Кубинский смерч
Кубинский смерч
Кубинский ракетный кризис в октябре — ноябре 1962 г. стал апогеем политики ядерного шантажа. Мир оказался, без преувеличения, на пороге третьей мировой войны{566}. Споры о том, почему Хрущев послал ракеты с ядерными боеголовками за тысячи километров от СССР, не прекращаются и по сей день. Некоторые историки связывают рискованную затею Хрущева с желанием сломить сопротивление Запада по вопросу о Западном Берлине{567}. Другие утверждают, что ракеты на Кубе должны были помочь СССР одним махом достичь стратегического паритета с США{568}. Некоторые историки видят причины кризиса в импульсивном характере советского лидера, который все отчаяннее искал средство преодолеть нарастающие трудности во внутренней и внешней политике. Вильям Таубман пришел к выводу, что для Хрущева «кубинские ракеты были панацеей — правда, панацеей, в конечном счете ничему не помогшей и никаких недугов не исцелившей»{569}. Была и еще одна важная причина, которую Хрущев декларировал с самого начала, — защитить Кубу от американской агрессии. Помощь Кубе была связана с верой Хрущева в неизбежную победу коммунизма, в том числе и на Острове свободы в Карибском море. Ядерный шантаж являлся не только политикой, нацеленной на получение Советским Союзом геополитических преимуществ, но и был, по убеждению Хрущева, эффективным инструментом сдерживания американского империализма, средством помочь национально-освободительному движению и в конечном счете способствовать распространению коммунизма во всем мире{570}.
Спасти Кубу стало для Хрущева вопросом престижа не только перед лицом зарубежных коммунистических лидеров, особенно тех, кто относился к нему критически. Кубинская революция оказывала громадное влияние на общественное мнение в СССР: не только высшие руководители страны, партийная и военная верхушка, но и широкие слои населения, особенно молодежь и студенты, симпатизировали Фиделю Кастро и его соратникам{571}. Чем больше надежд возлагалось в СССР на революции в странах третьего мира, тем сильнее Хрущев ощущал личную ответственность за их успешный исход. Трояновский писал в своих мемуарах, что «над Хрущевым постоянно довлело опасение, как бы США и их союзники не вынудили СССР и его друзей отступить в каком-нибудь пункте земного шара. Он не без оснований считал, что ответственность за это падет на него». Это чувство крепло на фоне критики из Пекина, где Мао Цзэдун обвинял Хрущева в потакании Западу. Историки А. А. Фурсенко и Т. Нафтали нашли свидетельства тому, что эта критика могла сыграть ключевую роль в принятии Хрущевым решения разместить ракеты на Кубе{572}.
Хрущев считал, что в скором времени администрация Кеннеди повторит попытку вторжения на Кубу. К этому выводу его подводили донесения разведок, советской и кубинской{573}. Рассекреченные архивы американского плана «Мангуста» показывают, что опасения Хрущева были не безосновательны: могущественные круги в администрации Кеннеди действительно хотели «разработать новые и нестандартные подходы, чтобы получить возможность избавиться от режима Кастро»{574}.
Искушение подправить стратегический баланс в пользу СССР было также очень велико. По свидетельству Трояновского, Хрущев хотел «хотя бы отчасти» сократить преимущество США по базам и носителям стратегического оружия. В 1962 г. США приступили к развертыванию межконтинентальных ракет «Минитмен» и «Титан», превосходивших качественно и количественно весь мизерный стратегический арсенал СССР. Реальный перевес американцев быстро увеличивался, и это могло подорвать всю хрущевскую политику ядерного давления{575}. На Совете обороны первый секретарь доказывал членам Президиума и военным, что «помимо защиты Кубы наши ракеты помогут уравнять то, что на Западе называют балансом сил». Американцы окружили нас военными базами и держат под ударом всю нашу страну. А тут «американцы сами бы испытали, что означает это положение, когда на тебя нацелены вражеские ракеты»{576}. Куба находилась глубоко внутри той зоны, которую США исторически считали сферой своих жизненных интересов. От Кубы до Флориды — рукой подать. Американские вооруженные силы безраздельно господствовали в Карибском море. Все это означало, что доставка и размещение ракет и ядерных боеголовок, а также воинского контингента и обычных вооружений на Кубу должны были осуществляться прямо под носом у американцев. Хрущев выступил в Президиуме с предложением доставить все военные грузы и войска на Кубу в глубокой тайне и лишь затем объявить об этом миру. Если у членов Президиума и Секретариата ЦК и были сомнения, то они о них промолчали. Голосование за план Хрущева было единодушным, о чем свидетельствуют подписи на протоколе решения. Военные дали плану название «Анадырь» — по названию реки и порта на Чукотке. Географическая обманка должна была помочь ввести в заблуждение западную разведку{577}.
