Лекция 11 «Затейка верховников» и борьба шляхетских группировок в 1730 г.

Лекция 11

«Затейка верховников» и борьба шляхетских группировок в 1730 г.

6 мая 1727 г. Екатерина I скончалась. Снова встал неразрешенный вопрос о наследнике престола. Вокруг него еще при жизни императрицы шла борьба двух группировок «верховников». Екатерина и Меншиков хотели, чтобы престол перешел к Елизавете, большинство же считало, что законным наследником является только внук Петра великий князь Петр Алексеевич. Спор затягивался. Его пытались решить по-всякому. Остерман предлагал женить двенадцатилетнего Петра на его семнадцатилетней тетушке Елизавете. Незадолго до своей кончины Екатерина составила завещание («тестамент»), отменивший указ Петра I о престолонаследнии. Завещание устанавливало такой порядок наследования престола: Петр Алексеевич, Анна и Елизавета Петровны и Наталья Алексеевна, сестра Петра.

7 мая на престол вступил Петр II Алексеевич.

Завещание Екатерины являлось результатом соглашения между Меншиковым и Остерманом — Андрей Иванович «входил в силу». Меншиков вел азартную, но опасную игру и упорно шел к намеченной цели, «всесильный Голиаф» стремился единолично управлять государством. За кого и как — должно было подсказать время. Он убрал со своего пути наиболее опасного соперника, умного и деятельного Толстого, сосланного в далекий Соловецкий монастырь, а Остерман казался ему не опасным. Пока еще Остерман производил впечатление ревностного служаки, без которого трудно обойтись, всезнающего и трудолюбивого, того самого «немца», на которого со времени Петра I стали смотреть как на человека, который «все умеит».

И у Меншикова родился план: прибрать к рукам юного царя, женив его на своей дочери Марии. Меншиков устраняет Анну Петровну, вынужденную вместе с мужем уехать в Голштинию. Но в борьбе за власть «светлейший» просчитался. Когда-то он был фактически лидером или уже во всяком случае наиболее влиятельным и могущественным членом группировки неродовитых вельмож. В погоне за властью он лишился поддержки таких, как Толстой; других не стало; отошел от дел и вскоре скончался Апраксин. Изменился состав Верховного тайного совета. При помощи Меншикова в его состав вошел Алексей Григорьевич Долгорукий, за спиной которого стояла многочисленная фамилия Долгоруких, людей богатых, влиятельных, знатных, деятельных и властолюбивых. Дмитрий Михайлович Голицын, стоявший головой выше Долгорукого, тем не менее опирался на него. На их сторону перешли Остерман и Головкин. Меншиков оставался в опасном одиночестве.

Зная это, он форсировал события. На гвардию Меншиков уже не мог положиться. Гвардия отражала настроения дворянства, а оно было против «верховников» даже в том случае, если им, «верховником», выступал такой в свое время близкий дворянству и гвардии человек, как Меншиков. Пока еще гвардия не доросла до открытого противопоставления себя «верховникам», как это будет позднее, через три года, но сажать себе на шею Меншикова она не была расположена. Кроме того, у гвардии были и другие любимцы, в частности Михаил Михайлович Голицын. Был смысл поддерживать Меншикова в январе 1725 г., когда он и Екатерина, казалось бы, олицетворяли дело Петра I, милое сердцу гвардии, и были гарантами продолжения дела «полковника». Когда же стало ясно, к чему клонят «верховники», гвардейцы совершено справедливо не видели для себя особой разницы между Меншиковым и Голицыным. И Меншиков должен был рассчитывать на себя и только на себя. Достигнув высшей власти, он теперь стремился удержать ее, что в условиях нараставшей оппозиции было делом нелегким. Для этого надо было завоевать Петра.

И Меншиков начинает действовать. Прежде всего он поставил царя под неусыпный контроль, взяв на себя роль воспитателя, хотя формально главным воспитателем Петра числился Остерман. Для этого Меншиков перевез Петра с Адмиралтейской части, из Летнего дворца, где первое время жил Петр, в свой дом на Васильевском острове, который велено было называть Преображенским.

Здесь 25 мая было провозглашено обручение Петра с княжной Марией Александровной Меншиковой. Но расчет Меншикова не оправдался. Летом 1727 г. он тяжело заболел. Этим воспользовались его противники и соперники. Родовитая знать, Голицыны и Долгорукие, перешла в решительное наступление. Один из Долгоруких, молодой князь Иван Алексеевич, вошел в доверие к Петру, заслужил его расположение организацией охотничьих развлечений, до которых тот был большой любитель, пирушек и игр; когда Меншиков выздоровел, то оказалось, что Петр его не слушает и не признает и не только не считает «отцом», как писал в своих письмах к Петру Меншиков, но врагом. Все попытки Меншикова примириться с Петром ни к чему не привели. «Я покажу, кто император: я или Меншиков», — заявил Петр. Проведя лето под Петербургом, Петр II в начале сентября вернулся в Петербург, но уже не в дом Меншикова, а в Летний дворец, куда были привезены и его вещи, до той поры находившиеся в доме Меншикова на Васильевском острове.

