§ 2. Внешнеполитическая ориентация шляхетских политических группировок

§ 2. Внешнеполитическая ориентация шляхетских политических группировок

На какие же внешние силы ориентировались различные группировки внутри шляхетского сословия? Надо сразу отметить, что это очень сложный вопрос и, чтобы ответить на него, необходимо приводить специальное глубокое исследование. Исходя из имеющихся материалов (а именно – общих работ историков), можно сделать только весьма приблизительные выводы относительно проблемы внешнего влияния на внутриполитическую ситуацию в Речи Посполитой начала – середины XVII в.

Во-первых, необходимо отметить, что в это время в Европе бушевала Тридцати летняя война, и Речь Посполитая так или иначе была втянута в это общеевропейское событие. Во-вторых, в указанный период в Речи Посполитой королями были избраны представители династии Ваза, которые имели виды на шведский трон, что предопределило враждебные отношения между этими двумя странами. В-третьих, Ватикан и Священная Римская империя германской нации (Австрия), а также Венеция пытались сколотить антитурецкую коалицию из европейских христианских держав, и Речь Посполитая играла едва ли не ключевую роль в их планах. В-четвертых, Речь Посполитая имела явного соперника на востоке в борьбе за земли бывшей Киевской Руси в лице Московского государства. В-пятых, Речь Посполитая имела крайне нестабильную ситуацию на своих южных границах из-за постоянных потрясений в Молдавии и Дунайских княжествах. В-шестых, близость Крыма и Ногайской орды тоже не добавляли стабильности на южной и юго-восточной границах Польско-Литовского государства. Такова была, в общих чертах, внешнеполитическая ситуация, складывающаяся вокруг Речи Посполитой в середине XVII в.

Начнем с определения внешнеполитической ориентации королей Польско-Литовского государства. У современных польских авторов в их «Истории Польши» читаем: «Несмотря на неприязнь шляхты к Габсбургам, на протяжении большей части XVII века Австрия была естественным союзником Речи Посполитой»[239]. У В. А. Голобуцкого читаем: «Связи Польши с Габсбургской коалицией, которую она поддерживала во время Тридцатилетней войны, были довольно тесными»[240]. «Новоизбранный польский король Владислав Четвертый не хотел больше мириться с тем поистине унизительным положением, в которое была поставлена королевская власть в Польше, не желал, подобно своему отцу, быть пешкой в руках некоронованных “корольков” – магнатов и стоявших за их спиной Габсбургов. Пользуясь энергичной поддержкой коронного канцлера Юрия Оссолинского, решительного противника магнатской олигархии, и рассчитывая перетянуть на свою сторону средние и низшие слои шляхетства, страдавшие от произвола магнатов, король пытался возобновить борьбу за централизацию Польского государства.

Однако решить этот вопрос без ослабления зависимости Польши от Ватикана, Австрии, Испании и вообще от стран Габсбургской коалиции, поддерживающих магнатскую олигархию в Польше, было невозможно. Это хорошо понимал и король, и канцлер Оссолинский. В Тридцатилетней войне, как сказано выше, Польша примыкала к этой коалиции. Но уже к концу войны, точнее вскоре после избрания Владислава Четвертого, довольно отчетливо наметилось сближение ее с антигабсбургской коалицией, в первую очередь с Францией»[241].

При посредничестве Франции Польша смогла продлить в 1635 г. на 25 лет Альтмарское перемирие со Швецией, за что последняя соглашалась вернуть ей на определенных условиях Восточную Пруссию и пойти на некоторые другие уступки. Вероятно, что именно за эту услугу Владислав Четвертый предоставил Франции право набирать солдат в Польше и на Украине для борьбы с испанскими Габсбургами. Сближение Польши со странами антигабсбургской коалиции привело даже к временному разрыву (с 1642 по 1645 гг.) дипломатических отношений с Ватиканом, привыкшим вмешиваться в ее внутренние дела. Отношения Польши с Австрией нормализовались лишь после того, как последняя, вероятно, по настоянию Ватикана, не желавшего допустить отпадения Польши от Габсбургского блока, вернула ей два силезских княжества – Ратибор и Ополье. Однако Польша, «войдя во вкус» стала добиваться теперь возвращения и всей остальной Силезии, а также Восточной Померании.

