Личность Петра

Личность Петра

Петр ничем не походил на своих отца и деда — медлительных и нерешительных государей семнадцатого века. Мало походил он и на большинство своих современников.

Даже внешний облик Петра был необычен. Петр был почти трехаршинного роста, и в толпе самые высокие люди оказывались ему по плечо. Крупные черты его лица были красивы, но щека постоянно подергивалась тиком — след страшных стрелецких бунтов.

Петр обладал огромной физической силой. Ему ничего не стоило сломать подкову или согнуть в трубку серебряную тарелку. Движения его были резкие, угловатые.

Вечно он спешил. Ходил он быстро, на ходу размахивал руками. Чтобы поспевать за царем, его спутникам приходилось бежать.

Петр любил разъезжать. Повсюду, и в России, и в Европе он ездил в легкой маленькой двуколке. Он любил бешеную скачку. По ночам, не зажигая фонарей, он гнал лошадей во весь дух, вселяя ужас в сопровождавших его лиц.

Снимался с места царь легко, без сборов отправляясь даже в самые дальние поездки. У себя в «парадизе» он за день успевал побывать в различных концах города, и его двуколка усердно тарахтела по кочкам и булыжникам санкт-петербургских «першпектив».

Полжизни Петр провел в дороге: в маневрах, походах, поездках. Где только ни побывал он! В Азове, Дербенте, Архангельске, в германских государствах, в Австрии, Франции, Англии, Голландии появлялась его высокая фигура, раздавались торопливые шаги «царя россов».

Петр был необыкновенно трудолюбив, вечно занят. Беспокойная, нетерпеливая натура и деятельный ум Петра заставляли его заниматься множеством разнообразных дел одновременно.

Вставал царь рано, обычно в пять часов. Обедал в одиннадцать — двенадцать часов, затем отдыхал. Ложился поздно.

Петр работает. Исчеркав своим неровным, неразборчивым почерком проект нового закона, Петр откладывает его и берется за редактирование «Истории Свейской войны». Бросив перо, внимательно слушает гонца с далекого Урала от Демидова, и на лице его появляется довольная улыбка. Принимается за шутливое письмо к «матке» и выводит своим ужасным почерком: «Катеринушка, друг мой сердешненький». Утверждает чертежи нового корабля. Принимает чопорного и важного иноземного посла, с каждой минутой все сильнее раздражаясь его медлительностью и стремлением соблюсти все правила дипломатического церемониала Версаля и Сан-Суси в рабочем кабинете «царя московитов» с низеньким потолком, токарным станком и целой коллекцией топоров. Ушел посол, и Петр углубляется в чтение книги, но новый порыв — и вот уже государь стремительно несется в Адмиралтейство, где так приятно пахнет смолой и пеньковым канатом, где слышится милый его слуху стук топоров. Петр сам берется за топор и принимается за любимое дело — кораблестроение.

Петр любил физический труд и гордился этим. «Видишь, братец, я и царь, — говорил он Неплюеву, — да у меня на руках мозоли, а все оттого: показать вам пример и хоть бы под старость видеть мне достойных помощников и слуг отечеству».

Петр знал 14 ремесел. Ему привычно было держать в руках топор, пилу, долото. Петр мог легко выхватить из горна и положить на наковальню многопудовую раскаленную добела железную полосу, мог сам смастерить и спустить на воду шняву, мог выточить на токарном станке тончайшие узорные украшения паникадила:

То академик, то герой,

То мореплаватель, то плотник,

Он всеобъемлющей душой

На троне вечный был работник.

(Пушкин)

Эту любовь Петра к труду запечатлел русский народ в своих исторических песнях. Недаром, вспоминая о пребывании Петра на Олонецких заводах, крестьяне и работные люди того края говорили: «Вот царь — так царь! Даром хлеб не ел, пуще бурлака работал».

Труд для Петра — не тягостная необходимость, а условие общественного и личного благоденствия. «Последую я слову божиему, бывшему к праотцу Адаму, трудимся, что чиним, не от нужды, но доброго ради приобретения», — писал Петр.

Страстно любя труд, Петр так же страстно любил веселиться.

Петровские забавы были грубые, варварские. «Сумасброднейший, всешутейший и всепьянейший собор» пил и безобразил на всю столицу по специальному уставу, разработанному самим Петром с неменьшей серьезностью и тщательностью, чем какой-либо из его «прожектов».

Петр и его собутыльники забавлялись «диковинками», «монстрами», «куриозите» и «шутили» друг с другом так, что нередко от этих «шуток» люди заболевали и умирали.

Петр был весьма расположен к «посошнику» (носящему посох) князь-папы «неусыпаемой обители дураков» Стефану Медведю, носившему странное прозвище «Вытащи». Петр игрывал с ним в шахматы, возил с собой за границу. Это нисколько не мешало царю, когда «Вытащи» испустил дух, разбившись при падении с лестницы, участвовать во вскрытии его и с интересом «смотреть анатомии».

