Нежелание применять силу

Нежелание применять силу

Еще одна личная особенность Горбачева, которая приводила в недоумение современников и очевидцев, — это его органическое отвращение к применению силы. Разумеется, скептическое отношение к использованию военной силы в ядерный век разделяли многие сторонники «нового мышления»^{1189}. Можно сказать, что пацифистские настроения были присущи всему поколению «шестидесятников», хорошо помнивших войну с Германией и ее колоссальные жертвы. Разрыв поколений здесь был особенно ощутим. Например, бывший министр иностранных дел А. А. Громыко, по словам своего сына, считал Горбачева и его сторонников «марсианами», людьми не от мира сего за то, что они проповедовали отказ от ключевого принципа «реализма». «Представляю себе, в каком недоумении находятся США и другие натовцы. Для них загадка, как Горбачев и его друзья в Политбюро не понимают, как используется силовое давление для защиты своих государственных интересов, — признавался он сыну. — В кризисных ситуациях дозированное применение силы оправдано… Если гордишься своим пацифизмом, не садись в кресло руководителя великой державы»^{1190}.

Горбачев действительно испытывал странную для коммунистического правителя нелюбовь к силовым, военным и административным мерам, что являлось одной из основополагающих черт его характера. Горбачев искренне верил в принцип ненасилия, ставя его во главу угла своей внутренней и внешней политики, а также личных отношений. Его коллеги и соратники подтверждают, что для Горбачева «нежелание проливать кровь было не только критерием, но и условием для его политической деятельности». По их признанию, Горбачев «по характеру не только не способен применять диктаторские методы, но даже прибегать к жестким административным мерам». Недруги Горбачева заявляют, что он «боялся кровопролития», даже когда это диктовалось интересами государства^{1191}.

Нельзя сказать, что одна лишь приверженность идеям «нового мышления» и либеральным ценностям неизбежно должна была привести Горбачева к отречению от силовых методов. Либеральные политики сплошь и рядом применяют силу во имя либеральных целей. Значительное число демократически мыслящих людей и бывших диссидентов впоследствии считали, что позиция Горбачева, полностью отказавшегося от применения силы в период с 1988 по 1991 г., была порочной и, возможно, даже аморальной. Либеральный российский философ Григорий Померанц похвалил Горбачева за решение «отпустить» страны Центрально-Восточной Европы. Но при этом, сказал он, Горбачевым «отпущены были и силы разрушительные», в результате чего в Закавказье, Средней Азии и других регионах Советского Союза начались варварские погромы, этнические чистки, кровавый хаос. «Именно после Сумгаита, почувствовав слабину власти, оживились агрессивные националистические движения». «Воля к насилию копилась год за годом… Первая обязанность государства — удержать этот хаос», — напомнил Горбачеву Померанц. Еще один либеральный интеллектуал, Владимир Лукин, осуждающе заметил: «Жесткость в такой стране, как Россия, а тем более Советский Союз, была нужна»^{1192}.

Пока холодная война в Европе шла к своему завершению, на здании самого Советского Союза образовывались все более глубокие трещины, и это не было простым совпадением. В обоих случаях предпочтения Горбачева, его личные качества сыграли главную, основополагающую роль. На идеологическом уровне советский лидер никогда не разделял между собой окончание холодной войны и достижение успешных преобразований в СССР. Одним из компонентов такого подхода была идея о неприменении силы, возникшая из личной неприязни Горбачева к силовым методам. После трагедии в Тбилиси в апреле 1989 г. (тогда по просьбе руководства компартии Грузии советские войска разогнали демонстрантов, пустив в ход саперные лопатки и слезоточивый газ; погибло около 20 мирных граждан) Горбачев наложил устный запрет на использование военной силы в гражданских конфликтах. И это в то время, когда националистические сепаратисты уже начали растаскивать страну на части. «Отныне без решения Политбюро в таких делах армия не должна участвовать», — сказал генсек, обращаясь к министру обороны Язову. 11 мая, на обсуждении в Политбюро массовых националистических выступлений в Прибалтике, Горбачев заявил: «Мы признали, что и во внешней политике сила ничего не дает. А уж внутри — тем более не должна и не будем к ней обращаться»^{1193}. Примечательно, что таким образом Горбачев отказал республиканским и местным властям в помощи и праве наводить порядок — то, на чем держится государственный суверенитет и что является конституционным правом и долгом главы государства. За некоторым исключением, Горбачев до последнего дня своего пребывания у власти стойко придерживался этого, столь необычного для коммунистического лидера принципа.

