2. Вилланы и буржуа-горожане

2. Вилланы и буржуа-горожане

Кроме аристократии и духовенства литература, проникнутая рыцарским духом, отводила место еще «вилланам» или «мужланам» как некой единой нерасчлененной массе. В действительности это огромное количество народа было разделено на различные группы весьма ощутимыми разграничительными линиями. Начнем с того, что собственно вилланы в самом точном смысле этого слова тоже подразделялись на множество групп. Юридические права, размечающие степени зависимости от сеньора, противопоставляли эти группы сначала мягко, а затем приводили к противопоставлению «свободных» и «рабов». Наряду с разными юридическими статусами, не смешиваясь с ними, сельское население разделяли еще и экономические факторы. Приведем самый простой, но показательный пример: какой землепашец, гордившийся своими лошадьми, мог позволить считать себя ровней безлошадному бедняку из своей же деревни, который обрабатывал свой жалкий клочок земли с помощью одних только своих рук?

Отделена от крестьянского населения была и группа тех, кто занимался благородным делом управления, а также небольшие, собственно, еще зачаточные группы торговцев и ремесленников. Из этих зерен экономическая революция второго этапа феодализма прорастила обильную поросль очень разветвленного и социально разнообразного городского населения. Изучение социальных групп, так тесно связанных с профессиональными признаками, не может обойтись без углубленного внимания к их экономическому состоянию. В нескольких словах мы обозначим местоположение этих групп в структуре феодального общества.

Ни один из разговорных языков Европы не располагал словами, которые позволили бы отделить в качестве места обитания ville от village (город от деревни). «Ville», town, Stadt одинаково прилагались к обоим типам населенных пунктов. Burg (бург) обозначал всегда укрепленное место. Словом «Cit?» обозначали главный город диоцеза или какой-либо другой центр исключительной важности. Зато с XI века французское слово «буржуа» (горожанин), ставшее очень быстро общеупотребительным во всей Европе, сразу было противопоставлено и «шевалье» (рыцарю), и клирику, и виллану. И если населенный пункт продолжал оставаться безликим, то люди, которые в нем жили, во всяком случае самая энергичная и самая подвижная в силу профессиональных занятий их часть, торговцы и ремесленники, стали носить специфическое название — буржуа и заняли особое, только им принадлежащее место в социальной иерархии.

Но не стоит настаивать только на противопоставлении. Буржуа-горожанина в начальный период феодальной эпохи роднил с рыцарями воинственный дух и ношение оружия. Наравне с крестьянами горожане достаточно долго занимались земледелием, обрабатывая поля, которые зачастую кончались за городской оградой; выгоняли они за городские стены и скот попастись на ревниво охраняемых коммунальных пастбищах. Разбогатев, они сделаются владельцами деревенских сеньорий, которые приобретут на свои деньги. Впрочем, мы знаем, что воображать, будто рыцари ничуть не заботились о приобретении богатства, значит плохо представлять себе рыцарей. Что же касается буржуа, то деятельность, которая, казалось бы, приближает их к другим сословиям, была для них всегда побочной, они были словно бы свидетелями и спутниками старинных образов жизни, которые мало-помалу тоже менялись.

Буржуазия жила переменами. Сутью ее жизни была разница между покупной ценой и продажной, между отданным в долг капиталом и полученным обратно долгом. И поскольку законность этого промежуточного дохода, который не представлял уже простую оплату труда рабочих рук или перевозки, отрицалась теологами, а рыцари просто не понимали, откуда этот доход берется, то и поведение, и моральные ценности, которыми жило сословие горожан, находилось в противоречии со всем тем, к чему привыкли окружающие. Горожанину хотелось пускать свои земли в оборот, сеньориальные путы, которые связывали его по рукам и ногам, были для него невыносимы. Ему было необходимо проворачивать свои дела как можно быстрее, и по мере того, как эти дела ширились и развивались, у горожанина возникали все новые и новые юридические проблемы; медлительность, усложненность, устарелость традиционной юриспруденции возмущали буржуа. Обилие властей, которые делили город на подвластные им территории, воспринималось им как препятствие его торговым операциям и оскорбление солидарности, свойственной его сословию. Многочисленные иммунитеты, которыми пользовались как духовное, так и рыцарское сословия, воспринимались буржуа как помеха его свободному предпринимательству. На дорогах, по которым он странствовал без устали, он равно ненавидел как сборщиков бесконечных пошлин, так и замки, откуда коршунами набрасывались на его караваны грабители-рыцари. Словом, все институты, которые создал мир, где буржуа-горожанин занимал пока еще очень маленькое место, либо притесняли его, либо связывали. Способные как на завоевание силой, так и на покупку за звонкую монету, тесно сплоченные горожане были хорошо подготовлены и к экономической экспансии, и к возможным насильственным мерам; город, который они мечтали создать, был бы инородным телом в структуре феодального общества.