У польских авторов по поводу политики Речи Посполитой в означенный выше период времени читаем: «Сейм был против войны, а потому 12 сентября 1635 года в Штумдорфе был заключен мир со Швецией на 26 лет, по которому Польше возвращалась Пруссия, а Ливония оставалась в руках шведов. Претензии Владислава Четвертого на шведский трон обошли молчанием. Швеция получила гораздо больше того, на что могла рассчитывать по результатам военных действий. Девизом доблестных сарматов уже тогда был мир и благополучие. С этого момента Речь Посполитая оказалась вне Тридцатилетней войны, не обращая внимания на подстрекательские жесты с разных сторон в 1635–1645 годах. Брак короля с Цецилией Ренатой (из династии Габсбургов) в 1637 году означал очередное сближение с Австрией. Но переориентация внешней экспансии в юго-восточном направлении не обеспечила Речи Посполитой ни территориальных приобретений, ни международного престижа. Владислав не сумел осуществить создание “Кавалерии Ордена Непорочного Зачатия”, которая могла бы стать своеобразной аристократической партией при короле. <…> Единственным позитивным для Польши результатом со юза с Габсбургами было укрепление контроля над Пруссией. Лишившись поддержки императора, курфюрст Бранденбурга Фридрих Вильгельм был вынужден в 1641 году принести в Варшаве присягу на верность польскому королю. После смерти первой жены Владислав Четвертый взял в жены в 1644 году Марию Людвику Гонзаго, демонстрируя таким образом изменение внешнеполитических приоритетов Польши в пользу Франции. Это положило начало антитурецким и балканским планам короля: они должны были привести к войне с Турцией, освободить Балканские страны от турецкой зависимости, а королю обеспечить укрепление его позиций в Польше. Ключевая роль в этих планах отводилась казакам, и Владислав втайне давал им далеко идущие обещания. Но Европа не проявила интереса к этому проекту, а сейм не желал и думать о войне»[242].

«В 40-х годах Владислав Четвертый обратился за денежной субсидией (в размере 50 тысяч скудий) к папе. Однако святой отец, по вполне понятным мотивам, не обнаружил ни малейшего желания развязать свой кошелек. Король получил категорический отказ, мотивированный ссылкой на оскудение папской казны. Тем не менее, желая сохранить свое влияние в Польше, папская курия нашла для короля другой источник денежных средств. Весной 1645-го года, как известно, вспыхнула война Венеции с Турцией. <…> Стремясь отвести угрозу, нависшую над Аппенинами, Ватикан стал всячески добиваться заключения союза Венеции с Польшей. Участие Польши в войне против Турции должно было, с одной стороны, помочь Венеции, с другой, – доставить польскому королю средства, в которых он нуждался.

В конце 1645-го года венецианское правительство направило в Варшаву своего посла Джованно Батиста Тьеполо. Последний при поддержке папского нунция в Польше должен был добиться заключения венецианско-польского союза с целью немедленной переброски польского войска на театр военных действий. Современник, молдавский летописец Мирон Костин, проживавший в это время в Баре (Украина), заметил: “Польского короля <…> подстрекали римский папа и венецианцы <…>, которые задумали поссорить Польшу с турками”»[243].

По поводу внешнеполитической ориентации магнатов В. А. Голобуцкий однозначно заявляет: «Однако деятельность короля и его сторонников встречала упорное сопротивление со стороны польских магнатов, опиравшихся на поддержку австрийских Габсбургов и Ватикана. Поэтому Польша так и не смогла до конца Тридцати летней войны порвать с Габсбургами, оказывалась как бы прикованной к австрийской колеснице»[244].

У Н. И. Костомарова о коронном канцлере Ю. Оссолинском читаем: «Из приближенных к нему лиц (к королю. – Б. Д.) отличался перед всеми блеском красноречия и репутациею политического человека канцлер Оссолинский. Вся Польша указывала на него, как на соучастника планов Владислава. Еще в 1639-ом году он принял титул князя Римской империи и хотел ввести в Польше орден: поляки не допускали до этого; они тут увидели дурной замысел нарушить уровень республиканской свободы и положить начало такому дворянству, которое было бы одолжено почестями и отличиями не древности рода, не свободному признанию свободною нациею, а милостям государя»[245].

Попробуем теперь во всем этом разобраться. Картина внешнеполитических влияний на разные дворянские группировки выглядит следующим образом. «Королевская партия» вроде бы находится под влиянием Австрии (даже первый брак Владислава Четвертого прямо подтверждает это), но потом начинает ориентироваться на Францию – врага Австрии. Ватикан, влияние которого на польское правительство традиционно считается в отечественной историографии очень большим (в подтверждение этого тезиса приводится пример Брестской унии и широкий размах деятельности конгрегации «Общества Иисуса» в Речи Посполитой), денег польской короне не дает, и, даже какой-то период времени (1642–1645 гг.) не имеет дипломатических отношений с Речью Посполитой. А мы привыкли считать, что влияние Святого престола в этом государстве является чуть ли не определяющим (контрреформация в Польско-Литовском государстве прошла наиболее полно и удачно). Таким образом, мы можем сделать вывод: польское правительство в своей внешней политике шарахалось из стороны в сторону, большую часть описываемого периода времени ориентируясь на Габсбургов, но потом переметнулось на сторону их противников. Следовательно, «королевскую партию» мы не можем назвать ни проавстрийской, ни профранцузской. Во всяком случае, Владислав Четвертый менял союзников, исходя из своих внутриполитических (укрепление королевской власти) потребностей.