«Побоища с Ивашкой Хмельницким» (попойки) продолжались целыми днями, и после них иные из собутыльников Петра «богу душу отдавали». Сам Петр, однако, не был пьяницей, каким хотели представить его многие мемуаристы, историки и писатели.

Горячительные напитки не были непреодолимой потребностью Петра. Но как истый русский человек, широкая натура и хлебосол, он любил угостить в том смысле этого слова, которое вкладывалось в него в позапрошлый «осьмнадцатый» век, т. е. напоить до полусмерти, а иногда и до смерти. Петр заставлял гостей пить, а сам частенько уходил к себе и мирна почивал. Проснувшись, он совершенно трезвый снова шел к захмелевшим гостям и снова потчевал их из своих рук, да так, что самые крепкие не выдерживали.

Самое важное дело Петр умел сочетать с забавой, и переход от одного к другому совершался незаметно для Петра и его близких, хотя очень бросался в глаза людям «старомосковской» складки, чинным и важным, и иностранцам, привыкшим к церемониалу европейских дворов.

Петр не любил церемониала и формальностей, ненавидел пышность и чопорность. Самый могущественный и богатый монарх в Европе, он в личной жизни был менее взыскательным, чем любой дворянин. Стоптанные башмаки, штопаные чулки, старенький халат из простой китайской нанки, простенький кафтан из грубого сукна отечественного производства, узенькие кружева составляли обычный гардероб Петра.

Двор Петра был одним из самых скромных в Европе. 10–12 молодых незнатных дворян составляли всю царскую прислугу. Содержание двора обходилось всего лишь в тысячу рублей в год.

Царь не любил просторных зал и высоких потолков. Если даже по необходимости Петру случалось ночевать в комнате с высоким потолком, то над ложем натягивали полог. Крошечный домик Петра на Петроградской стороне дает представление о его любви к скромным, небольшим помещениям.

Два маленьких дворца, которые он позднее построил в Петербурге: летний и зимний, были так малы, что официальные приемы и балы устраивали либо у Меншикова, либо в Сенате, а то и просто под открытым небом в Летнем саду, наполненном призрачным светом петербургской белой ночи.

Петр был неприхотлив и в пище, не любил сладкого, обожал редьку и соленые огурцы.

Он не любил обращать на себя внимание и, будучи душой всякого предпринятого им дела, сам постоянно стремился остаться в тени. Не обладая придворными манерами, Петр в обществе — на балах и в гостях — держался непринужденно, требуя от каждого присутствующего лишь одного, чтобы «лишнего не врал и не задирал».

За столом он зачастую занимал самые неподходящие для государя места, например с корабельными мастерами, общение с которыми доставляло ему большее удовольствие, чем разговор с каким-либо сановником. Мастера обычно «толковали с ним безо всяких церемоний». На свадьбе Головкина с Ромодановской царь взял на себя роль распорядителя и, так и не присев за стол, наспех закусывал у буфета.

Петр был исключительно честен и правдив и превыше всех качеств человека ставил правдивость. Как-то на пиру флотский лейтенант Мишуков сказал Петру, что после смерти царя царевич Алексей «все расстроит», потому что «глуп». В ответ на эту дерзость Петр только заметил насмешливо: «Дурак! Этого при всех не говорят».

Однажды Неплюев опоздал к Петру. Вначале он думал солгать, но затем решил выложить все начистоту: «Виноват, государь, вчера в гостях засиделся». Петр подошел к нему и сказал: «Спасибо, малый, что говоришь правду. Бог простит. Кто богу не грешен, кто бабе не внук?!».

Петр не раз без гнева выслушивал горькую для себя правду от прямого и честного Якова Федоровича Долгорукого, но «кривда» выводила Петра из себя. Он терпеть не мог хвастунов и болтунов. Одному иноземному офицеру, чрезмерно разболтавшемуся, Петр, не выдержав, плюнул в лицо.

Петр ценил просвещение и искусство. Он знал толк в живописи, архитектуре, скульптуре. Его коллекции картин и статуй положили начало Эрмитажу.

Сам Петр оставался сыном своего грубого века. За обеденным столом он нередко «обходился» пальцами, которыми орудовал лучше, чем вилкой. Часто на пиру чьи-нибудь неосторожные слова вызывали со стороны Петра вспышку дикой ярости. Куда девался радушный хозяин или веселый гость! Лицо Петра искажалось судорогой, глаза становились бешеными, плечо подергивалось, и горе тому, кто вызвал его гнев!

Петр охотно принимал участие в розыске, пытках и казнях. В нем причудливо сочетались веселый нрав и мрачная жестокость. Он мог совершенно непостижимо соединять веселье с кровопролитием. 26 июня 1718 г. в сыром, мрачном каземате ушел в небытие его единственный сын, а на следующий день Петр шумно праздновал годовщину Полтавской «виктории», и в его саду все «довольно веселились» до полуночи.

