АНГЛИЯ В ЭПОХУ ПРОСВЕЩЕНИЯ. РАЗВИТИЕ ПРОМЫШЛЕННОСТИ

Считается, что толчком к промышленному перевороту в Англии явилась буржуазная революция середины XVII века, однако Фернан Бродель в своей монографии «Время мира» отмечает, что вылиться в медленно создававшееся торговое преобладание Англии промышленное превосходство сумеет, пожалуй, лишь со времен Утрехтского мира (1713 г.).

В 1763 году, по окончании Семилетней войны, это преобладание вполне очевидно, после Версальского мира (1783 г.) преобладание становится неоспоримым.

Парадоксально, что Англия по условиям этого мира представала державой побежденной. Парадоксальным может показаться и то, что промышленная революция в Англии стала возможной лишь после того, как Англия осознала себя всего лишь островом, сравнительно небольшой территорией и узнала все опасности, которые кроются в заболевании гигантоманией.

Аббе ле Бланк в 1740 году скажет об Англии: «Остров кажется созданным для коммерции и его обитатели должны более думать о том, как себя защитить, нежели о том, чтобы распространять завоевания свои на континент. Им было бы весьма трудно оные сохранить по причине отдаленности и превратности моря».

Когда в мае 1787 года Артур Юнг, возвращаясь домой, пересек Па-де-Кале, он поздравлял себя с тем, что про-.лив «столь счастливо для Англии отделяет ее от остального мира».

То было определенное преимущество, но преимущество, долгое время за таковое не воспринимавшееся. Тот факт, что англичане были относительно изолированы, повысил для них значимость задач внутренних — введение в оборот земель, лесов, пустошей, болот.

Разрыв с континентом в XVI столетии был продублирован также разрывом с Римом, что еще более усилило дистанцирование «английского пространства». Король сделался главой англиканской церкви, он стал папой в своем королевстве. Конфискация и распродажа церковных земель придали новый толчок английской экономике.

Еще больше ее подтолкнуло то, что Британские острова долгое время бывшие на краю света, у оконечности Европы сделались после Великих отрытий отправной точкой плаваний к новым мирам. Разумеется, Англия не преднамеренно отделилась от старой Европы.

Англия, если и не ощущала себя осажденной, то, по меньшей мере, ощущала себя подвергающейся угрозе со стороны недружественной Европы: политически опасной Франции, вскоре обретшей чрезмерное пространство Испании, Антверпена с его господствующими купцами, а позднее — со стороны торжествующего Амстердама, именно поэтому вызывавшего зависть и ненависть.

Английский торговый ареал расширился, английское мореплавание открыло для себя мир, и этот мир отразился в Англии, мир, в котором она усматривала опасности, угрозы и даже заговоры.

Англичане полагали, что итальянские и антверпенские купцы сговаривались между собой, дабы по своему усмотрению понижать курс фунта стерлингов и за более низкую цену получать плоды труда английских ткачей. Такие угрозы не всегда были воображаемыми, но зачастую преувеличенными, и Англия реагировала энергично.

Итальянские купцы-банкиры были устранены в XVI веке, ганзейцы утратили свои привилегии в 1556 году. Именно против Антверпена в 1556—1568 гг. была направлена лондонская биржа. Именно против испанцев и португальцев на самом деле создавались акционерные компании. Именно против Голландии был издан 1651 году Навигационный акт, а против Франции будет проводиться в XVII веке колониальная политика.

Тот же Аббе ле Бланк в 1749 году иронизировал: «Англичане рассматривают свои притязания как право, права же своих соседей — как узурпацию». Оказывается, что все

великие технические новации XVI —XVII веков Англия всего лишь заимствовала.

Это касается доменных печей и различного оборудования для подземных горных работ: создания штолен, вентиляционных систем, насосов для водоотлива, подъемных машин. Всей перечисленной технике Англию обучили нанятые для этой цели горняки, ремесленники и рабочие из самых передовых стран: Германии, Нидерландов, а также из Италии (стекольная промышленность) и Франции (тканье шерсти и шелка), они принесли в нее технологии и навыки, необходимые для устройства ряда отраслей промышленности, новых для Англии: бумажных и пороховых мельниц, зеркальных фабрик, стекольных заводов, литейных заводов для отливки пушек, фабрик квасцов и купороса, рафинадно-сахарных заводов, производства селитры и так далее.