Ну, а что же вечные оппоненты королей – магнаты? В. А. Голобуцкий их всех, скопом, относит к «Габсбургской» и, одновременно, к «Ватиканской» партиям. Но современные польские авторы в приведенном выше отрывке говорят нам, что единственными целями и магнатов (их клиентуры и вассалов из числа мелкого среднего шляхетства), и значительной части независимого среднего шляхетства (земян), были сохранение и укрепление режима республики «сарматов» (в ущерб королевской власти) и сохранение личного благополучия, для чего, естественно, был необходим мир. Поэтому Сейм 1646 г. отклонил королевскую пропозицию о необходимости войны с Турцией и, соответственно, наборе армии. Более того, «3-го декабря сейм постановил: не собирать королю чужеземного войска, не употреблять частной печати вместо коронной и литовской, сохранять мир с Турциею и Крымом, не допускать Козаков ходить на море, удалить от королевской особы чужеземцев, поручать посольские дела одним только обывателям польским, уменьшить гвардию до 1 200 человек, не установлять без воли сейма никаких комиссий о пограничных делах и не входить в союзы с иностранными державами без воли Речи Посполитой.

С этими пунктами пошли к королю. Тут брестокуявский воевода Щавинский произнес такую обличительную речь в глаза королю:

<…> Мы всюду слышим жалобы, проклятия и вздохи убогих людей. Этому причиною иностранцы, окружающие ваше величество: они-то дают вам дурные советы, поживляясь чужим достоянием. Что около вас делается, о том знают прежде в Гамбурге, Любеке, Гданьске, чем в Варшаве. Корень же зла – венецианский посол, который, окончив свою миссию, живет здесь за тем, что старается свалить тягость войны с венецианских плеч на польские. Не дурно припомнить ему изречение одного венецианского сенатора, сказанное чехам, когда последние просили у Венеции помощи против императора: мы не хотим зажигать собственного дома, чтобы пожарным дымом устрашить императора. Покорно просим ваше величество удалить от себя иноземцев. Покорно просим, чтобы мы не испытывали бесчинства иноземных солдат, которые в насмешку хвастают, что скоро укротят нас, шляхту, и посредством удивительной алхимии превратят хлопа в шляхтича, а шляхтича в хлопа.

Король должен был выслушать и такое нравоучение и признал беспрекословно все постановления сейма.

Таким образом, по замечанию Тьеполо, власть у польского короля была не только ограничена, но совсем отнята»[246].

Таким образом, мы можем сделать вывод, что среди и магнатов и среди независимой шляхты не было четко очерченных партий, поддерживавших политику какой-либо иностранной державы. Полновластные магнаты сами устанавливали связи с тем правительством, с которым их объединял конкретный политический или экономический интерес.

Возникает вопрос: могли ли иностранные правительства влиять на политику Речи Посполитой? Конечно, в определенных рамках, могли. Учитывая специфику парламентской системы Речи Посполитой с ее «либерум вето», можно предположить, что протащить через Сейм нужное решение иностранные агенты вряд ли могли: тогда нужно было бы подкупать всех участников заседания. Это дорого и гарантий успеха нет никаких. Например, Тьеполо так и не смог «выбить» из своего правительства необходимой суммы для нужд «королевской партии», все уже хорошо знали польские порядки, непредсказуемость решений Сейма и слабость королевской власти. Гораздо проще было, используя право «либерум вето», блокировать принятие Сеймом опасных для данного иностранного государства решений. Для этого нужно было бы подкупить всего одного сеймового посла, ну, для приличия, нескольких. Вероятно, именно этой «политической технологией» и пользовались иностранные державы. Во всяком случае, это обходилось гораздо дешевле, чем содержание большой «партии» своих «агентов влияния». По крайней мере, у королей в XVII в. всегда возникали сложности с финансированием военных действий (например, во время войн со Швецией), что, с одной стороны, объясняется нежеланием шляхты и магнатов оплачивать военные расходы, а, с другой стороны, этот предлог (отсутствия у шляхты необходимых средств на оплату кварцяного войска и организацию Посполитого рушения) является хорошим прикрытием для платных иностранных агентов среди сеймовых послов.

