Лекция 10 Борьба придворных группировок за власть после смерти Петра I. Верховный тайный совет

Лекция 10

Борьба придворных группировок за власть после смерти Петра I. Верховный тайный совет

Глубокой осенью 1724 г. во время наводнения, когда волны разбушевавшейся и вышедшей из берегов Невы заливали Петербург, Петр, по пояс в воде, помогал снимать солдат с бота, севшего на мель у Лахты, и простудился.

Петр еще присутствовал на ассамблеях, на торжествах и празднествах, но уже давно его «точил недуг», и надорванный организм не мог справиться с новым заболеванием. 16 января 1725 г. Петр слег и больше уже не встал. Силы оставляли царя. За несколько часов до смерти, когда он уже потерял дар речи, слабеющей рукой Петр успел написать только два слова: «отдайте все». Но кому он завещал свое дело, кому он передавал российский престол, осталось неизвестным.

Дело царевича Алексея и ранняя смерть сыновей Петра от его второй жены Екатерины заставили Петра установить новый порядок престолонаследия, согласно которому государь мог назначить себе преемника по своему усмотрению. Новый закон («Устав о наследии престола»), изложенный и истолкованный Феофаном Прокоповичем в «Правде воли монаршей во определении наследника державы своей», был обнародован 5 февраля 1722 г.

Закон о престолонаследии предполагал наличие завещания, но Петр не успел составить его при жизни.

28 января 1725 г. Петр скончался. И с этого момента русский престол становится объектом борьбы между различными группировками придворных, в которой огромную роль играет русская гвардия. Начинается время дворцовых переворотов, «темные годины русской истории»[47].

Что представляла собой та полоса дворцовых переворотов, которой ознаменовалась история Российской империи с 1725 по 1762 г. и даже позже (убийство Павла I)?

В трудах В. И. Ленина имеются ценнейшие указания на эволюцию самодержавия в России. Он подчеркивает, что «русское самодержавие XVII века с Боярской думой и боярской аристократией не похоже на самодержавие XVIII века с его бюрократией, служилыми сословиями, с отдельными периодами „просвещенного абсолютизма“»[48], что «монархия XVII века с боярской думой не похожа на чиновничьи-дворянскую монархию XVIII века»[49]. В. И. Ленин определяет русское самодержавие XVIII в. как чиновничье-дворянскую монархию с бюрократией и служилыми сословиями. Создание этой монархии, оформление абсолютизма, истоки которого восходят ко второй половине XVII в., является результатом преобразований в царствование Петра I. Период «просвещенного абсолютизма» в России падает на время Екатерины II, хотя элементы «просвещенного абсолютизма» характерны и для Петра I. Поэтому нельзя говорить об эпохе дворцовых переворотов как о чем-то принципиально отличном от предшествующего и последующего этапа в истории самодержавного строя в России.

Конечно, почти четыре десятилетия, отделяющие смерть Петра от восшествия на престол «преемницы Петра»[50] Екатерины II, представляют особый период в истории Российской империи, период, заключающий все элементы, которыми В. И. Ленин характеризует самодержавие XVIII в. в целом, период, наполненный политическими событиями большой важности. В течение XVIII в. имели место дальнейшая (по сравнению с петровским абсолютизмом) эволюция самодержавия: времена Верховного тайного совета как попытка известного умаления самодержавия в пользу феодальной олигархии, «затейка» «верховников» начала 1730 г., преследовавшая целью поставить у власти феодальную аристократию и путем «кондиций» ограничить монарха, безвременье «бироновщины», когда немецкая придворная камарилья Анны Ивановны оптом и в розницу торговала интересами России, обирала и грабила, угнетала народы Российской империи, наконец восшествие на престол «дщери Петровой» Елизаветы, стремившейся идти по стопам отца и всей своей деятельностью подготовившей расцвет «прав и вольностей дворянских» во времена Екатерины II и ее прославленных «орлов».

В течение всего этого периода шла борьба за власть между отдельными группировками «шляхетства», «верховниками» и «шляхетством», вельможами и рядовым дворянством, между различными группировками придворной знати. Но так как во времена дворцовых переворотов дворянская природа самодержавия не менялась, то «перевороты были до смешного легки, пока речь шла о том, чтобы от одной кучки дворян или феодалов отнять власть и отдать другой»[51].