Однако, внедрив эти новшества у себя, Англия придала им неведомый до того размах.

Капиталовложения исчислялись многими тысячами фунтов, в то время, как годовая заработная плата рабочего была порядка пяти фунтов. Все это было действительно новым и говорило о масштабах подъема, который будоражил английскую промышленность. Бродель отмечает, что наиболее характерной самобытной чертой английской промышленности того времени было использование каменного угля. Это не было сознательным выбором.

К середине XVI века лес стоил очень дорого, потому что сделался редок в Великобритании, нехватка и дороги-визна древесины диктовали обращение к каменному углю.

Гечение рек в Англии было слишком медленным, воду приходилось отводить по длинным каналам, чтобы заставить ее изливаться на водяные колеса. Это также было слишком дорого.

Историк Джон Ю.Неф считает эту дороговизну главным побудительным фактором для исследований, связанных с паром. Опираясь на ньюкаслский бассейн и на многочисленные местные залежи, Англия вступила на путь очень широкого потребления каменного угля. Шахты теперь углублялись в землю до сорока-ста метров.

Произодство с 35 тыс. тонн в 1560 году было доведено до 200 тыс. тонн к началу XVII века. Рельсовые вагоны доставляли уголь от копей до пунктов погрузки. Все более и более многочисленные специализированные корабли развозили его по всей Англии и даже в конце XVII столетия вывозили в Европу.

Уголь постепенно становился национальным богатством.

Каменный уголь внедрился в производство стекла, в пивоварение, в кирпичное производство, в производство квасцов, на рафинадные сахарные заводы и в соляную промышленность, основанную на выпаривании морской воды.

Рождалась мануфактура с ее просторными мастерскими и одуряющим шумом, который иной раз не прерывался ни днем, ни ночью, с ее массами работников, которые в мире, привыкшем к ремеслу, поражали своим числом и своим нередким отсутствием квалификации.

Один из управляющих «квасцовых домов», учрежденных Яковом I на побережье Йоркшира (каждый из них постоянно использовал шесть десятков рабочих), объяснил в 1619 году, что изготовление квасцов — задача для безумца, которая «не может быть выполнена ни одним человеком, ни несколькими, но множеством людей самой низкой категории, которые в свой труд не вкладывают ни усердия, ни честности».

Промышленную революцию предопределил также интенсивный рост внутреннего рынка в силу двух дополнявших друг друга причин. Во-первых, это был очень сильный демографический подъем, который оценивался в 60% на протяжении XVI века; во-вторых, это было значительное увеличение доходов от сельского хозяйства, которое многих крестьян превратило в потребителей промышленных изделий.

Встретившись лицом к лицу со спросом растущего населения и вдобавок с ростом городов, которые увеличивались на глазах, сельское хозяйство наращивало свою продукцию разными путями: распашкой целины, огораживанием за счет общинных земель или лугов, специализацией земледелия, однако, без вмешательства революционных приемов, предназначенных для увеличения плодородия почвы и ее производительности .

Они начнутся практически только после 1640 года и вплоть до 1690 года будут идти крохотными шажками. В силу этого сельскохозяйственное производство испытывало определенное отставание от демографического броска, как то доказывает подъем сельскохозяйственных цен, в целом более сильный, нежели подъем цен на промышленные изделия.'

Это было время, наиболее благоприятное для английской деревни. Бродель не без иронии называет его Великой перестройкой: дома крестьян перестраивались, расширялись, улучшались, окна стали стеклить, очаги приспосабливались для использования каменного угля.

Посмертные описи имущества отмечают новое обилие мебели, белья, драпировок, оловянной посуды. Такой внутренний спрос определенно стимулировал промышленность, торговлю и импорт.