В приведенном выше отрывке из сочинения Н. И. Костомарова шляхта и магнаты выступают в роли патриотической силы, препятствующей военным планам короля, инспирированным из-за границы (из Ватикана, Вены и Венеции). При этом каждая сторона имеет в виду совсем другое: король желает при помощи иностранных наемников «укоротить» своеволие магнатов, а шляхта, осознавая это, ликвидирует такую опасность подрыва своего исключительного положения в государстве, «рядясь в тогу патриотов». При этом шляхта обеспечивает себе и далее спокойную мирную жизнь – идеал «земянина».

На протяжении XVII в. Речь Посполитая представляет все меньший интерес для иностранных держав – это слабый и ненадежный союзник, у которого отсутствует постоянная армия, дееспособное правительство, а настроение Сейма является не всегда предсказуемым. Хлеб на внешний рынок эта страна поставляет исправно, а добиваться большего от нее становится все труднее. Влияние же Святого престола на польские дела не стоит преувеличивать. Конечно, польско-литовская, а, частично, и украинская шляхта придерживается католического вероисповедания в римско-католическом или греко-католическом вариантах. Соответственно, осознавая себя католиками, они должны являться борцами за Веру и интересы Святого престола, но, в связи с тем, что доминирующим направлением «сарматской» идеологии в данный период времени становится идеология «земян», рассмотренная нами выше, а образ рыцаря – борца за веру несколько потускнел, то не будет преувеличением сказать, что религия уже не могла подвигнуть подавляющее большинство шляхты на военные подвиги во имя торжества католицизма в Европе.

М. В. Дмитриев в связи с этим пишет: «Когда интересы церкви, интересы Рима и католицизма приходили в противоречие с интересами польско-литовского государства и его господствующего класса, то приоритет всегда отдавался именно государственным, классовым интересам, а не интересам Римского папы и католицизма. Поэтому было бы очень наивно представлять польского короля и его правительство в виде религиозных фанатиков, слепых исполнителей замыслов папской курии, в том числе и в делах веры.

<…> Различия в методах и средствах религиозной политики папства на Востоке объясняются, прежде всего, различием в масштабах религиозной деятельности между королевской властью и папством. Религиозная политика короля ограничивалась пределами Речи Посполитой и территорией нескольких ближайших государств и была подчинена решению чисто политических задач.

Политика Рима охватывала, без преувеличения, весь тогдашний мир. Причем основной политической задачей было всегда достижение чисто религиозной цели – глобального торжества католицизма. Здесь, наоборот – политика выступает как средство, а религия (католицизм) как конечная цель и объясняется ролью папы, как главы исключительно католического мира, вне которого невозможно существование самого папства»[247].

В подтверждение своего тезиса М. В. Дмитриев приводит следующие примеры.

«В 1632-ом году королем Владиславом Четвертым были утверждены так называемые «Статьи успокоения народа русского». Это было очень сложное время для польско-литовского католического государства. <…> Внутри кризис между православной и католической ее частями достиг, казалось, предела. Необходимо было любыми средствами как-то разрядить внутриполитическую обстановку. Это было тем более необходимо, что при полном безденежье казны и, следовательно, невозможности набрать на Западе наемные войска для предстоящего похода польской армии к Смоленску единственной массовой боеспособной силой (притом дешевой) в составе польской армии оставались украинские казаки. Без их участия в войне с Россией исход похода под Смоленск мог оказаться под вопросом, а с ним и судьба самой войны. <…> Король в этих условиях был вынужден пойти на крайнюю меру: в “Статьях успокоения народа русского” провозглашалось признание православной метрополии с центром в Киеве и передача православным епархий: Луцкой, Перемышльской и вновь созданной Мстиславской (она была выделена из состава Полоцкого униатского архиепископства). Польский сейм должен был создать комиссию для распределения между православными и униатами церковных владений в других епархиях. Это была со стороны короля необходимая мера, получившая поддержку среди польских сенаторов и правительства. Она обеспечила главное – нормализацию обстановки внутри страны и мобилизацию сил для военных действий во вне»[248].

«Единственной силой, выступившей против такой политики, оказался Рим. Через своего нунция а Варшаве Висконти папа решительно протестовал и требовал отмены “Статей…”, указывая на их несовместимость с главной целью – максимальным усилением католицизма. И никакие уговоры, ни посылка в Рим посольства специально по этому вопросу (посольство, кстати, возглавлял влиятельный католический прелат), ни ссылки на жизненные интересы польского католического государства не смогли изменить позиции папской курии. Там, где интересы государства сталкивались с интересами церкви и католической веры – государство, по мнению папы, должно было уступить в пользу веры»[249].