Борьба за власть между различными группировками господствующего класса феодалов не могла существенно изменить ни природу самодержавия, ни формы политической жизни общества (т. е. тех же феодальных верхов) России. Таково политическое значение дворцовых переворотов в истории России.

Не успел смежить веки первый русский император, как вопрос о том, кто наследует его престол, стал предметом горячих споров. Давно уже при дворце сложились две группировки правящей знати. Одна состояла из вельмож, хотя и титулованных, но в большей своей части не родовитых, не знатного происхождения. Своими титулами и чинами, своим богатством и влиянием, своим местом в обществе, короче говоря, всем они были обязаны Петру. Вместе с ним они шли от Нарвы к Полтаве, от Полтавы к Ништадтскому миру, вместе с ним они учреждали бомбардирские школы и Морскую академию, ездили за рубеж, заседали в коллегиях, «присутствовали» в Сенате. Среди этих вельмож — Александр Данилович Меншиков и Петр Андреевич Толстой, Гаврила Иванович Головкин и Федор Матвеевич Апраксин, Павел Иванович Ягужинский и Иван Иванович Бутурлин.

Вторая группировка знати, представленная Голицыными во главе с Дмитрием Михайловичем, Долгорукими, Никитой Ивановичем Репниным и другими, состояла из вельмож, отцы и деды которых составляли ту самую боярскую аристократию, которая заседала в боярской думе в царствование деда и отца Петра I, Михаила Федоровича и «Тишайшего» — Алексея Михайловича и правила русской землей по привычному правилу: «Царь указал, а бояре приговорили». Они были далеки от того, чтобы, подобно Хованским и Соковниным, таким же представителям боярской знати Московской Руси XVII в., как и их отцы и деды, цепляться за ветхозаветную старину; они понимали, что колесо истории повернуть вспять не удастся, да и незачем. Поэтому обученные Петром жить «с маниру немецкому», одетые в новое платье европейского покроя, с обритыми бородами и в париках, они не только не были чужды петровским нововведениям, но сами проводили их.

Если вельможи, составлявшие первую группировку придворной знати, отчетливо сознавали, что своими титулами «светлейшего князя» или «графа», своей «недвижимой собственностью», своей карьерой они обязаны Петру, петровским порядкам, в основе которых лежал дух «Табели о рангах», то знать, входившая в состав второй группировки, считала свое право управлять Россией наследственным, завещанным отцами вместе с вотчинами правом, основанном на «породе» и передаваемом из поколения в поколение опыте «службы государевой».

Первые были порождением ими же проводимых реформ, вторые — и без петровских реформ, если бы все оставалось в том же положении, что и во времена «Тишайшего», — правили бы русской землей. Если для первых основой их положения в правящих кругах была милость самодержца, который, выражаясь старой русской пословицей времен Московского царства, «из грязи может сделать князя», то вторые считали себя в праве занимать свои посты и владеть своими богатствами в силу одного лишь происхождения. Эта феодальная аристократия с презрением смотрела на таких, как Меншиков, сделавшего карьеру от царского денщика до светлейшего князя, петербургского губернатора и президента Военной коллегии, не говоря уже о выскочках «породы самой подлой», куда «ниже шляхетства», которым «Табель о рангах» открывала доступ к высоким чинам, должностям и в ряды привилегированного дворянского сословия. Если бы это было в силах Голицыных, Долгоруких и им подобных, то ни Меншиков, ни Толстой, а тем более Ягужинский никогда не стояли бы у власти. Вполне естественно, что последние, в свою очередь, ненавидели «бояр», апеллировали к Петру, а после смерти государя — к памяти Петра, решительно отстаивали завоеванные при Петре позиции. Они считали себя законными и монопольными продолжателями дела Петра, «птенцами» его «гнезда», его ближайшими помощниками и сподвижниками, ревниво отстаивая это право и чувствуя свою силу, заключающуюся в том, что их имена связаны с именем самого Петра.