6 сентября Петр II объявил указ Верховному тайному совету, подчеркнув свое единодержавие. 7 сентября он «непочтительно» встретил свою «невесту» Меншикову, а на следующий день утром гвардии майор Семен Салтыков арестовал Меншикова. Карьера «светлейшего» кончилась. Ораниенбург (Раненбург) — дальнее имение, а затем заброшенный в глубь сибирской тайги Березов — последние этапы жизненного пути некогда всесильного Меншикова. Здесь, в Березовке, Меншиков и умер в 1729 г.

При Петре II продолжалась ломка петровской государственной системы, и основные «деяния» Верховного тайного совета, направленные на ликвидацию созданного Петром I, были совершены именно в царствование императора Петра II, в 1727–1730 гг.

Прежде всего следует коснуться экономической политики Верховного тайного совета. Превращение России в морскую державу в результате победоносного окончания Северной войны, присоединение Прибалтики, создание Петербурга с его портом — все это имело очень большое значение для развития внешней торговли России. Покровительствуя торговле и купечеству, Петр I одновременно регламентировал и направлял деятельность купечества, насаждая промышленность, привлекая в нее купеческий капитал льготами и понуждая силой. Петр широко развертывал систему меркантилизма, покровительствуя вывозу промышленных изделий. Стремясь создать в России «сразу торговлю и промышленность», он мечтал о том, чтобы «не покупать мундиру заморского». С этой целью Петр I привлекал к промышленной деятельности купцов. Зная косность русского купечества, он вынужден был прибегать не только к поощрительным, но и к принудительным мерам: «буде волею не похотят, хотя в неволю». «Хотя что добро и надобно, а новое дело, — писал он, — то наши люди без принуждения не сделают».

И петровская торгово-промышленная политика дала весьма положительные результаты. Подводя итоги своей деятельности в этом направлении, Петр говорил: «Не все ль неволей сделано, а уже за многое благодарение слышится, от чего уже плод произошел».

Верховный тайный совет произвел изменения в торговой и промышленной политике. «Верховники» не стремились к расширению самостоятельной внешней торговли России, не смогли и не собирались отстаивать интересы русской торговли, на которые покушалась Англия, ликвидировали консульства и торговые агентства в Испании и Франции, с которыми Петр стремился, и не без успеха, завязать торговые сношения. Идя навстречу голландским купцам, Верховный тайный совет разрешил им ездить для торговли «во все порты Российского государства, також к городу Архангельскому, куды похотят».

При этом интересно отметить, что в мае 1726 г. Екатерина заступилась за «парадиз» своего супруга, потребовав, чтобы точно было установлено, какие товары пойдут в Петербург, а какие в Архангельск; она не хотела, «чтобы все купечество снова обратилось к одному городу Архангельскому, а здешнее остановилось».

Но такой прыти ей стало ненадолго, и уже 31 октября было решено в Верховном тайном совете о свободном «у города Архангельского по-прежнему торге и о тарифе», а в декабре в Архангельск уже спешил курьер, посланный Меншиковым, сообщить, что с 1727 г. «торговать всем» позволено «невозбранно».

Созданный Петром I петербургский порт, игравший огромную роль во внешней торговле России, был предметом его постоянных забот. Начиная с 1713 г. рядом решительных мероприятий он переключал внешнюю торговлю с Белого моря, из Архангельска, на Балтику, в Петербург. Строились Ладожский и Вышневолоцкий каналы, труды Миниха и Сердюкова «радовали сердце» Петра, спускались на воду новые, совершенные типы торговых судов. И с 1718 г. почти весь поток товаров, предназначенных для экспорта, устремился в петербургский порт. «Верховники» возрождали Архангельск. Действия их в этом направлении, равно как и в целом ряде других случаев, когда речь шла о промышленности и торговле, отнюдь не означали того, что Петр создал Петербург как порт искусственно. Если бы это было так, то Архангельск расцвел бы во времена Верховного тайного совета и позднее. Но этого не произошло. Следовательно, мероприятия «верховников» в отношении архангельского порта являются стремлением с их стороны «послабить», «полегчить», «уволить торговлю», ослабить напряжение, предоставить все естественному ходу, успокоиться, избавиться от тягот и трудностей, обусловленных целеустремленной и настойчивой политикой Петра. Отсюда политика послабления регламентирования со стороны государства, желание дать купечеству «волю ездить туда с товарами, куда ему способно».