Польская католическая церковь была не в восторге от принятия унии в 1596 г. Хотя эту меру поддержал папа. Уния необходима была, прежде всего, государству для большей консолидации общества. «С возникновением на православном Востоке новой церковной организации надежды на быстрое окатоличивание со всеми вытекающими из этого благоприятными для польской католической церкви последствиями, исчезли. Параллельная церковная структура Греко-католическая (униатская) церковь подчинялась непосредственно Риму, а не примасу Польши и заполняла церковные вакансии своими собственными ставленниками, а не католическими епископами. Правда, впоследствии представители польских шляхетских фамилий, привлеченные богатыми “хлебами духовными”, тоже стали переходить в унию, занимая все более высокие посты в униатской церковной иерархии, но ведь польская католическая церковь от этого ничего не выигрывала! А тут еще приходилось бороться за оставшиеся православные души со своими греко-католическими конкурентами!

Поэтому неудивительно, что папе в проведении и поддержке унии приходилось опираться не на могучую церковную организацию Польши, а на сравнительно немногочисленную и слабую структуру польского филиала ордена иезуитов. Только иезуиты поддерживали идею унии искренне и даже со страстью, и действительно очень много сделали для ее реализации. На них фактор польского происхождения влияния не оказывал. Международный орден иезуитов всегда ставил на первое место глобальные интересы католической церкви и национальная принадлежность его членов значения не имела. Главное – конечное торжество католицизма. Именно их усилиями во многом определялся ход подготовки унии»[250].

«Интересно, что на таком важном соборе (Брестском 1596 г., учредившем унию. – Б. Д.) отсутствовали представители официального главы польской католической церкви – примаса Польши Станислава Карнковского. Этот факт говорит о многом»[251]!

Итак, подведем очередной промежуточный итог. Как мне кажется, можно с определенной долей уверенности сказать, что таких уж четко оформленных партий, действовавших в интересах иностранных держав в Речи Посполитой середины XVII в. не наблюдается. «Королевская партия» с канцлером Оссолинским во главе (князем Священной Римской империи германской нации, между прочим) в 1640 гг. поменяла политическую ориентацию на профранцузскую и даже направила казаков в состав французской армии. Магнаты были сами за себя. «Патриотизм» не мешал им, однако, входить в сношения с иностранными правительствами и вести самостоятельную политику, исходя из своих личных сиюминутных выгод. Шляхетство и магнатерия в целом были одержимы одной страстью – не допустить ущемления их привилегий королевской властью, а также сохранением мирных отношений даже с мусульманской Турцией. Рим не мог сильно повлиять ни на короля, ни на шляхту, представлявшую в указанный период скорее собрание сибаритов, чем воинство Христово. Ватикан, как мы увидели, даже с поместной польской католической церковью имел не совсем гладкие отношения в связи с унией 1596 г. Ценность Речи Посполитой как союзника стремилась к нулю. В экстренных случаях влияние на принятие политических решений Сеймом можно было оказать подкупом сравнительно небольших групп сеймовых послов, так как существовал принцип «либерум вето». Более-менее интерес иностранных держав к польским делам просыпался во время элекционных сеймов. Например, после смерти Владислава Четвертого за кандидатуру его брата Карла боролась Австрия, а за кандидатуру Сигизмунда-Августа – Франция. Но, поскольку выборы происходили в период войны на Украине, решающим в пользу выбора Сигизмунда-Августа оказалось давление Богдана Хмельницкого «со товарищи», то есть сугубо внутренний фактор, а не позиции мировых держав. Так, по крайней мере, считает В. А. Голобуцкий.

Думаю, не будет преувеличением сказать, что при невыраженности системных, ориентированных на внешние силы, партий в Речи Посполитой в первой половине XVII в., мы вынуждены будем считать польской патриотической партией партию «королевскую», так как она имела стремления, наиболее отвечающие насущным потребностям государства (укрепление централизованной власти в стране), хотя и старалась опереться в своей борьбе на иностранных наемников, деньги других правительств и так далее. Магнатов и значительную часть независимого среднего шляхетства, несмотря на их патриотическую риторику, мы подлинными патриотами назвать не сможем. Следует различать заботу об истинном благе Отечества и борьбу за сохранение своих привилегий и покоя. Эгоизм охранителей «сарматизма», отделявших шляхту от всех остальных сословий государства непреодолимой стеной, их борьба за неизменность этого положения погубит впоследствии независимость и целостность не только Речи Посполитой в совокупности всех ее непольских земель, но и собственно Польшу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.