Западные политики, в частности Буш и Бейкер, знали об этой особенности Горбачева-политика и успешно этим пользовались. Так, например, Буш во время встречи на Мальте предложил Горбачеву заключить джентльменское соглашение по поводу прибалтийских республик, где широкие массовые движения начали требовать полного отделения от СССР. Это было явным вмешательством одной сверхдержавы во внутренние дела другой в нарушение негласного табу, которое уже давно соблюдалось в американо-советских отношениях. Буш тем не менее нашел нужный подход. «Мне бы хотелось иметь наиболее полное представление о вашем отношении к Прибалтике, — сказал он. — Здесь нельзя допустить движения назад. Возможно, нам лучше обсудить данную тему частным образом, поскольку я бы очень хотел понять вашу главную мысль об этом весьма сложном деле». Так как вопрос о Прибалтике был преподнесен в нужном контексте, и Буш показал, что заботится об успехе горбачевской политики «нового мышления», Горбачев с готовностью с ним согласился, чтобы во имя нового мирового порядка не допустить движения назад в американо-советском сотрудничестве. В результате они пришли к договоренности, что американцы будут воздерживаться от любых попыток оказывать помощь движению за отделение Прибалтики от СССР, а Горбачев, в свою очередь, будет воздерживаться от применения военной силы в решении прибалтийской проблемы^{1194}.

Сам Горбачев спустя много лет после того, как утратил власть, продолжает оставаться твердым приверженцем принципа неприменения силы. Он очень сожалеет о тех случаях, когда войска все же были задействованы против гражданского населения в советских республиках. Вспоминая все эти кризисные ситуации (армянские погромы, устроенные толпами азербайджанцев в Сумгаите в феврале 1988 г., межэтнические столкновения в Нагорном Карабахе, кровопролития в Тбилиси в апреле 1989 г. и в Баку в январе 1990 г., карательные меры в Вильнюсе и Риге в январе 1991 г.), Горбачев сказал: «И сколько ни было потом попыток повязать Горбачева кровью — не удалось»^{1195}. По сути, эти слова Горбачева резонируют с характеристикой, которую ему дал Лигачев: «К таким мерам, которые были связаны с насилием, но направленным на спасение людей, он считал нужным прибегать только тогда, когда самому последнему гражданину будет ясно, что иного выбора нет. Это была черта характера»^{1196}. Всякий раз, когда военные контингенты начинали подавление национально-территориальных конфликтов, выполняя расплывчатые, возможно, устные инструкции из Москвы, Горбачев немедленно уходил от ответственности за пролитие крови, и военным приходилось брать на себя весь удар националистов и радикально-демократической прессы. Подобная схема производила двойной эффект: с одной стороны, она парализовала и разрушала морально советскую армию, а с другой — придавала сил тем, кто хотел развалить Советский Союз^{1197}. Решение Горбачева ради высоких принципов отказаться от применения силы в международных отношениях и во внутренней политике — явление в мировой истории поразительное и уникальное. Канадский исследователь Жак Левек отмечает, что «то, как СССР отделил себя от советской империи [в Восточной Европе], и то, как он пришел к своему мирному концу», связано друг с другом и «может оказаться самым благим вкладом Советского Союза в мировую историю»^{1198}. Правда, принципиальное неприменение силы Горбачевым, которое так высоко ценили на Западе, в самой России, похоже, не вызывало восторга. Для своих соотечественников Горбачев, помимо всех прочих ипостасей, был в первую очередь и прежде всего «царем», гарантом стабильности, гражданского мира и достатка, а также существования самого государства. Горбачев оказался неспособным исполнять эту роль, и, более того, он сам от нее отказался в кризисной ситуации. Это, безусловно, способствовало внезапному крушению Советского Союза и тому, что десятки миллионов русских и нерусских людей оказались брошенными на произвол судьбы среди обломков империи — в нищете, без работы, а иногда и без крова над головой.