Исходя из интересов дворянской знати, и своих собственных в первую очередь, «верховники» «ольготили тариф», отказавшись от петровского протекционистского тарифа, снизив пошлины на вино, сыр, масло, галантерею и т. п., которые поступали из Голландии и Франции. Не веря в возможности русской промышленности удовлетворить запросы внутреннего рынка, «верховники» стимулировали ввоз промышленных изделий из-за рубежа путем значительного снижения таможенных пошлин на импортные изделия.

Это было большим ударом для отечественной промышленности, и наиболее дальновидные русские промышленники расценивали действия «верховников» как направленные к тому, чтобы «или заморские фабрики наполнить или через отпуск здешние опровергнуть». В результате торговый баланс ухудшился. И если в 1719 г. ввоз составлял 31 % вывоза, то в 1726 г. — 50 %.

Специальная Комиссия о коммерции, возглавленная Остерманом, поставила русских купцов в России в более затруднительное положение, чем иноземцев, и предоставила последним право транзитной торговли с Востоком.

Таким образом, торговая политика Верховного тайного совета преследовала целью, с одной стороны, фискальные соображения вечно нуждавшейся в деньгах казны, с другой — интересы феодальной знати.

Деятельность «верховников» была обусловлена стремлением к «увольнению» промышленности, промыслов и т. п. Особенно развернулась она с лета 1727 г. Промышленная политика Верховного тайного совета сводилась к ослаблению покровительства со стороны государства промышленным предприятиям России. Сокращались льготы и привилегии, даваемые предпринимателям, уменьшались субсидии, Мануфактур-коллегия превратилась в Мануфактур-контору с очень суженными правами, усиливалась борьба с «безуказной» мелкой крестьянской промышленностью и т. д. Из-за скудости финансирования срывались работы казенных заводов, казенные предприятия раздавались купцам, которые, кстати сказать, охотно их брали, что свидетельствует о живучести петровских мануфактур.

Крепостнические мероприятия «верховников», ставших на сторону помещика в споре дворянства и промышленников за рабочую силу, привели к тому, что беглых возвращали с предприятий владельцам, помещики отпускали своих крепостных на отхожий промысел, оговаривая в паспорте, «чтоб на фабрике не держать», отходники нанимались на предприятие только на короткий срок, и совершенно невозможно было обучить их какой-то заводской профессии. Все это создавало условия для большего распространения в промышленности различных форм подневольного труда, заменявшего труд вольнонаемных.

Конечно, остановить промышленное развитие России было невозможно, да «верховники» и не стремились к этому, но они, в отличие от Петра I, интересовались промышленностью главным образом в фискальных целях и способствовали отливу средств из промышленности в торговлю. Если они и оказывали какую-то поддержку, то только известным видам торговли и промыслам.

Таким образом, к суду «верховников» была привлечена и экономическая политика Петра. Как и следовало ожидать, она была осуждена, хотя из фискальных и личных соображений «верховники» не отказывались от развертывания торговли. В их действиях сказалось то же стремление «послабить», «облегчить», «уволить», т. е. избавиться от того напряжения, которым сопровождалось развитие промышленности и торговли в первой четверти XVIII в. В то же самое время следует отметить, что толчок, данный экономическому развитию России торгово-промышленной политикой Петра I, был столь силен и в такой мере совпадал с направлением ее хозяйственной эволюции, что мероприятия «верховников» не нанесли существенного ущерба народному хозяйству страны. Примером, как это мы покажем ниже, является судьба петербургского порта. «Неволя» Петра соответствовала интересам России, «увольнение» «верховников» противоречило им. Будущее оправдало экономическую политику Петра.

Петербургское купечество не могло не реагировать на экономическую политику правительства. Уже 7 июня 1725 г. был издан указ, по которому иностранным послам разрешалось ввозить «личные для их надобности» товары в неограниченном количестве, не уплачивая таможенных пошлин. Этим правом иностранные послы, как и следовало ожидать, немедленно и широко воспользовались, а в царствование Анны Ивановны эта привилегия превратилась, попросту говоря, в контрабанду. Указ 7 июня 1725 г. был первым ударом по петербургскому купечеству. За ним последовали другие: от 21 июня 1726 г. и 20 апреля 1727 г., предоставившие право английским купцам свободно торговать в Петербурге. Все это, наряду с возобновлением деятельности архангельского порта, с разрешением приезжим торговать съестными продуктами по постоялым дворам в Петербурге, затрагивало интересы петербургского купечества, ставило его в невыгодное положение по отношению к конкурентам — иноземным купцам, прежде всего к английским негоциантам, выполнявшим дипломатические поручения, и английским дипломатам, занимавшимся торговлей.