Администрация Кеннеди не ожидала, что ее враждебные акции против Кубы подвигнут Москву на столь решительный шаг. Американские аналитики исходили из того, что ядерные ракеты никогда не размещались за пределами СССР, и не ожидали такого и в будущем. Они не знали о важном прецеденте: весной 1959 г., в разгар Берлинского кризиса, советские военные разместили в ГДР ракеты средней дальности вместе с ядерными боеголовками. В августе, когда готовилась поездка Хрущева в США, эти ракеты вернулись на советскую территорию{578}. Кстати, этот эпизод подтвердил, что Хрущев использовал ракетно-ядерное оружие не для подготовки к возможной войне, в которую он не верил, а как дополнительный силовой аргумент для принуждения противника к переговорам. После того как Эйзенхауэр пригласил Хрущева приехать в США, необходимость в подобном аргументе отпала.
В июле 1962 г. кубинская делегация во главе с Раулем Кастро прибыла в Москву, чтобы подписать секретное советско-кубинское соглашение о размещении ракет и о других вопросах, касавшихся защиты Кубы. На встречах с кубинцами Хрущев излучал такую самоуверенность, что даже молодые революционеры нашли ее чрезмерной. Если янки и узнают о ракетах раньше, чем будет обнародовано наше соглашение, говорил он кубинским товарищам, то даже тогда беспокоиться не о чем. «Я возьму Кеннеди за яйца. Если будут проблемы, я дам вам знать — это будет вам сигнал, чтобы пригласить Балтийский флот с визитом на Кубу»{579}. Но и высшие советские военные, которые втихомолку бранили Хрущева за самонадеянность, не уступали ему в безрассудстве. Маршал Сергей Семенович Бирюзов, командующий РВСН, съездивший на Кубу для того, чтобы провести там рекогносцировку, доложил в Москве, что советские ракеты можно легко спрятать среди кубинских пальм. Это была явная ложь, но военным очень уж хотелось иметь базу в непосредственной близости от главного противника, и они ввели своего верховного главнокомандующего в невольное заблуждение{580}. С самого начала план «Анадырь» предусматривал дислокацию на Кубе группы войск, включающей все виды вооруженных сил. На Кубу были отправлены эскадры надводных кораблей Балтийского флота и флотилии подводных лодок. После успешного завершения операции Советский Союз должен был иметь на Кубе 51 тыс. военнослужащих, ракетные и военно-морскую базы{581}. Политическая энергия Хрущева и интересы военных придали операции громадное ускорение — уже никто, даже сам Хрущев, не мог остановить реализацию плана «Анадырь»
Атмосферу того времени характеризуют и другие леденящие кровь проекты, которые вынашивались в советском военно-промышленном комплексе. В 1960-1962 гг. руководители советской космической программы, воодушевленные полетами Юрия Гагарина и других космонавтов, стали продвигать идею строительства военных космических станций, способных запускать ядерные ракеты в любую часть территории США. Одним из лоббистов этой идеи был генерал-полковник авиации Николай Петрович Каманин, помощник Главнокомандующего ВВС по космосу. Каманин досадовал, что министр обороны, главнокомандующий объединенными вооруженными силами Варшавского договора и начальник Генштаба не понимают перспектив милитаризации космоса. 13 сентября 1962 г. Каманин записал в своем дневнике: «Малиновский, Гречко и Захаров упускают наши возможности для создания первыми военной космической мощи — я бы даже сказал, абсолютной военной мощи, которая могла бы содействовать утверждению господства коммунизма на Земле»{582}.