В то же время оставалось несколько секторов экономики, которые откровенно тащились в хвосте. Первой в этом списке следует назвать металлургию. Новая доменная печь немецкого образца, крупный потребитель топлива, не только не упразднила все печи старого образца, иные из которых действовали еще около 1650 года, но и продолжала использовать древесный уголь.

Только в 1709 году появится первая домна, работающая на коксе, и она останется единственной в течение четырех десятков лет. То была аномалия, объяснить которую можно только тем, что различные издержки производства отдавали преимущество древесному углю. Долгое время английская металлургическая продукция оставалась средней как количественно, так и качественно, уступая после принятия кокса металлургической продукции России, Швеции, Франции.

Также отставала и суконная промышленность. Производство сукна было почти неизменным с 1560 года вплоть до конца XVII века. Будучи в значительной мере деревенской мануфактурой, суконная промышленность все более и,более широко охватывалась системой надомничества. В то же время именно эта промышленность давала 90% английского экспорта в XVI веке, 75% к 1660 году и к концу века около половины экспорта.

После сороковых годов XVII века в Англии наступил некоторый экономический застой. Англия не отступала, но п не прогрессировала более.

Население перестало расти, сельское хозяйство производило больше и лучше, оно вкладывало средства ради будущего, но доходы его снизились одновременно с ценами. Промышленность работала, но больше не вводила новшеств, но меньшей мере до 80-х годов.

Здесь можно было бы подчеркнуть недостаточные еще масштабы национального рынка Англии, ее плохое или сравнительно плохое положение в европейской экономике, где преобладание соседней Голландии было безраздельным. Однако, по утверждению Джона Ю.Нефа, промышленный подъем там все же не исчез.

Отступления как такового не было. Некоторые историки даже утверждают, что этот кризис, возможно, как и все периоды замедления демографического роста, был благоприятен для определенного подъема дохода на душу населения и для преобразования сельского хозяйства.

Можно сказать, что английская промышленная революция, которая утвердится в XVIII веке, началась уже в XVI веке, что она продвигалась вперед постепенно.

АНГЛИЯ НАКАНУНЕ ПРОМЫШЛЕННОГО ПЕРЕВОРОТА

СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО

Фернан Бродель предостерегает нас от того, чтобы отождествлять сельскохозяйственную революцию главным образом с механизацией, потому что промышленная и машинная техника играли в сельской жизни довольно незначительную роль вплоть до середины XIX века.

Сеялка лишь изредка будет применяться в передовом восточном Норфолке (например, в Тауне или Коуке), в других местностях она появится лишь с XIX века.

Конная молотилка, созданная в Шотландии около 1780 года, за которой с запозданием последовала паровая, определенно не получила быстрого распространения. Точно гак же треугольный плуг, так называемый плуг Розерхэ-ма, позволявший вспашку на двух лошадях при одном человеке (вместо прямоугольного плуга с его шестью или восемью быками, погонщиком и пахарем), запатентованный в 1731 году, почти не применялся до 1870 года.

Было также подсчитано, что новые культуры, включая турнепс, распростанялись со скоростью, не превышавшей

1 милю в год от места своего появления. Вплоть до 1830 года цеп, серп и коса оставались обычными орудиями на английских фермах.

Так что бесспорные успехи английского земледелия до промышленной революции вытекали не столько из применения машин или чудесных культур, сколько из новых форм использования почв повторных вспашек, ротации культур, которые нацелены были одновременно и на устранение паров и на улучшение животноводства, полезного источника удобрений и, стало быть, средства избежать истощения почв.

Успехи вытекали также из внимания к селекции семян и пород овец и крупного рогатого скота, из специализированной агрокультуры, увеличивавшей производительность. Все это в конечном итоге приведет к так называемому высокому сельскому хозяйству (high farming).

Один из поздних наблюдателей отмечает: «Это — искусство крайне трудное, которое имеет в качестве прочной -основы лишь долгую цепь наблюдений. Земли, огороженные и сильно разрыхленные частыми вспашками, удобряемые обильным навозом хорошего качества и попеременно засеваемые растениями, истощающими и восстанавливающими плодородие, без паров... со сменой зерновых растений со стержневыми корнями, которые истощают почву, извлекая свои вешества с большой глубины и ничего не возвращая земле, травянистыми растениями со стелющимися корнями, улучшающими почву и черпающими свою субстанцию из поверхностных слоев».