Ущемляла интересы петербургских купцов и конкуренция других русских торговцев. Ущерб, причиненный петербургскому купечеству, понуждал его писать челобитные в Коммерц-коллегию, в Комиссию о коммерции с жалобами на ухудшение своих дел. Так как никаких мер по челобитным Верховный тайный совет не предпринимал, а затем, после того как в январе 1728 г. Петербург перестал быть столицей, купечество петровского «парадиза» начало покидать свои дома и лавки на берегах Невы и разъезжаться по разным городам. Понадобились крутые меры 1729 г. для того, чтобы вернуть их в Петербург. «Переведенцев» — купцов и ремесленников возвращали «с женами и с детьми» «из всех городов» в Петербург и при этом под страхом конфискации имущества, ссылки навечно на каторгу с них брали подписку в том, «чтобы они… вперед бы без указу собою из Санкт-Петербурга отнюдь никуда не разъезжались».

Это был кнут. Но был и пряник. Издан был «Вексельный устав», дававший возможность более свободного обращения средств, разрешено было беспошлинно строить корабли и т. д. Купечество вернулось в Петербург. «Увольнение коммерции», о чем так ратовал Верховный тайный совет, отмечая, что «и купечество воли требует», отвечало интересам каждого купца в отдельности и заставляло примиряться с некоторыми особенностями экономической политики «верховников».

В конце 1727 г. началась подготовка к переезду двора из Петербурга в Москву. Указ 18 сентября 1727 г. учреждал в Петербурге воеводство. Воевода «с товарищами» ведал делами Петербурга как простого города, а не столицы. Петровский «парадиз» ожидала горькая участь. Переезд двора означал и перенесение столицы государства с берегов Невы на берега Москвы-реки, возвращение белокаменной Москве ее былого значения. Как и когда переезд двора в Москву стал бы означать перенесение в Москву столицы — никто не мог сказать. Но кто мог сказать, когда Петербург стал столицей?

Переезд двора в Москву был продиктован интересами родовитых вельмож, которые считали себя в Петербурге на бивуаке, имели дома и дворы в Москве, а вокруг Москвы и вблизи нее — свои многочисленные владения. Москва для них была старым, привычным, насиженным гнездом. Поэтому среди родовитых дворян весть о решении Петра II, вернее Верховного тайного совета, о переезде в Москву вызвала радостный отклик. Наоборот, те, кто считал дело Петра Великого своим делом, желал видеть Россию могущественной мировой морской державой, для кого Петербург был символом победы преобразований, очень болезненно восприняли решение царя.

В январе 1728 г. двор выехал в Москву и 4 февраля торжественно въехал в первопрестольную. Управление Петербургом было возложено на Миниха. Все, что было в дворянстве самым консервативным и отсталым, приветствовало переезд двора. С радостью встречала внука первая жена Петра и ярый враг его дела Евдокия Лопухина. Триумф Долгоруких был полным. В Верховном тайном совете заседали князья Алексей Григорьевич и Василий Лукич Долгорукие, Василий Владимирович Долгорукий стал фельдмаршалом. Иван Алексеевич пожалован в обер-камергеры.

Москва снова стала политическим центром страны. Сюда переезжали одно за другим правительственные учреждения. Переехал и монетный двор. Под страхом смертной казни воспрещалось говорить о возможности возвращения в Петербург.

«Я не хочу ходить по морю, как дедушка», — говорил Петр II и этой фразой подчеркивал навеянное ему Долгорукими и Голицыными свое отношение к Петербургу.

И в самом деле, унаследовав от деда престол, имя и отчество, Петр II ничем не походил на Петра I времен потешных игр в Преображенском и Семеновском.

Петербург запустевал. И хотя «верховники» своей экономической политикой не смогли убить его как порт, и даже приняли решения о прокладке почтового тракта между Петербургом и Архангельском, о построении летучих мостов через Неву, о благоустройстве порта и Гостиного двора, тем не менее переезд двора и правительственных учреждений был тяжелым ударом для города.

Город являл собой печальную картину. Многие каменные дома на Васильевском (Преображенском) острове стояли недостроенными и зияли мрачными провалами незастекленных окон. Недостроенные дома без крыш, потолков, дверей виднелись и в других частях города. «Благородное» российское шляхетство, загнанное в город на Неве Петром I, покидало его и охотно меняло его прямые «першпективы» на кривые улочки Москвы.