Смерть Петра, даже больше того, приближение его кончины вызвала столкновение и борьбу этих двух группировок правящей верхушки. Спор разгорелся по вопросу о наследнике Петра… В покоях дворца, где умирал творец закона о престолонаследии, началось усиленное обсуждение духа и буквы этого закона. Сопоставляя его с указом о единонаследии, говорили о возможном наследовании престола (при отсутствии сыновей) дочерьми. В данном случае наследницей престола становилась старшая дочь Петра Анна. Но она еще в 1724 г. и за себя, и за мужа, и за свое потомство отказалась от притязаний на русский трон. Следовательно, престол должен был перейти ко второй дочери Петра Елизавете. Меньше всего прав на престол и по старым русским обычаям, и по указу о единонаследии, который мог считаться аналогом указа о престолонаследии, имела вдова Петра Екатерина. Но ее кандидатуру выдвинули и упорно отстаивали неродовитые вельможи: Меншиков, Толстой, Апраксин и др. Для них она была своим человеком, прошедшим сложный путь от служанки пастора Глюка до императрицы, путь, во многом напоминавший их собственный, являясь символом той петровской породы, которая сделала их вельможами.

«Тотчас по оной печальной ведомости (о кончине Петра. — В. М.) сенаторы вси, и от Синода четыре персоны, сколько на тот час во дворце ночевало, а кроме тех и генералитет, и нецыи из знатнейшего шляхетства в едину комнату в палатах собрались, и прежде всего о наследнице произошло слово».

Сторонники восшествия на престол Екатерины, и в первую очередь Петр Толстой, доказывали ее права, ссылаясь на то, что коронацией Екатерины в 1724 г. Петр как бы наметил ее себе в преемники. Кто-то «вспомнил» о том, что Петр «четырем из министров, двоим из Синода персонам» якобы говорил, что хочет передать престол жене, чтобы «всякая вина мятежей и смущений благовременнее пресечена быть могла бы». Один за другим находились аргументы в пользу Екатерины.

Но противники Екатерины и ее друзей были не менее активны. Дмитрий Михайлович Голицын и другие знатные вельможи выдвигали на престол малолетнего сына казненного Алексея Петровича Петра. Они рассчитывали превратить беспомощного мальчика в марионетку, править так, как им хотелось, отстранив от управления Меншикова, Толстого и других неродовитых вельмож. Для этого можно было использовать и «дело» царевича Алексея, обернув его против таких ярых врагов царевича, как Меншиков и Толстой.

Споры шли, шло и время. Но пока в словесном диспуте оттачивали оружие красноречия Толстой, с одной, и Голицын, с другой стороны, Меншиков действовал. Приведенные им к смертному одру Петра офицеры гвардейских полков попрощались со своим «полковником» а оттуда прямо отправились в покои к «полковнице» Екатерине для того, чтобы, возбужденно, прерывая друг друга, поклясться ей в верности, в том, что, пока они, гвардейцы, живы, на престоле российском будет она, делившая с их «полковником», да и с ними, радости и невзгоды, «ломавшая» походы и осушавшая за здоровье гвардейцев не один бокал вина.

Екатерина не была пассивным зрителем происходящих событий. Когда стала очевидной близкая кончина Петра, она поручила Меншикову и Толстому действовать в ее, а следовательно, и в их интересах. Почти полтора года не получавший жалованья петербургский гарнизон и другие полки получили, наконец, деньги, обещаны были и другие денежные выдачи, войска возвращались с работ на отдых и т. п. Но прежде всего Екатерина стремилась укрепить свои связи с гвардией — гвардии предстояло сказать решающее слово.

Еще во времена Петра гвардия, детище Петра, играла особую роль в политической жизни страны. Гвардейские полки были не только ядром созданной им регулярной национальной армии; они были душой дворянства, его цветом, его авангардом.