Трансформация наступила после 1650 года, в период, когда прекратилось демографическое давление, когда численность людей более не возрастала или едва возрастала (может быть, вследствие сознательной политики повышения брачного возраста).

Какова бы ни была тому причина, демографическое давление ослабло. Производство и производительность повысились именно в тот момент, когда сократился спрос, а цены на зерно пошли вниз.

Английский историк Э.Л.Джонс объясняет этот парадокс следующим образом: спрос на зерновые оставался более или менее стабильным, но с подъемом городов и громадным ростом Лондона увеличился спрос на мясо. Животноводство сделалось более доходным, нежели возделывание зерновых. Первое стремилось принять эстафету у второго.

Отсюда возросшее обращение к уже известным кормовым растениям: клеверу, турнепсу и к новому методу ротации культур. Парадокс возник из-за того, что весьма большое увеличение поголовья скота, к которому стремились и которого добились, давало возросшее количество удобрений, тем самым увеличивало урожайность зерновых, пшеницы и ячменя, включенных в севооборот.

Так сформировалось то, что Джонс называет «достойным кругом» (в противоположность кругу порочному), в соответствии с которым низкая цена зерновых толкала фермеров на перенос их усилий на животноводство, которое закрепляло успех кормовых культур и которое одновременно влекло за собой быстрое увеличение поголовья скота, особенно овец, и быстрый подъем урожайности зерновых.

Производство зерна в Англии будет нарастать почти само собой так, что превзойдет национальные потребности. Отсюда снижение спроса на зерновые и возраставший вплоть до 1760 года экспорт.

Вместе с тем Фернан Бродель отмечает и другой результат, который дало высокое сельское хозяйство. Кормовые культуры требовали легких и песчаных почв, которые сделались самыми богатыми землями Англии. Стали возделы-вать~даже почвы, известные как неплодородные, всегда оставлявшиеся для овец.

Напротив, тяжелые и глинистые почвы, плохо приспосабливаемые под кормовые культуры, до того времени бывшие лучшими для зерновых, оказывались обречены низкими ценами, которые определялись высокой урожайностью зерна с конкурировавших с ними почв.

Районы, на которых неблагоприятно сказалось торжество их соседей, стали делать ставку на животноводство, в частности на разведение тягловых животных или, если им повезло находились по соседству с Лондоном, на производство молочных животных.

Восстановление равновесия происходило и в направлении ремесленных промыслов. Именно поэтому, начиная с 1650 года, вырастает оживленная деревенская промышленность в старых, но все еще эффективных рамках системы надомного труда.

В конце XVII и начале XVIII века кружевной промысел развился в восточном Девоне и еще больше в графствах Бедфорд, Бекингем и Нортгемптон.

Гвоздильное производство нашло себе почву в Бирмингемской деревне, изготовление бумаги — в горах Мендип-хиллз, где в 1712 году работало больше двухсот фабрик, зачастую устроенных в прежних зерновых мельницах. Чу-

лочно-вязальное производство развивалось в графствах Лестер, Дерби и Ноттингем.

Итак, как утверждает Фернан Бродель, в Англии кризис XVII века соответствовал обретению зрелости деревнями, довольно медленному и неравномерному, но вдвойне благоприятному для будущей промышленной революции: оно благоприятствовало утверждению высокопродуктивного сельского хозяйства, которое будет способно, отказавшись от экспорта, выдержать после пятидесятых годов XVIII века мощный демографический напор. Оно умножило в бедных районах мелких предпринимателей и пролетариат, более или менее привычный к ремесленным задачам, «податливую и обученную» рабочую силу, готовую откликнуться на призыв крупной городской промышлености, когда та появится в конце XVIII века.

Революция английского сельского хозяйства мыслима лишь в рамках достаточно крупного хозяйства. Тогда большое имение составляло приблизительно 80 гектаров.