Тяжелые времена переживал русский Балтийский флот, еще недавно прославивший себя Гангутом и Гренгамом. Правда, длившаяся 21 год Северная война закончилась и, казалось бы, исчезла надобность в дорогостоящем флоте. Но именно Северная война сделала Россию великой морской державой, и сдавать свои позиции Россия не могла. Между тем, попав в ведение Верховного тайного совета, русский флот сразу же почувствовал «руку» вельмож. Даже некогда деятельный адмирал Апраксин, подстегиваемый энергичным Петром, отошел от морских дел, предался своим личным интересам и боролся не за флот, а за свое место при дворе и в политической жизни страны. Во флоте на командных должностях появились лица, ничего общего не имевшие с флотом и ничем себя на морской службе не проявившие. Флот клонился к упадку. О кампании 1725 г. на Балтийском море Апраксин писал, что «мало не все корабли шли непорядочно и своему командиру не следовали», капитаны малосведущи и неопытны и «шли не так, как по морскому искусству довлеет». Суда устарели, ветхи, рангоут слаб, такелаж негоден, вид матросов плачевен, многие не имеют не только мундира, но «даже и рубашек… наги и босы», денег на флот нет. Новый глава русского флота (Апраксин скончался в Москве в ноябре 1728 г.) Петр Иванович Сивере ничем не изменил положение дела. Верховный тайный совет не отпускал денег и провианта, во всем приказывал «обождать», далеко не плавать, не дальше Ревеля, Любека, Данцига, строить одни галеры. Флот «открытого моря» приходил в «прямое разорение», офицеры переводились в сухопутную армию.

Работы в петербургском порту, в Рогервике и Кронштадте шли чрезвычайно медленно. Для поддержания флота нужны были энергичные меры. Верховный тайный совет и не думал их предпринимать. Упадок флота как бы олицетворял собой упадок всего дела Петра Великого.

А тем временем в Москве «предводительствуемый» своим обер-камергером Иваном Долгоруким юный император развлекался охотой, кутежами и ночными похождениями. Долгорукие шли к власти, и шли старым, проторенным еще Меншиковым путем: 19 ноября было объявлено, что Петр вступает в брак с княжной Екатериной Алексеевной Долгорукой, а 30 ноября состоялась помолвка.

Действиями Алексея Григорьевича Долгорукого, сосватавшего царю свою дочь, были недовольны даже в многочисленной семье Долгоруких. Фельдмаршал Василий Владимирович, умудренный опытом «прегордого Голиафа» Меншикова, опасался, что этот шаг заставит Долгоруких разделить его судьбу и кончить дни жизни в лучшем случае воеводами где-нибудь в дальних краях. Последующие события, связанные с попытками Долгоруких прибрать к рукам «венценосного монарха», свидетельствовали о прозорливости фельдмаршала.

7 января 1730 г. Петр II заболел оспой, а в ночь на 19 января он скончался на шестнадцатом году своей бурно начавшейся беспутной жизни. Смерть царя застала Долгоруких врасплох. Алексей Григорьевич Долгорукий показывал какое-то письмо, якобы завещание Петра, по которому он передавал престол своей невесте — княжне Екатерине Алексеевне Долгорукой. По-видимому, оно было составлено Иваном Алексеевичем Долгоруким, который умел подделывать подпись Петра. С мыслью возвести на престол свою дочь Алексей Григорьевич поделился в кругу родственников еще за несколько дней до кончины царя, но не встретил сочувствия. Опасались, что беспрецедентный случай — восшествие на престол невесты царя — вызовет выступление против Долгоруких. Никто даже не посмотрел на это «завещание».

В Москве тем временем развертывались события, получившие у современников название «затейки верховников». В ночь смерти царя в Лефортовском дворце состоялось заседание Верховного тайного совета. На нем присутствовали Дмитрий Михайлович Голицын, Головкин, Остерман, два Долгоруких — Алексей Григорьевич и Василий Лукич и приглашенные — сибирский губернатор Михаил Владимирович Долгорукий, фельдмаршал Михаил Михайлович Голицын. Интересно отметить, что присутствовавшие во дворце Ягужинский, Дмитриев-Мамонов, Измайлов и другие не были приглашены на этот «осьмиличный совет».

Обсуждалась кандидатура нового государя. Д. М. Голицын выдвинул кандидатуру вдовствующей герцогини Курляндской Анны Ивановны, дочери Ивана Алексеевича, племянницы Петра. Его поддержал В. Л. Долгорукий.

«Воля ваша, кого изволите, — бросил фразу Голицын, — только надобно себе полегчить».

«Как это полегчить?» — задал вопрос Головкин.

«Так полегчить, чтобы воли себе прибавить», — ответил Голицын.

Голицын продолжал настаивать на своей идее, и когда все договорились пригласить на престол Анну Ивановну, он добавил: «…надобно, написав, послать к ея величеству пункты».

В другой зале Лефортовского дворца тем временем ожидали результатов совещания «верховников», «особы из Сената и генералитет». Вышедшие к ним «верховники» не очень-то собирались делиться с ними властью и на просьбу Ягужинского «прибавить нам как можно воли» ответили уклончиво. Генералы и сенаторы стали расходиться. Но, боясь их выступлений, Д. М. Голицын бросился их возвращать. Вернулись немногие. Остальные ушли недовольными. Не были довольны «затейкой» и те, кого Голицын вернул во дворец для того, чтобы обсудить с ними создавшееся положение. Узелок был завязан.