В мае 1959 г. на имя Н. С. Хрущева в ЦК КПСС поступила докладная записка с проектом возведения на отмелях по периметру морских границ США и в других стратегически важных пунктах земного шара искусственных островов, которые должны были стать площадками для запуска советских атомных ракет средней дальности. Пакет документов был представлен группой под руководством инженер-майора А. Н. Ирошникова. Авторы данного проекта рассчитывали, что строительство таких островов «в непосредственной близости от жизненно важных центров США» заставит американское правительство «согласиться на переговоры о ликвидации своих авиационных и ракетных баз на территории окружающих СССР государств». Эта записка попала на стол к начальнику Генерального штаба В. Д. Соколовскому, который ее отклонил{583}. Испытание 50-мегатонной бомбы в октябре 1961 г. вызвало к жизни и другие немыслимые проекты. Андрей Сахаров, будущий лауреат Нобелевской премии мира, предположил, что такое же устройство можно запускать с подводной лодки в большой торпеде. Позднее, в 1962 г., академик Михаил Лаврентьев написал Хрущеву служебную записку, в которой предложил использовать 100-мегатонное изделие для того, чтобы сгенерировать искусственную волну гигантских размеров, подобно цунами после землетрясения, и направить ее на североамериканское побережье. В случае начала войны с Соединенными Штатами, делал вывод Лаврентьев, это могло бы нанести противнику невосполнимый урон. Кому-то, однако, пришло на ум, что континентальный шельф защитит Нью-Йорк и другие города США от гигантской волны, и проект положили под сукно{584}.
16 октября 1962 г. помощники положили на стол Джону Кеннеди фотографии советских ракетных баз на Кубе, сделанные самолетом-разведчиком У-2. Шесть дней спустя, 22 октября, президент США в экстренном заявлении обвинил руководство СССР в развертывании наступательных вооружений на Кубе, потребовал их вывода и объявил «карантин» острова, т. е. его фактическую блокаду. В Москве, быть может, надеялись на то, что американцы, обнаружив советские ракеты, сначала попытаются предложить сделку по-тихому: СССР убирает ракеты с Кубы, а США выводят свои «Юпитеры» из Турции. Казалось бы, все к этому и шло, и вдруг Кеннеди выступил с ультиматумом и прижал советское руководство к стене. Разразился международный кризис, невиданный по своим вероятным последствиям. В воздухе запахло ядерной войной. От каждого шага и слова советского и американского руководителей зависела судьба мира. Кеннеди хотя бы имел неделю для обсуждения сложившейся обстановки в узком кругу, втайне от общественности. Хрущев был застигнут врасплох, он лишь за несколько часов узнал о том, что Кеннеди выступит с чрезвычайным заявлением, но ничего не знал о содержании этого заявления{585}.
Когда до начала выступления Кеннеди оставалось всего несколько часов, Хрущев созвал чрезвычайное заседание Президиума для того, чтобы обсудить возможные меры в ответ на действия американцев. Он назвал создавшуюся ситуацию «трагической». Советские ракеты, способные держать под прицелом всю территорию США, а также ядерные боеголовки для них, находились на кораблях, еще только плывущих на Кубу. К тому же Кремль упустил возможность своевременно известить мировую общественность о том, что Советский Союз и Куба заключили между собой договор о совместной защите, а значит, у СССР не было законных оснований размещать на острове свои ракеты. Американцы могли попытаться вторгнуться на Кубу или нанести по острову удар с воздуха. «Если мы не применим атомное оружие, — сказал Хрущев, — то они могут захватить Кубу». Разумеется, первый секретарь совершенно не рассчитывал воевать за остров в Карибском море. «Мы хотели припугнуть, сдержать США в отношении Кубы». И вот теперь «они могут на нас напасть, а мы ответим», в заключение сказал он. «Может вылиться в большую войну». Хрущев, как следует из записей, сделанных на Президиуме, не собирался исключать саму возможность применения ядерного оружия — ведь именно в ней и заключалась суть его политики балансирования на грани войны. Военные поддерживали пыл первого секретаря ЦК КПСС. Министру обороны Родиону Малиновскому, Андрею Гречко и другим военачальникам была еще памятна попытка Хрущева пойти на одностороннее сокращение вооружений. Они были уверены, что американцы не остановятся перед применением ядерного оружия первыми. Малиновский зачитал членам Президиума проект инструкции генералу И. А. Плиеву, командовавшему советскими войсками на Кубе. Его текст сводился к тому, что если США высадят войска на Кубе, то для отражения их атаки можно применить «все средства», за исключением стратегических ракет с ядерными боеголовками. Последовало обсуждение, во время которого А. И. Микоян попросил военных уточнить, как следует понимать формулировку «всеми средствами»: «Значит, и ракетами, т. е. начало термоядерной войны?» Действительно, на Кубу были ввезены помимо ракет среднего радиуса действия для наведения на города США также и тактические ракеты «Луна» с ядерными боеголовками, предназначенные для обороны кубинского побережья. Хрущев заколебался. После длительных споров он согласился внести поправки в инструкцию Плиеву. Никакого ядерного оружия не применять, даже в случае нападения на Кубу{586}.