Для возникновения такого типа хозяйства потребовалось, чтобы разрушился стойкий сеньориальный порядок, чтобы трансформировались архаичные отношения держателя и сеньора.

Когда английская промышленная революция двинулась в свой путь, это было уже давно законченным делом. Крупный собственник сделался рантье, который видел в своей :к'мле орудие социального престижа, но также и орудие производства, которое он с выгодой доверил эффективно хозяйствующим арендаторам.

Процветающее имение, сданное в аренду за хорошую цену, вдобавок было для его собственника гарантией легкого получения кредита в случае надобности для других капиталовложений. Часто бывало, что земельные собственники оказывались также предпринимателями в промышленности и в горном деле.

Что же касается арендатора, то он мог безбоязненно инвестировать и вести свое хозяйство в соответствии с правилами рынка и капиталистического хозяйствования.

Происходило возвышение фермера, настоящего предпринимателя. «Хоть они и держатся за ручки плуга, однако в том, что касается их фермы и их жилья, они равны городской буржуазии», — говорили в то время.

В 1745 году один француз описывал фермера как крестьянина, который «пользуется обилием всех жизненных удобств». Его слуга «пьет свой чай, прежде чем отправиться к плугу». И вот «зимой все деревенские жители облачаются в редингот», а его жена и дочь столь кокетливо разукрашены, что их можно было бы принять «и за одну из наших романных пастушек».

Земельная аристократия (две или три семьи на каждые из десяти тысяч приходов Англии) владела в целом третью земель округа, разделенной на крупные хозяйства, которые держат арендаторы.

_ Мелкие независимые собственники (йомены) владеют другой третью. Крестьяне располагают небольшими клочками земли и имеют право на общинные земли. Это составляет последнюю треть обрабатываемых площадей.

Мелкий собственник, можно сказать, был обречен либо на то, чтобы увеличивать свои владения и выжить, либо на то, чтобы их утратить и сделаться наемным работником.

Таким путем крупная земельная собственность мало-по-малу переходила в руки земельного дворянства, крупного йомена и фермера.

Во Франции, наоборот, феодальный порядок рухнул разом в ночь на 4 августа 1789 года, когда Национальное собрание отменило все феодальные права и привилегии. Тогда во Франции капиталистическая концентрация собственности только намечалась, земля была бесповоротно раздроблена между крестьянами и буржуа.

Французский историк Морис Рюбишон, восторгавшийся английским сельским порядком, метал громы и молнии против этой Франции, которая «уже была до революции разрезана на 25 млн. парцелл».

Английские деревни очень рано оказались связаны с национальным рынком острова. Охваченные его сетью, они вплоть до начала XIX века с успехом кормили города и промышленные поселки.

Они образовывали главную часть внутреннего рынка, бывшего первым и естественным местом сбыта для пришедшей в движение английской промышленности.

Агрокультура была по преимуществу клиентом железоделательной промышленности. Сельские орудия, подковы, лемехи плугов, косы, серпы, молотилки, бороны представляли в общей сложности значительное количество железа. В 1780 году эти потребности можно оценить для Англии в 200 — 300 тыс. тонн ежегодно.

ПРИРОСТ НАСЕЛЕНИЯ

Большую роль в английской промышленной революции Фернан Бродель в своей монографии «Время мира» отводит демографическому подъему. Он отмечает, что в XVIII столетии население в Англии увеличивалось, как увеличивалось оно по всей Европе и по всему миру со значительным ускорением после 1760 года.

Коэффициент смертности постепенно снижался. После 1750 года Англия довольно быстро наполнилась людьми. И не знала, что с ними делать.

Были они тогда помехой или движущей силой?

Вне всякого сомнения люди были тем самым необходимым человеческим измерением в промышленной революции, без которого последняя не была бы возможной.

Однако демографическое движение определяло движение промышленности или наоборот?

Скудные документы того времени не позволяют нам точно ответить на этот вопрос. Демографическая история Англии устанавливается по неполным документам записи гражданского состояния.

