реальной истории князя Владимира Всеволодовича. Обе регалии — и венец, и «бармы» — известны по завещаниям московских великих князей с XIV века. Но в течение длительного времени они отнюдь не составляли единого («коронационного») комплекса. Так, по завещанию великого князя Ивана Даниловича Калиты (около 1339 года) «шапка золотая» (то есть расшитая золотом) отошла его старшему сыну Семёну Гордому, «коць великий (плащ. — А.К.) с бармами» — второму сыну Ивану, а «скорлатное портище... з бармами» — младшему Андрею (21. С. 7—11). В руках старшего в роде московских князей эти предметы были объединены лишь при великом князе Василии Васильевиче Тёмном, который и завещал их своему сыну Ивану III. По мнению современных искусствоведов, царский венец, ныне хранящийся в Оружейной палате (та самая «шапка Мономаха»), был изготовлен в начале XIV века — возможно, в Крыму, золотоордынскими ювелирами, знакомыми с техникой византийских филиграней (120. С. 66—70). Полагают, что «шапка» была подарена князю Ивану Даниловичу Калите татарским ханом Узбеком во время одной из поездок князя в Орду; опушка же из собольего меха, золотое навершие с крестом и драгоценные камни появились на ней уже на Руси. Едва ли более раннее происхождение могут иметь и «бармы». Тем не менее на Руси история их появления в казне московских государей представлялась совершенно иначе.

Одна из ранних версий «Мономаховой легенды» была записана в первой половине XVI века австрийским дипломатом Сигизмундом (Зигмунтом) Герберштейном, дважды посещавшим Россию — в 1517 и 1526 годах. В его «Записках о Московии», впервые изданных в Вене в 1549 году, сообщается, что русский князь Владимир «по прозвищу Мономах» оставил после себя «некоторые инсигнии, которые и поныне ещё употребляются при коронациях государей» (13. С. 64). Эти инсигнии — всё те же «бармы» и «шапку» — Владимир якобы получил в качестве трофея после победы над генуэзцами (!) у Каффы — современной Феодосии. (И это при том, что генуэзцы овладели Каффой лишь в 1260 году, то есть почти через полтора века после смерти русского князя!) Не исключено, что эта легенда имеет даже не русское, но польское происхождение. Во всяком случае, те же легендарные сведения о поединке Мономаха с генуэзским «воеводой» присутствуют и в сочинении польского историка XVI века Мацея Стрыйковского, у которого их заимствовал

В.Н. Татищев (чьи сведения мы приводили выше, в первом разделе книги). В своих «Записках» Герберштейн воспроизвёл текст Чина венчания на великое княжение Дмитрия-«внука», сопроводив его собственным комментарием:

...Бармы представляют собой своего рода широкое ошейное украшение из грубого шёлка; сверху оно нарядно отделано золотом и всякого рода драгоценными камнями. Владимир отнял их у некоего побеждённого им генуэзца, начальника Каффы.

Шляпа на их языке называется schapka; её носил Владимир Мономах и оставил её, украшенную драгоценными камнями и нарядно убранную золотыми бляшками, которые колыхались, извиваясь змейками...

(13. С. 82—83; перевод Л.И. Молеина и Л.В. Назаренко)

Однако в русской общественной мысли утвердилась другая версия происхождения «царских» (или, что то же, «Мономаховых») регалий. Эта версия нашла отражение в целом ряде сочинений, объединяемых (не вполне точно) общим названием — «Сказание о князьях владимирских». Наиболее ранним памятником этого цикла является так называемое «Послание о Мономаховых дарах», известное также как «Послание Спиридона-Саввы» и принадлежащее перу опального киевского митрополита Спиридона[596], человека весьма начитанного и образованного, плодовитого книжника, оставившего после себя несколько сочинений на разные темы. Именно в его «Послании», адресованном некоему не названному по имени, но весьма влиятельному лицу («сыну смирения нашего имярек»), по всей вероятности, впервые были объединены две ключевые идеи, определившие главное направление официальной идеологии Русского государства XVI—XVII веков: о происхождении рода русских государей от римского императора Августа (что ставило их выше правителей прочих европейских стран) и о поднесении названных выше регалий (включая в их число «шапку Мономаха») князю Владимиру Всеволодовичу византийским императором Константином Мономахом. Впоследствии сочинение Спиридона неоднократно перерабатывалось, результатом чего и стало появление собственно «Сказания о князьях владимирских».

Обе идеи, сформулированные опальным митрополитом, получили официальное признание. В 1547 году «Сказание о князьях владимирских» было использовано в качестве вступления к Чину венчания на царство Ивана Грозного — первого из русских государей, получившего царский титул; затем, в несколько видоизменённом виде, оно вошло в Чин венчания на царство его сына Фёдора. Легенда о «Мономаховых дарах» использовалась и в официальной дипломатической переписке правительства Ивана Грозного — прежде всего для обоснования законности совершённого венчания и признания за Грозным царского титула. И хотя на Западе, и частности в Польско-Литовском государстве, приводимые в «Сказании» легендарные сведения не признавались за достоверные и даже подвергались осмеянию, русские дипломаты продолжали утверждать, что род их государей ведёт начало от самого «кесаря» Августа, а венец и «бармы» достались предку Ивана Грозного непосредственно от византийского «василевса». Правда, с именем этого василевса возникала путаница. Упомянутый в «Сказании» император Константин Мономах на самом деле приходился дедом князю Владимиру; он скончался, когда его внуку едва исполнилось два года. А потому в некоторых поздних вариантах легендарного рассказа о «Мономаховых дарах» имя Константина было заменено на имя императора Алексея Комнина — действительного современника русского князя Владимира Всеволодовича (61. С. 74?75; 70. С. 197?204).

Ниже приведены несколько текстов. Прежде всего, это наиболее ранний памятник цикла — «Послание о Мономаховых дарах» Спиридона-Саввы. Следует оговориться, что в состав этого памятника (как и других памятников цикла) входит также легендарное родословие литовских князей, направленность которого совпадает с направленностью всего произведения: в нём доказывается превосходство русской великокняжеской династии Рюриковичей над династией Гедиминовичей — великих князей литовских (чей род, по версии автора «Послания», восходит к некоему Гегеминику, рабу одного из вассалов смоленского князя Ростислава Мстиславича, внука Мономаха). В настоящем издании родословие литовских князей не воспроизводится как не имеющее отношения к Владимиру Мономаху. Кроме того, публикуются фрагменты некоторых других памятников общественной мысли России времён царствования Ивана Грозного. Это одна из редакций «Сказания о князьях владимирских», отрывок из так называемой «Степенной книги царского родословия» и тот вариант «Сказания о князьях владимирских», который был вырезан на парадном троне первого русского царя Ивана Грозного — так называемом «Царском месте», или «Мономаховом троне», в Успенском соборе Московского Кремля.