Ревностные поборники нововведений, гвардейцы из наиболее видных и влиятельных дворянских семей, были опорой и надеждой Петра. Беззаветно преданные делу своего «полковника», гвардейцы казались Петру способными решать любые, самые важные государственные дела, официально выходившие далеко за пределы их компетенции. Полицейско-политическая служба и надзор за губернаторами и даже «господами сенат», розыск и суд по делу царевича Алексея и прием иностранных представителей, выполнение дипломатических заданий и рекрутский набор, — все это поручалось гвардейским офицерам и солдатам. Поручив какое-либо дело гвардейцу, Петр успокаивался, будучи убежден в том, что гвардеец «все умеит». И вот теперь эти всезнающие и всемогущие гвардейцы — передовой отряд русского дворянства — стали решать судьбу русского престола так же, как некогда они решали задачи, поставленные Петром.

В зал дворца, где собрались сенаторы, генералитет и духовенство из Синода, начинают проникать один за другим гвардейские офицеры. Они внимательно слушают Толстого, который доказывает права Екатерины на престол, а когда говорят сторонники Петра Алексеевича, из их рядов раздаются угрозы в адрес «бояр», которым они грозятся «разбить головы», если они хоть пальцем тронут Екатерину, «матушку». Через некоторое время командир Семеновского полка Иван Иванович Бутурлин привел ко дворцу оба гвардейских полка, с барабанным боем выстроившихся под ружье. Когда фельдмаршал Никита Иванович Репнин спросил, по чьему приказу приведены полки, Бутурлин внушительно ответил, что они пришли сюда по приказу императрицы, которой все должны подчиняться, «не исключая и тебя».

Демонстрация гвардейцев сделала свое дело. Сперва согласился признать Екатерину законной наследницей Репнин, за ним, когда выяснили окончательно у статс-секретаря Макарова, что никакого завещания Петр не оставил, и другие вельможи.

Вопрос о преемнике был решен еще до кончины Петра. Решив его, знать отправилась в комнату, где Екатерина закрыла глаза скончавшемуся супругу, а через некоторое время в зале из уст Апраксина она узнала о своем избрании на престол.

Так в верхах решался вопрос о судьбах русского престола. Победила группа неродовитых вельмож, сподвижников Петра.

Как же реагировали на смерть Петра в широких массах народа?

Екатерина и ее ближайшее окружение боялись проявления недовольства со стороны народа. Классовая борьба в царствование Петра I не прекращалась: она то разгоралась, когда поднималась мятежная Астрахань и «гулял» по Дону Кондратий Булавин, то затихала, но не было ни одного года, когда бы в том или ином городе, в том или ином уголке русской земли не раздавались бы «поносные речи» на государя, вельмож да бояр, не скрипели бы дыбы и не свистал кнут, вырывая у «бунтовщиков» признание. Опасались, что и на этот раз может вспыхнуть мятеж. Боялись «шалостей». Вот почему ночью 28 января по петербургским «першпективам» и улицам ходили отряды пехоты, получившие приказ пресекать всякие волнения, вдвое была усилена стража.

В эти тревожные для Екатерины дни и часы то там, то тут арестовывали простых людей, которые отказывались присягать императрице-иноземке, напустившей «порчу» на своего супруга. Поговаривали о том, что царь «вручил свое государство нехристианскому роду». Русские люди видели, как в последнее время иноземцы проникают к кормилу правления, и это побуждало действовать против иностранцев в памятную январскую ночь. Поговаривали о том, что на петербургских улицах нападают на иноземцев, сводя с ними счеты за «притеснения» и «гордыню», и даже такие влиятельные иноземцы, как Остерман и Ягужинский, готовились к отъезду из России. Дегтярных дел мастер говорил, что придет настоящий царь Петр и начнется на Руси новая жизнь. Говорили о жестокости царя Петра к народу, о том, как прежде «всю землю вязали бояре», так и теперь мучают «черных людишек». Так народные массы — работные люди, «черный люд» городов, крестьяне реагировали на тяготы, падавшие на их плечи во времена царствования Петра.

В народе было неспокойно. Особенно опасались «шалостей» в Москве. Но принятые правительством меры не дали народному недовольству вылиться в формы, более отчетливые и опасные для дворянской верхушки.