Филлис Дин пишет: «Разумно предположить, что без подъема производства, начиная с 1740 года, сопровождавший его рост населения был бы блокирован повышением уровня смертности, которое явилось бы следствием движения жиз-пенного стандарта». Именно 1740 год явился моментом расхождения «между уровнем рождаемости и уровнем смертности». Тогда жизнь одержала верх. Следовательно, можно предположить, что демографическая революция следовала за промышленным развитием.

ПРОМЫШЛЕННОСТЬ

Маркс утверждал, что изобретения Вокансона, Аркрайта, Уатта и так далее «могли получить осуществление только благодаря тому, что эти изобретатели нашли значительное количество искусных механических рабочих, уже подготовленных мануфактурным периодом».

В том, что касается кадров обученных рабочих, Маркс, видимо, был прав. Однако вера Маркса в примат техники и изобретений, видимо, не имеет под собой достаточных оснований.

Историография последних лет располагает солидными аргументами для того, чтобы перестать видеть в технике первичный двигатель. Фернан Бродель называет технику условием, необходимым для промышленной революции, но, вне сомнения, только условием.

Изобретения вообще-то опережают способности промышленности, но в силу самого этого факта они часто падают в пустоту. Эффективное техническое применение запаздывает по сравнению с общим развитием экономической жизни. Оно должно дожидаться, чтобы включиться в нее, его следует добиваться и скорее дважды, чем единожды, четко и настойчиво.

В качестве примера Бродель приводит текстильное производство, где двумя великими операциями служат прядение и ткачество.

Ткацкий станок требовал в XVII веке для своего непрерывного питания продукции 7 — 8 прядильщиков. Вполне понятно,что технические новшества должны были быть направлены на операцию, потреблявшую больше всего рабочей силы.

Однако в 1730 году именно ткацкий станок был усовершенствован посредством челнока Кея. Это простейшее изобретение, которое ускоряло темп работы, распространится, однако, лишь после 1760 года, может быть, потому, что как раз в этот самый момент были введены три другие новшества, на сей раз ускорявшие прядение и очень распространившиеся.

Это: прядильная машина-дженни (около 1765 года), простые модели которой были доступны семейной прядильной мастерской, гидравлическая машина Аркрайта (около 1769 года), затем Кромптомова «мюль-машина», прозванная так потому, что соединила в себе характеристики обеих предыдущих машин.

С этого времени резко возрастает импорт хлопка-сырца с Антильских островов из Вест-Индии, а вскоре и из английских колоний в Америке, и удесятеряется выпуск пряжи. Несмотря на это, хромающее соотношение между скоростями изготовления пряжи и ткани удержится чуть ли не до сороковых годов XIX столетия.

Историк Поль Бэрош говорит: «В течение первых десятилетий промышленной революции техника гораздо более была фактором, определяемым экономикой, нежели фактором, определявшим экономику». Совершенно очевидно, новшества зависели от действия рынка, они лишь отвечали на настойчивый спрос потребителя.

Что до внутреннего английского рынка, то годовое потребление хлопка за период с 1737 по 1740 год составило в среднем 1700 тыс. фунтов, в 1741 — 1749 годах 2100 тыс. фунтов, в 1751 —1760 годах 2800 тыс. фунтов, в 1761 — 1770 годах 3 млн. фунтов.

По словам Бэроша, «речь идет тут о количествах, незначительных в сравнении с теми, какие Англия будет потреблять двадцать лет спустя». Как можно убедиться, инновация сильно зависела от уровня цен.

Народный рынок Англии с начала XVIII века был в состоянии поглотить огромное количество индийских хлопчатых тканей, потому что они были дешевы. Дефо в одном из своих памфлетов указывает, что именно горничные раньше своих хозяек стали носить эти импортные хлопчатые ткани. Однако английский рынок сузился, когда мода привела к росту цен на набивные ткани, хотя главным образом он был задушен авторитарно, когда английское правительство запретило ввоз индийских хлопковых тканей в Великобританию.

В таких условиях, возможно, не столько давление английского спроса, сколько конкуренция низких индийских цен подстегнула английское изобретательство и механизацию.