Что собой представляли «пункты» или «кондиции», предъявленные Анне Ивановне? Они предусматривали, что государыня должна будет править совместно с Верховным тайным советом, без его согласия не объявлять войн и не заключать мира, отказаться от командования гвардией и армией, которые поступают в ведение «верховников», своей властью не производить в «знатные чины» — от полковника и выше и «к знатным делам никого не определять», не расходовать государственных средств, никого из дворянства (шляхетства) не лишать жизни, «имения и чести» без суда не отнимать и не жаловать вотчины. Кроме того, Анна Ивановна обязывалась не вступать в брак и не назначать себе преемника. Анна Ивановна должна была обещать также, что если она нарушит «кондиции», то «лишена будет короны российской». «Кондиции» были чисто аристократическим политическим документом, утверждавшим господство феодальной олигархии.

19 января поздно вечером В. Л. Долгорукий повез «кондиции» в Митаву к Анне. Вслед за ним через день поскакал в Митаву отправленный Ягужинским к будущей государыне Петр Спиридонович Сумароков. В письме и на словах он должен был сообщить Анне, чтобы она не верила всему тому, что скажет ей Долгорукий, и истинную правду она узнает лишь в Москве.

Пока вершились дела в Митаве, несравненно более важные события происходили в Москве. Начиная с ноября 1729 г. в Москву непрерывно съезжались провинциальное шляхетство, генералы и офицеры армейских полков и т. п. Ехали на празднества, а оказались на похоронах императора.

Слух о том, что «верховники» хотят добиться от государыни каких-то уступок в свою пользу, «воли себе прибавить», дошел не только до генералов и сенаторов, но и до рядового шляхетства, собравшегося в Москве. Шляхетство живо реагировало на то, что делалось в Верховном тайном совете. Все дворянство, собравшееся в Москве, занялось «политикой». Правда, далеко не все дворяне разбирались в различного рода «прожектах», но зато они имели свою искушенную в политике верхушку — сенаторов и генералитет. Когда дворянство вступило в переговоры с «верховниками», прося их не забывать свою «меньшую братию», оно уже твердо знало, чего хотело. Но власть была еще в руках «верховников», и с ними приходилось считаться. Опасаясь того, что «верховники» могут договориться с Анной Ивановной и достигнуть своего, забыв о них, руководителе шляхетства решают немедленно добиться соглашения и уступок шляхетству со стороны Верховного тайного совета.

Шляхетство 1730 г. отличалось от шляхетства 1725 г. также точно, как гвардия времен кончины Петра Великого не походила на гвардию, обсуждавшую «кондиции». Петр ставил своей задачей создание могущественного дворянского государства. Для этого надо было поставить дворянство на такую высоту, какой оно никогда не достигало ранее. Нужно было распространить среди дворян знания и сделать его подготовленным к достижению тех целей, которые ставил Петр, а эти цели совпадали с интересами дворянства как класса.

Сам беззаветно «служивший» России, Петр I требовал и от дворянства «прямой службы», службы напряженной, тяжелой, невиданной. Многим дворянам это не нравилось, и не скоро пришло то время, когда они поняли, к чему привел их Петр — «царь», «полковник» и «отец отечества».

Прошло пять лет. Дворянство никогда не расставалось с мыслью избавиться от тягот обязательной службы или хотя бы облегчить ее. Еще Посошков писал о немалом числе дворян, которые мечтают о том, как бы «великому государю служить, а сабли из ножен не вынимать». Но в царствование Петра I нечего было и думать о том, чтобы «притулиться» где-то в сторонке, в своем родовом поместье и отсидеться вдали от вихря петровских войн и преобразований.

Опыт показал, что шляхетство складывается в силу, что цвет его и авангард — гвардия становится вершителем судеб престола. Январско-февральские события 1730 г. и представляли собой удобный случай для того, чтобы шляхетство заявило о своих правах и заговорило полным голосом.

«Служилые люди» государя, они теперь осознали себя силой, способной определять политическую жизнь страны. В авангарде шла гвардия. Гвардейцы — вчера еще только боевая сила, решавшая исход сражений под Нарвой и у Орешка, под Полтавой и на берегах Невы, вчера еще «доверенные» люди Петра I, сегодня уже говорили от имени шляхетства и представляли его интересы. Придет время, когда гвардия перестанет появляться на поле сражений и будет расценивать всякие попытки использовать ее на поле брани как удар по своим интересам, по интересам дворянства в целом, как оскорбление и «потрясение основ». Все отчетливее станет проявляться тенденция шляхетства превратиться в сословие, имеющее все права и ни одной обязанности по отношению к государству. Придет пора, и дворянство заявит о своем стремлении получить власть на местах (по выборам, из своей среды, из местных дворян, а не по назначению из Петербурга), создать свою сословную политическую организацию, учредить нечто вроде дворянского представительства в центре, подчинить своему контролю самодержавную власть. Но все это в будущем, все это начнет сказываться в царствование Елизаветы, а осуществится только во времена Екатерины II.