Через несколько дней после воцарения Екатерины стали готовиться к похоронам Петра. 8 марта пышная процессия следовала за гробом первого русского императора. Тело Петра переносили в Петропавловский собор, в ту самую Петропавловскую крепость, которая должна была стать оплотом России на берегах Невы и цитаделью новой столицы.

С кафедры собора Феофан Прокопович произнес речь, короткую и выразительную: «Что се есть? До чего дожили мы, о россияне! Что видим? Что делаем? Петра Великого погребаем». «Оставил нас, — продолжал он, — но не нищих и убогих; безмерное богатство силы и славы его, которое… делами его означилося, при нас есть. Какову он Россию свою сделал, такова и будет, сделал добрым любимую, — любима и будет; сделал врагам страшною, — страшна и будет; сделал на весь мир славною, — славная и быти не перестанет».

Вступив на престол, Екатерина продолжала осыпать «милостями» гвардейцев. Она еще носила траур, не позволявший ей присутствовать на свадьбе дочери Анны, выходившей замуж за герцога Голштинского, как уже явилась на парад, пила за здоровье гвардейцев, восторженно встретивших свою «полковницу», раздала жалованье, повысила в чинах. С течением времени всем стало ясно, что управлять она не может, не будет и не собирается, а развлечения ее в саду Летнего дворца с лицами, находящимися при дворе, в первую очередь с гвардейцами, когда, как во времена Петра, в воздухе пахло вином и «угощались оным до изумления», продолжавшиеся до 4–5 часов утра, отнимали у нее все время. Естественно, что за спиной Екатерины стояли вельможи, вначале фактически правившие за нее, а затем и юридически закрепившие за собой верховную власть в стране.

Среди сановных вельмож не было единства. Каждый хотел власти, каждый стремился к обогащению, славе, почету. Все опасались «светлейшего». Боялись, что этот «всесильный Голиаф», как называли Меншикова, пользуясь своим влиянием на императрицу, станет у кормила правления, а других вельмож, познатней и породовитей его, отодвинет на задний план. Опасались «всесильного Голиафа» не только вельможи, но и дворянство, шляхетство. Еще стоял в Петропавловском соборе гроб Петра, а уже Ягужинский обращался к праху императора громко, чтобы все слышали, жалуясь на «обиды» со стороны Меншикова. Сплачивались влиятельные Голицыны, один из которых, Михаил Михайлович, командовавший войсками, расположенными на Украине, казался особенно опасным для Екатерины и Меншикова. Меншиков открыто третировал Сенат, а сенаторы в ответ на это отказывались собираться. В такой обстановке действовал умный и энергичный Петр Андреевич Толстой, добившийся согласия Меншикова, Апраксина, Головкина, Голицына и Екатерины (роль которой в этом деле фактически сводилась к нулю) на учреждение Верховного тайного совета. 8 февраля 1726 г. Екатерина подписала указ о его учреждении. Указ гласил, что «за благо мы рассудили и повелели с нынешнего времени при дворе нашем как для внешних, так и для внутренних государственных важных дел учредить Тайный совет…» В состав Верховного тайного совета указом 8 февраля вводились Александр Данилович Меншиков, Федор Матвеевич Апраксин, Гаврила Иванович Головкин, Петр Андреевич Толстой, Дмитрий Михайлович Голицын и Андрей Иванович Остерман.

Через некоторое время члены Верховного тайного совета подали Екатерине «мнение не в указ о новом учрежденном Тайном совете», которое устанавливало права и функции этого нового высшего правительствующего органа. «Мнение не в указ» предполагало, что все важнейшие решения принимаются только Верховным тайным советом, любой императорский указ заканчивается выразительной фразой «дан в Тайном совете», бумаги, идущие на имя императрицы, снабжаются также не менее выразительной надписью «к поданию в Тайном совете», внешняя политика, армия и флот находятся в ведении Верховного тайного совета, равным образом как и коллегии, их возглавляющие. Сенат, естественно, теряет не только былое свое значение высшего органа в сложной и громоздкой бюрократической машине Российской империи, но и титул «правительствующего». «Мнение не в указ» стало для Екатерины указом: она со всем согласилась, кое-что только оговорив. Созданный «при боку государыни», Верховный тайный совет лишь милостиво считался с нею. Так фактически в руках «верховников» сосредоточилась вся власть, а правительствующий Сенат, оплот сенаторской оппозиции Меншикову и его окружению, став просто «высоким», надолго потерял свое значение, не перестав быть средоточием оппозиции «верховникам».