И вместе с тем Петр был добр и отзывчив. 28 октября 1724 г., как мы уже упоминали, он бросился в воду спасать тонущих солдат.

Присутствуя при опыте, который доктор Арескин производил над ласточкой, поместив ее под стеклянный колпак воздушного насоса, Петр увидел, как затрепетала, забилась лишенная воздуха птичка и остановил доктора: «Полно, не отнимай жизнь у твари безвредной, она не разбойник». Зато, если Петр видел перед собой «разбойника», рука его обагрялась кровью.

Однажды на пожаре Петр увидел, как солдат взял кусок сплавившейся меди (а Петр жестоко преследовал воровство). Одним ударом Петр уложил на месте рослого молодца. Если бы нашелся смельчак, который стал бы упрекать царя в убийстве, Петр попросту не понял бы упрека: он покарал преступника, вот и все.

Ударов петровской дубинки не раз отведывали «птенцы гнезда Петрова» и все, навлекшие на себя гнев государя. Припадки царского гнева были поистине страшны. Одна только Екатерина была способна успокоить Петра. При ласковых звуках ее голоса Петр утихал. Екатерина брала его голову и, поводя рукой по волосам, усыпляла мужа. Во время его сна Екатерина оставалась недвижимой. Через два-три часа Петр просыпался бодрым, веселым и, смеясь, чокался чашей вина с тем, кого совсем недавно чуть было не покалечил.

Петр сам знал, что он скор на расправу, и говаривал своим близким: «Знаю я, что я так же погрешаю и часто бываю вспыльчив и тороплив; но я никак за то не стану сердиться, когда находящиеся около меня будут мне напоминать о таковых часах, показывать мне мою торопливость и меня от оной удерживать».

Недостатки Петра с избытком покрывались его достоинствами. Петр готов был отдать всего себя государству. «О Петре ведайте, что ему жизнь недорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе для благосостояния нашего», — говорил Петр, и говорил правду. «За мое отечество и люди живота своего не жалел и не жалею», — писал он, и писал правду.

Часто в литературе заслуга воспитания Петра как государственного деятеля приписывается влиянию иностранцев.

Но были ли действительно учителями и поводырями Петра те иноземцы, которые окружали его в России? Нет. Брандт и Зоммер, Лефорт и Тиммерман были консультантами, слугами и товарищами Петра, но не учителями, которые развили бы мировоззрение своего ученика и подчинили бы его своему влиянию. «Дебошан» Лефорт отлично устраивал балы, Зоммер хорошо стрелял, Брандт искусно спускал на воду знаменитый бот. Но деятельность этих иноземцев не могла определить задач, стоявших перед Русским государством, и заметно повлиять на развитие его промышленности и просвещение.

Петр учился у иноземцев и за границей — в Голландии, Англии, в Митаве и Кенигсберге. Он изучал там ремесла, стал «совершенным художником» в «уметельных науках», приобрел познания в области точных наук, привез на Русь много «заморских» безделок и ввел много ненужной «иноземщины», но кто может отрицать его стремление приспособить иноземное к русской действительности и, европеизируя Русь, русифицировать европейское?

Петр был воспитан русской действительностью. Задачи, стоявшие перед ним, достались ему в наследство от его предшественников. Условия для его деятельности были подготовлены всем ходом развития России в предшествующие десятилетия и века.

Зачастую видят только иноземных помощников Петра, но почему-то забывают о Борисе Голицыне, Петре Толстом, Шафирове, Меншикове, Апраксине, Неплюеве, Волынском, Курбатове и других «птенцах гнезда Петрова»! Ищут иноземных «прожектеров» и ученых, но забывают о Посошкове и Прокоповиче, о Татищеве и Нартове, о Магницком и Копиевском, о Лихудах и Поликарпове, о Скорнякове-Писареве и Макарове, о Ремезове и многих других.

Преобразования Петра носили глубоко прогрессивный характер. Они являлись смелой попыткой преодолеть отсталость России. Все, что мешало делу преобразования, Петр жестоко и неумолимо сметал со своего пути. «В звериной лапе его была будущность России», — писал А. И. Герцен.

Петр был именно таким человеком, который сумел правильно понять условия, существовавшие к началу его кипучей деятельности, и понять, как надо изменить эти условия на благо родной страны.

Фридрих Энгельс, считавший Петра «действительно великим человеком», сравнивал его, разумеется, не с вождями народных движений, выразителями требований народа (таким вождем Петр никогда не был и быть не мог), а с государями, по сравнению с которыми он был действительно великим человеком[22].

Величие Петра было величием русского народа, и прав был В. Г. Белинский, когда писал: «Из ничтожного духом народа и не мог бы выйти такой исполин, как Петр: только в таком народе мог явиться такой царь, и только такой царь мог преобразовать такой народ… Петр Великий есть величайшее явление не только нашей истории, но и истории всего человечества»[23].