Пока что рядовое дворянство, как правило, не шло дальше стремления освободиться от обязательной службы или хотя бы «полегчить» ее. О выборности Сената говорили лишь некоторые далеко идущие в своих требованиях идеологи шляхетства. А пока что шляхетство волновалось, спорило, говорило, кому-то недвусмысленно угрожало, и «верховники» отлично знали, что угрозы по их адресу. Они понимали свое одиночество и знали, что для того чтобы сохранить главное — власть, надо идти на уступки. Кому? Генералитету и сенаторам: Ягужинскому и Татищеву, Черкасскому и Трубецкому, за спиной которых стояло взволнованное шляхетство. В конце января Д. М. Голицын выдвигает проект ограничения самодержавия, предусматривающий привлечение к власти генералитета и сенаторов, возглавлявших дворянскую оппозицию, и в то же время обезвреживание их. Проект Голицына намечал создание трехстепенной системы центральных правительственных органов. Высшим органом оставался Верховный тайный совет, куда вводились четыре новых члена из представителей верхушки оппозиционных сановников, но их голоса должны были тонуть в стройном хоре «верховников». Затем следовал Сенат, состоявший из 36 человек. Это была подачка шляхетской оппозиции и оплот ее в правительстве. Подлинной опорой «верховников», по мысли Голицына, должны были стать две палаты, составлявшие нижний этаж правительственного здания: палата дворян, состоящая из 200 представителей, и палата горожан, состоящая из представителей городов (по 2 от каждого города). Завоевать сердца этих представителей Голицын полагал путем предоставления кое-каких прав и льгот. Так родился аристократический проект «верховников».

Контрпроектом был проект Василия Никитича Татищева, одного из лидеров шляхетской оппозиции. Татищев удовлетворялся двумя палатами. Верховная палата, «вышнее правительство», состояла из 21 человека — это были сановники из числа врагов «верховников», нижняя — из 100 человек. В нее должны были войти сенаторы, генералы, высшие чиновники и т. д. Простому шляхетству и купечеству Татищев представительства в палатах не отводил, полагая, что оно и не нужно. Им Татищев предполагал сократить срок службы до 20 лет, освободить шляхетство от службы в низших чинах, отменить указ о единонаследии, завести шляхетские училища, записать «в особую книгу» старинное дворянство, отделив его от нового, получившего дворянство за заслуги, предоставить некоторые права купечеству и духовенству и т. п. Опасаясь появления новых фамилий всемогущих «верховников», Татищев запрещал участие родственников в управлении.

Были и другие проекты: Сената и генералитета, составленный князем А. М. Черкасским, И. И. Дмитриева-Мамонова, С. Секиотова, Алабердеева, Максима Грекова, И. А. Мусина-Пушкина, С. А. Колычова, М. А. Матюшкина и самый радикальный — «проект тринадцати».

Беспокоясь о том, что власть в государстве перейдет из рук «верховников» к «общенародию», т. е. ко всему шляхетству, последнее подчеркивало, что народ — это шляхетство, и только шляхетство является народом. Шляхетство считало, что лучшим гарантом от произвола фаворитов и «верховников» является распространение порядка, введенного Петром Великим по отношению к низшим государственным органам на местах, где представительствовали дворяне, избираемые местным дворянством в центральные органы власти. Шел спор о формах участия представителей шляхетства в управлении страной, причем надо сказать, что споры эти были не по существу, так как особых отличий принципиального характера в шляхетских проектах не было и распределение занявшихся политикой дворян по группам («компаниям») являлось чисто случайным, обусловленным личными связями и знакомствами. Шляхетство осознавало себя особым сословием, претендующим на сословное устройство, имеющим особые права, добивающимся непосредственного участия в управлении страной и имеющим на это право.