Фернан Бродель проводит тут же параллель с английской металлургией. Воздействие цены на новшество, по его мнению, было таким же, а может быть, и более сильным, чем воздействие спроса самого по себе.

Плавка на коксе, разработанная Абрахамом Дерби, применялась им в доменных печах Колбрукдейла с 1709 года. Однако никакой другой предприниматель не последовал за ним по этому пути до самой середины столетия. Еще даже в 1775 году около половины производства штыкового чугуна приходилось на домны, работовшие на древесном угле.

Бэрош связывает запоздалый успех этого технологического процесса с возросшим давлением спроса, но Чарльз Хайт растолковал обстоятельства запоздания с принятием плавки на коксе по-другому.

С 1720 по 1750 год было построено по меньшей мере 18 новых домен с использованием старого процесса — потому, что, с одной стороны, эти предприятия были весьма доходными (их высокая себестоимость была защищена высокими налогами на импортное шведское железо, а также отсутствием конкуренции между регионами, порожденным крайне высокими ценами на перевозку и процветавшим экспортом новых готовых металлургических продуктов). С другой стороны, издержки производства в результате применения кокса определенно возрастали (примерно на 2 фунта стерлингов на тонну).

Но обстоятельства резко переменились после 1750 года, причем без вмешательства какого бы то ни было технического новшества. За 25 лет было построено 27 домен на коксе и закрыто 25 старых доменных печей. Дело в том, что возросший спрос на черный металл очень сильно поднял цену древесного угля, которая составляла примерно половину стоимости штыка чугуна.

К 1760 году издержки производства при плавке на древесном угле более чем на 2 фунта на тонну превышали себестоимость в соперничающем процессе. Следовательно, не введение пара и машины Болтона и Уатта привело к принятию кокса в качестве доменного топлива. Игра была сделана до того, кокс бы выиграл партию, будь то с паром или без него.

Все это, однако, не умаляет роли пара в предстоящем расширении английской металлургии. С одной стороны, с введением в действие мощных дутьевых устройств он позволил значительно увеличить размеры доменных печей.

С другой же стороны, освободив металлургическую промышленность от обязательного соседства с водными потоками, он открыл для металлургии новые регионы, в особенности так называемую Черную Страну в Стаффордшире, области, богатой железной рудой и каменным углем, но бедной водными артериями с быстрым течением.

Металлургия, будучи решающей отраслью в долгосрочном плане, в XVIII веке не играла первых ролей. Дэвид Ланд, один из выдающихся историков современности, писал, что железоделательная промышленность пользовалась большим вниманием со стороны историков, чем она того заслуживала в генезисе промышленной революции.

Однако вернемся ненадолго к хлопку. Хлопковый бунт считается сценическим прологом английской промышленной революции. Хлопок в Европе перерабатывали начиная с XII века, однако, нить, импортированная с Леванта, оказывалась непрочной, поскольку была довольно тонкой. Она не употреблялась в чистом виде, а только в сочетании с льняной основой.

Как следствие в XVII веке торговцы стали вывозить в Европу уже не только сырье, но и полотна и набивные ткани Индии, чудесные, целиком хлопковые ткани, умеренной стоимости, зачастую с красивой цветной набивкой, которые, в противоположность европейским, выдерживали стирку.

Вскоре произошло настоящее завоевание Европы, средством которого были корабли индийских компаний и важной пособницей которого сделалась мода. Чтобы защитить свою текстильную промышленность, Англия в 1700 и 1720 годах запретила на своей национальной территории продажу индийского полотна, однако же последнее продолжало прибывать, в принципе для реэкспорта (который был разрешен), но поскольку контрабанда наслаждалась этим вволю, такие ткани были повсюду, радуя взор и угождая упрямой моде.

Хлопковая революция в Англии, а затем очень скоро и в Европе, в действительности была поначалу подражанием, потом реваншем, ликвидацией отставания от индийской промышленности и обгоном последней. Речь шла о том, чтобы делать так же хорошо и менее дорого.