В самом деле, коллективная независимость, которая была страстной мечтой стольких городских коммун, редко когда поднималась выше довольно скромной административной автономии, которой им удавалось добиться. Но, добиваясь возможности избавиться от произвольных принуждений местных тиранов, горожане довольно скоро обнаружили новое средство — вполне возможно, оно было крайним средством, однако опыт убедил их, что оно было наиболее верным: они стали обращаться к самым крупным властям провинции или страны; эти власти были озабочены проблемами порядка на обширных территориях и, постоянно нуждаясь в финансах, были заинтересованы — горожане сумели это очень хорошо понять, — в процветании богатых, которые могли бы при случае платить им дань. Так города стали добиваться автономии и этим еще больше разрушали феодальную структуру, характерной чертой которой было разделение власти.

Появление на исторической сцене нового сообщества горожан было отмечено особым знаменательным ритуалом, который они совершали, готовясь к какому-либо совместному действу, включая бунт, — они давали друг другу клятву верности. До появления горожан общество состояло из отдельных индивидуумов. С их появлением родился коллектив. Они были сообществом, объединенным общей клятвой, и во Франции его стали именовать «коммуной». Вопль возмущения буржуазии в дни восстаний, крик о помощи горожан в минуты опасности пробуждал в сословиях, которые были до этой поры главными хозяевами общества, долгое эхо ненависти. Почему к этому «новому и отвратительному имени», по словам Гвиберта Ножанского, было проявлено столько враждебности? В этой враждебности соединилось немало чувств: беспокойство власть имущих, почувствовавших угрозу своему авторитету и доходам; опасения церковных владык, и небезосновательные, перед амбициями этой мало уважающей их группы людей, которых они теснили своими церковными «свободами»; презрение или озлобление рыцарей против торгашей; благородное негодование, поднимающееся в сердце пастыря против этих «ростовщиков» и «рвачей», черпающих свои доходы из нечистых источников^{290}. Но были и другие причины, более глубокие.

В феодальном обществе клятва в дружбе и обещание помощи с самого начала была основой для отношений между людьми. Но это обещание шло снизу вверх, привязывая слугу к своему господину. Новизна клятвы в коммуне была в том, что ее давал равный равному. Безусловно, и эта клятва давалась не впервые в истории. Подобные клятвы, как мы увидим, давали «одни другим» собратья в народных «гильдиях», которые запретил Карл Великий; позже их приносили члены «мирных содружеств», наследниками которых очень во многом и стали городские коммуны. Так же клялись и купцы, когда объединялись в небольшие компании, которые тоже назывались «гильдиями»; возникшие из необходимости вести торговлю и бороться с опасностями, связанными с этим ремеслом, гильдии, еще до начала борьбы городов за автономию, стали самым ранним проявлением солидарности буржуазии. Но только во время коммунального движения клятвы верности распространились с такой широтой и обладали необычайным могуществом. По словам одного проповедника, «заговоры» множились с такой быстротой, что напоминали «переплетение колючего шиповника»^{291}. Коммуна и была тем революционным ферментом, который был ненавистен обществу, построенному на иерархии. Безусловно, эти группы горожан ничего не имели общего с демократией. Крупные буржуа, которые и были подлинными создателями этих коммун, не без труда заставляли идти за собой простых горожан и были для них жестокими хозяевами и безжалостными кредиторами. Но, заменив обещание повиноваться в благодарность за покровительство обещанием взаимной помощи, буржуа-горожане принесли в Европу элемент новой социальной жизни, глубоко чуждой по духу той, которую мы называем феодальной.