Обращает на себя внимание состав Верховного тайного совета, он целиком отражает то соотношение сил, которое сложилось в правительственных кругах. Большая часть членов Верховного тайного совета, а именно четыре из шести — Меншиков, Апраксин, Головкин и Толстой, принадлежала к той неродовитой знати или примыкала к ней, как Головкин, которая выдвинулась на первый план при Петре и благодаря ему заняла руководящие посты в управлении государством, стала богатой, знатной, влиятельной. Родовитая знать была представлена одним Дмитрием Михайловичем Голицыным. И, наконец, особняком стоит Генрих Иоганович Остерман, немец из Вестфалии ставший в России Андреем Ивановичем, интриган, беспринципный карьерист, готовый служить кому угодно и как угодно, энергичный и деятельный бюрократ, покорный исполнитель царских повелений при Петре и правитель Российской империи при Анне Ивановне, «лукавый царедворец», благополучно переживший не один дворцовый переворот. Его появление в составе Верховного тайного совета предвещает то время, когда вслед за кончиной Петра, которого «заморские» авантюристы, смотревшие на Россию как на кормушку, хотя они и были приглашены в далекую Московию именно им, боялись и не решались действовать открыто, на русском престоле оказались его бездарные преемники, и «напасть немецкая» развернулась во всю, проникнув во все поры Российского государства. Таким образом, состав Верховного тайного совета при Екатерине I в феврале 1726 г. отражал победу петровских питомцев и их опоры и «надёжы» — гвардейцев в январе 1725 г.

Но править Россией они собирались совсем не так, как Петр. Верховный тайный совет представлял собой кучку аристократе (а «верховники» действительно были феодальной аристократией, все без исключения, независимо от того, кем были их отцы и деды в Московском государстве), стремившихся сообща, маленькой, но могущественной и влиятельной группой править Российской империей в личных интересах.

Конечно, включение в состав Верховного тайного совета Дмитрия Михайловича Голицына отнюдь не означало его примирения с мыслью о том, что он, Гедиминович, имеет такое же право и основание править страной, как и царский денщик Меншиков, «худородный» Апраксин и др. Придет время, и противоречия между «верховниками», т. е. те же противоречия между родовитой и неродовитой знатью, которые вылились в события у гроба Петра, найдут отражение и в деятельности самого Верховного тайного совета.

И суд «верховников» над реформами Петра I был скор и суров. Началась ломка государственных органов, созданных Петром. Ранее говорилось, как «верховники» поступили с Сенатом, отняв у него не только былые права и функции, но и титул «правительствующего», лишив даже особой сенатской роты, которой он распоряжался. Упразднена была должность генерал-прокурора. Ссылаясь на дороговизну содержания государственного аппарата, на то, что Петр I учредил «во множестве правителей и канцелярий», а это привело «к великой тягости народной», на колоссальный дефицит государственного бюджета, завещанный Петром своим преемникам, на трудность, даже вернее невозможность взыскать с разоренных плательщиков подушную подать, накопившуюся за несколько лет недоимку, «верховники» принялись закрывать петровские канцелярии, преобразовывать и ликвидировать созданные Петром учреждения. Особенно пострадали те петровские коллегии, «коим надлежало» ведать промышленностью: Берг и Мануфактур. Выдвинув на первый план Коммерц-коллегию, что диктовалось прежде всего интересами феодальной аристократии, финансовыми трудностями, нажимом со стороны иностранных купцов и дипломатов, «верховники» низвели первые две до уровня второстепенных канцелярий. Впоследствии они были слиты с Коммерц-коллегией. Коллегиальность управления, введенная Петром и сыгравшая определенную положительную роль, отходит на задний план, уступая место единоначалию.

Ликвидация Главного магистрата и подчинение органов городского самоуправления — ратуш и городских магистратов губернаторам и воеводам больно ударило по интересам горожан.