Но разобраться в «политике» было трудно, и потому-то один и тот же дворянин подписывал в эти бурные дни сразу несколько проектов. Такая неразборчивость некоторых (их было больше 100 человек, т. е. около одной четвертой части всех дворян, подписавших проекты) объясняется не только их нежеланием разбираться в «прожектах» и «мнениях», которые часто мало отличались по существу друг от друга, но, кроме того, многие из шляхетства, обсуждая проекты и ставя под ними свои подписи, в душе думали другое. Не случайно в проекте Секиотова, собравшем множество подписей, причем в подавляющем большинстве представителей низшего, неродовитого, служилого шляхетства, речь идет о сокращении срока службы дворян до 20 лет, об отмене службы в низших чинах, об улучшении быта офицеров и об исправной выдаче им жалованья в установленные сроки. Такие требования могли быть выдвинуты шляхетством как «служилым сословием», а русское самодержавие XVIII в. В. И. Ленин определяет именно как чиновничьи-дворянскую монархию со «служилыми сословиями»[52]. Так рождалось то «служилое» шляхетство, для которого средством существования было жалованье. Андрей Тимофеевич Болотов писал о своем отце, деятельность которого началась при Петре Великом и протекала в 30-е годы: «Вся сия долговременная служба не принесла отцу моему много прибыли. Он принужден был жить одним почти жалованьем, ибо от малых своих деревень, получаемых в наследие от отца своего, а моего деда, не мог он получить знатных доходов; а сверх того не имел никогда и случая жить в них, а приезжал временно и на самое короткое время в деревню, следовательно, не имел способа о приведении оных в лучшее состояние стараться».

Мелкое рядовое «служилое» шляхетство (а его в Москве собралось немало) помышляло прежде всего о службе, об облегчении и сокращении ее, о жалованье; и шляхетское «общенародие» как форма правления казалась тем журавлем в небе, которого лучше всего сменить на синицу в руках. Вот почему рядовое шляхетство одинаково прохладно отнеслось и к проекту Голицына, и к проекту Татищева. Оно прекрасно понимало, что самодержавие — это та форма организации государственной власти, которая больше всего соответствует его интересам, что самодержавие ищет и находит опору в нем, шляхетстве. Оно великолепно учитывало, что, даже не участвуя ни в каких представительных органах власти, а являясь просто «служилым сословием», оно все равно фактически будет у власти, будет играть решающую роль. И дворянство сегодня еще подписывало «прожекты» (их было девять, и они собрали более 1118 подписей 416 человек), а завтра уже открыто требовало реставрации петровского абсолютизма.

На этом противоречии между рядовым дворянством, желавшим возрождения самодержавия, и сановниками из оппозиции, выдвигавшими проекты ограничения самодержавия в той или иной форме и степени, пытались сыграть «верховники», но потерпели неудачу. Им не удалось поссорить шляхетство ни с Трубецким, ни с Черкасским, ни с Татищевым. В свой адрес «верховники» слышали упреки в том, что они выступают против «общенародия», т. е. господства всего дворянства, не стремятся укрепить «достоинство и преимущество всего шляхетства». «Несогласиями» и «междоусобными бранями» между «верховниками», этими «осьмью приватными особами», вполне резонно пугали взволнованное шляхетство В. Н. Татищев и Феофан Прокопович. Число сторонников возрождения традиционных форм самодержавия быстро росло.

10 февраля Анна Ивановна приезжает в Москву, а 12 февраля на приеме гвардии во Всесвятском вопреки духу и букве «кондиций» объявляет себя полковником Преображенского полка и капитаном кавалергардов, нарушив тем самым 4-й пункт «кондиций». Дворянство продолжает бушевать, и «верховники» чувствуют, как инициатива ускользает из их рук. Энергично действуют сторонники восстановления самодержавия — сенаторы Салтыков и Трубецкой, генералы Барятинский, Чернышев и Юсупов. С ними сближаются сторонники ограничения самодержавия — Татищев, Черкасский и др. 23 февраля в доме у Барятинского на Моховой и в доме у Черкасского на Никольской собрались обе группировки шляхетской оппозиции. В конце концов они договорились о совместных действиях. Антиох Кантемир написал набело челобитную о восстановлении самодержавия. 24 февраля ушло на сбор подписей под челобитной, а 25 утром во дворце собралось свыше 200 человек! и попросили у Анны Ивановны аудиенцию. Вначале была зачитана челобитная, составленная В. Н. Татищевым, и Анна Ивановна с изумлением услышала, что речь в ней идет о том, чтобы «собраться генералитету, офицерам и шляхетству… и форму правления государству сочинить и вашему величеству к утверждению представить». О восстановлении самодержавия речи не было. Тогда Анна Ивановна попросила шляхетство еще раз обдумать свое прошение.

После некоторых дополнительных обсуждений и доработок Антиох Кантемир прочитал челобитную, в которой шляхетство просило «всемилостивейше принять самодержавство таково, каково ваши славные и достохвальные предки имели, а присланные Вашему величеству от Верховного совета и подписанные вашего величества рукою пункты уничтожить» и восстановить «один правительствующий Сенат, как и при его величества блаженной памяти дяде вашего императорского величества Петре Первом было…» «И те пункты ея величество при всем народе изволила, приняв, изодрать». Так были возрождены привычные формы самодержавной власти. Не стало Верховного тайного совета. «Затейка верховников» потерпела крах. Шляхетство восстановило пошатнувшееся самодержавие.