Менее дорого — это было возможно только с помощью машины, которая одна была способна составить конкуренцию индийскому ремесленнику. Однако успех пришел не сразу, пришлось дожидаться машин Аркрайта и Кромптона (около 1775 — 1789 гг.), чтобы получить хлопковую нить, одновременно тонкую и прочную, наподобие индийской пряжи, и такую, чтобы ее можно было использовать для тканья целиком из хлопка.

Фернан Бродель отмечает, что именно с этого времени рынок индийских тканей будет встречать конкуренцию со стороны новой английской промышленности. У Англии была возможность завоевать английский рынок, а также рынок Европы, рынок африканского побережья, где черный невольник обменивался на штуки полотна, и огромный рынок колониальной Америки, не говоря уже о Турции, о Леванте и самой Индии. ,

Все эти внешние рынки, завоевывавшиеся один за другим, добавлявшиеся друг к другу и друг друга заменявшие по воле обстоятельств, объясняют фантастический рост производства. И хотя уровень прибыли, который поначалу измерялся сотнями и тысячами процентов дохода, впоследствии упал, мировые рынки были наводнены настолько, что это вполне компенсировало уменьшавшуюся норму прибыли. Первенство в промышленном взлете последней четверти

XVIII столетия Фернан Бродель отдает хлопку. Другие отрасли промышленности поднимались одновременно с ним и следовали его падению.

ТОРГОВЛЯ

Мы преднамеренно выделили для торговли отдельную главу, поскольку многие ученые современности, включая и Фернана Броделя, говорят о торговой революции XVIII века в Англии, о настоящем торговом взрыве.

На протяжении этого столетия индекс роста тех отраслей промышленности, что работали единственно на внутренний рынок, увеличился со 100 до 150. У тех же, что работали на экспорт, индекс вырос со 100 до 550.

Английский успех за пределами острова заключается в образовании весьма обширной торговой империи, то есть в открытии британской экономики в сторону самой крупной зоны обмена, какая только была в мире, от моря вокруг Антильских островов до Индии, Китая и африканских берегов.

В период, предшествовавший 1760 году и следующий после него, в то время как британская и мировая торговля, практически и та и другая, непрестанно росли, те обмены, что питали Англию, относительно уменьшились в направлении близлежащей Европы и увеличились на уровне заморских торговых операций.

Центр тяжести английской торговли проявлял тенденцию в некотором роде отдалиться от Европы, тогда как ее торговые операции с американскими колониями, а вскоре с США и с Индией нарастают.

По мнению одного из современников, стесненная ростом своих внутренних цен и стоимости своей рабочей силы, Англия больше не могла сдержать французскую и голландскую конкуренцию на близко расположенных рынках Европы.

То есть в Европе Англия переставала выигрывать, но она торжествовала в остальном мире. Она теснила своих соперников в Индии в 1757 году, в Канаде в 1762 году, а также на африканском побережье, но не всегда силой, потому что, скажем, Соединенные Штаты активно наращивали свои закупки в прежней метрополии.

Высокие внутренние цены в Англии, которые побуждали ее модифицировать свои средства производства (машины появлялись потому, что человек стоил слишком дорого), толкали ее также и на то, чтобы вывозить сырье (и даже готовые изделия, пригодные для прямой перепродажи в Европе) из стран с низкими ценами.

Но если дело обстояло таким образом, то не из-за той ли победы над расстоянием, которую одержала английская торговля, опираясь на первый флот мира? Фернан Бродель здесь подчеркивает, что в мире не было ни одной страны, включая и Голландию, где разделение труда в. сфере мореплавания продвинулось бы так далеко, как в Англии.

Сама по себе торговая революция не может объяснить промышленную, но ни один историк не будет отрицать влияния торговой экспансии на английскую экономику, которую она помогла поднять выше себя самой.

Однако в том, что касается английского экономического роста и промышленной революции, Фернан Бродель признает важность как внутренней, так и внешней английской торговли, хотя соотношения тут не совсем равны. Индекс экспортного производства на протяжении XVIII столетия вырос на 450%, в то время как индекс внутреннего производства — всего лишь на 52%.