Учрежденная в 1727 г. для «правежа доимок» Доимочная канцелярия беспощадным выколачиванием недоимок снискала себе худую славу в народе, а Канцелярия конфискаций, ведавшая имениями, конфискованными за политические преступления их владельцев, «поносные речи» и т. п., наводила ужас на дворян.

Верховный тайный совет стремился подчинить и держать в своих руках нити управления сложным и громоздким государственным аппаратом, который он хотел упростить и удешевить, сокращая число учреждений и чиновников.

При Петре II «верховники» пытались восстановить патриаршество и прочили в патриархи архиепископа ростовского Георгия Дашкова. Поэтому реакционное духовенство поддерживало «верховников». Поговаривали даже о законных правах на престол первой супруги Петра и яростного врага всего его дела постриженной в монахини Евдокии Лопухиной.

Все эти мероприятия «верховников» подрывали устои петровского абсолютизма, заменяли принцип коллегиального управления принципом единоначалия, специфика которого заключалась в том, что он должен был служить интересам олигархов. Это тем более понятно, если учесть, что во времена царствования Петра II состав Верховного тайного совета резко изменился и решающую роль в нем играли Голицыны и Долгорукие, т. е. сыновья и внуки тех представителей боярской аристократии, которые правили государством при первых Романовых.

В то же самое время «верховники» проводили политику укрепления централизованного начала на местах, в губерниях и уездах. Начиная с 1728 г. («Наказ губернаторам и воеводам», 12 сентября 1728 г.) была введена новая система организации власти на местах. Созданное при Петре I трехстепенное деление: губерния, провинция, уезд (вместо дистрикта) — осталось, но вся власть в губернии сосредоточилась в руках губернатора и губернской канцелярии. Губернская канцелярия, возглавляемая губернатором, имела функции и административные, и судебные, и финансовые, и хозяйственные. В провинциях и уездах действовали всесильные воеводы со своими канцеляриями — полновластные хозяева, обладавшие всеми правами и выполняющие все функции государственной власти.

Надо подчеркнуть, что все ссылки «верховников» на необходимость ломки петровских учреждений, обусловленной тяжелым состоянием бюджета страны, не могут скрыть от глаз то обстоятельство, что подлинным содержанием их действий в этом направлении является стремление закрепить за собой власть и установить олигархический, аристократический образ правления.

Действия «верховников» не могли не вызвать недовольства и тех представителей правящей знати, которые были ими обойдены, не попали не только в состав Верховного тайного совета, но и в число лиц, близких к нему, и среди обиженного и оскорбленного генералитета и сенаторов, и среди шляхетства. Это последнее убеждалось, что худшие его опасения осуществились. Не один «всесильный Голиаф» — Ментиков, а целых шесть таких «голиафов» в лице «верховников» сели им на шею. Они — вельможи, правители, знать, плотной стеной окружившие престол и отстранившие от него рядовое дворянство, свысока смотрели на дворян и в свою среду, в свою семью не пускали рядовых дворян.

При государе Петре Алексеевиче такой рядовой дворянин мог рассчитывать обратить на себя внимание, выдвинуться, стать приближенным царя, сделать карьеру не хуже, чем сам «светлейший»; во времена Верховного тайного совета нечего было и мечтать об этом. Больше того, «верховники» больно ударили по интересам дворянства, возложив ответственность за сбор подушной подати с крестьян на самих помещиков. Таков был смысл указа 24 февраля 1727 г., гласившего, что «ту положенную на них подать сами помещики, а в небытность их прикащики и старосты и выборные платить принуждены будут». Правда, этот же указ, возлагавший материальную ответственность за сбор подушной подати с крестьян на дворян, значительно усиливал власть последних над крестьянами.

Тенденция превращения помещика не только в хозяина, барина, но и в государя, поскольку государство передавало ему в известной области (финансово-налоговой) свои функции, непрерывно усиливается, пока, наконец, в царствование Екатерины II помещик не станет полным «государем» по отношению к «подданным» — крестьянам. Но все это лишь в перспективе, а пока что реальной была ответственность помещика за сбор подушный.

Естественно, что недовольство «верховниками» росло. Их ненавидел Ягужинский, генерал-прокурор петровской поры, «всевидящее око государя», отброшенный «верховниками» куда-то на задворки политической жизни двора, Матвеев, Мусин-Пушкин и другие видные государственные деятели, которые никак не могли примириться с тем, что правят не они, а кто-то другой. Многочисленные сенаторы открыто враждовали с «верховниками». Тяготилось государственной службой дворянство. Оно видело, что послабления в службе ждать от «верховников» нечего, а тягот прибавлялось, да к тому же олигархи все больше отстраняли шляхетство от престола. Вот почему среди дворян растет недовольство Верховным тайным советом; в застенках тайной полиции пытают то каких-то неосторожных болтунов из офицеров, то двух знатных дам, «привезенных из Москвы в кандалах», то где-нибудь в церкви священник провозгласит здравие Петра Алексеевича (внука Петра I), то наказывают, привязав к столбам, «дерзкого», написавшего пасквиль на императрицу. По столице распространялись «подметные письма». Их было так много, что правительство вынуждено было издавать строгие указы и выпускать от имени Верховного тайного совета специальные воззвания. Составители «подметных писем» выступали против «верховников» и Екатерины и высказывали сомнение в ее правах на престол. Вот почему воззвания Верховного тайного совета, выпущенные 24 февраля и 21 апреля 1726 г., сопровождались опубликованием «Правды воли монаршей» Феофана Прокоповича, в которой доказывалась логичность и законность петровского указа о престолонаследии. «Верховники» надеялись своим провокационным воззванием к «простосердечному читателю» обнаружить авторов «подметных писем». В своих обращениях «верховники» обещали 2 тыс. рублей тому, кто укажет составителей так напугавших правительственные круги «подметных писем», при этом объявлялось, что деньги, предназначенные для награды, будут положены в фонари: 1 тыс. рублей в фонарь у Троицкой церкви и 1 тыс. рублей в фонарь у церкви Исаакия.

Но в дураках оказались «верховники», а не «простосердечные читатели», которые прекрасно понимали, что история с деньгами — ловушка и где-то у фонаря алчного доносчика ждет караул. Поэтому они никак не реагировали на призывы Верховного тайного совета.

Издание указов «о наказании за непристойные и противные разговоры против императорского величества» не достигали цели, пасквили и «подметные письма» продолжали ходить по Петербургу.

И пасквили, и «подметные письма» исходили не от широких народных масс. Не случайно Меншиков видел в них происки своих врагов и врагов «верховников» вообще. Но из этого вовсе не следует, что простой ремесленный и работный люд, мелкое купечество и прочие «разных чинов люди» оставались инертными, попугав Екатерину в памятную ей январскую ночь.

Опасались поджогов с политической целью, боялись «прелестных писем» и действий со стороны ревнителей «старой веры» — раскольников, «ревность» которых «старой вере» и старым порядкам была тем более опасна, что народ «породы самой подлой» свято верил в то, что в старину жилось и дышалось легче.

Вот почему пошел на казнь несовершеннолетний сын солдатский Аристов, обвиненный в поджоге, а Военная коллегия, возглавляемая Меншиковым, издала указ, строго преследовавший ношение бороды и платья русского покроя в Петербурге; вот почему в апреле 1726 г. был учрежден отряд телохранителей Екатерины в количестве 73 человек, положивший начало кавалергардам.

В столице империи было неспокойно. Было отчего прийти в отчаяние начальнику Преображенской канцелярии — тайной полиции тех времен — Ивану Федоровичу Ромодановскому, сыну «князя-кесаря», возглавлявшего в свое время Преображенский приказ.

И пока заседал то в «апартаментах Иностранной коллегии», то в «Летнем его императорского величества дворе», то в домах у Головкина или Меншикова Верховный тайный совет, и гвардейских казармах и в домах петербургской знати и дворян говорили о «верховниках» «поносные слова», обсуждали вопрос о том, как бы положить конец их владычеству, и пили за здоровье маленького великого князя Петра Алексеевича.