В результате советские стратегические ракеты на Кубе так и не были приведены в боеготовность. В течение всего кризиса их ядерные боеголовки хранились отдельно в специальном месте, в нескольких милях от самих ракет{587}. По настоянию Малиновского, Хрущев отдал приказ командирам четырех подводных лодок, каждая из которых имела на борту по одной торпеде с ядерной боеголовкой, приблизиться к берегам Кубы для наращивания советского потенциала «сдерживания». Военные пообещали, что этот маневр можно будет осуществить незаметно для американцев — и в очередной раз просчитались. Из-за нехватки воздуха подводники вынуждены были поднимать лодки на поверхность, где они были обнаружены военно-морскими силами США. Командиры и политработники четырех советских подводных лодок, которые пытались пройти сквозь противолодочную оборону США, не имели ясного представления о том, что им делать со своим ядерным оружием, если они будут обстреляны американскими ВМФ или ВВС. Только выдержка моряков предотвратила возможную трагедию{588}.
К утру 23 октября Хрущев оправился от первоначального шока. Разведка донесла ему, что президент Кеннеди и его брат, министр юстиции Роберт Кеннеди, также боятся, что ситуация выйдет из-под контроля. 25 октября на заседании Президиума первый секретарь заявил: «То, что американцы перетрусили, нет сомнения». Правда, Хрущев впервые заговорил о том, что ракеты должны покинуть Кубу, но тут же добавил, что это произойдет лишь тогда, когда ситуация достигнет «точки кипения», а пока давление на президента США еще можно продолжить{589}.
27 октября, в отсутствие четких разведданных о намерениях Кеннеди, Хрущев решил предложить ему свои условия. В своем закрытом послании президенту США он сообщил, что Советский Союз уберет свои ракеты с Кубы, если Соединенные Штаты уберут «свое аналогичное оружие из Турции». После этого Советский Союз и Соединенные Штаты «дадут обещание Совету Безопасности ООН, что будут уважать целостность границ, а также суверенитет» обеих стран — Турции и Кубы. Хрущев отказался от ядерного шантажа — к огромному облегчению многих влиятельных лиц во внешнеполитических кругах СССР. Как вспоминает в своих недавно опубликованных мемуарах Виктор Исраэлян, работавший в Министерстве иностранных дел, послание Хрущева было воспринято в кругах МИД «с большим облегчением и удовлетворением. В нем не было пропагандистской крикливости, характерной для предыдущих заявлений. Но главное, оно содержало, как нам всем казалось, достойный и приемлемый для всех сторон выход из кризиса»{590}.
Во время второй встречи, проходившей ночью 27 октября, Роберт Кеннеди и Анатолий Добрынин договорились о том, что СССР вывезет ракеты с Кубы в обмен на две уступки с американской стороны: США дадут публичное обещание не вторгаться на Кубу и секретное обещание — убрать свои ракеты из Турции. Роберт Кеннеди объяснил: если информация о ракетном соглашении с Турцией выйдет наружу, это вызовет такую бурю возмущения в США и странах-союзницах по НАТО, что подорвет политическую репутацию президента{591}. Договоренность выглядела как вполне справедливый, приемлемый для СССР компромисс. Однако в это самое время произошли события, которые разом разбили надежду Кремля выйти из кризиса с достоинством. По различным разведывательным каналам, в том числе из посольства СССР в Вашингтоне и от советских военных на Кубе, пришли сигналы о том, что американские военные готовят вторжение на Кубу и ситуация может очень быстро выйти из-под контроля. Американские военные самолеты барражировали над советскими базами на минимальной высоте, провоцируя советских военных. В телеграмме Хрущеву, составленной в ночь с 26 на 27 октября, Фидель Кастро советовал советскому лидеру нанести по территории США упреждающий ядерный удар, если окажется, что вторжение американцев на Кубу или их бомбардировка советских ракетных баз неминуемы. В 1992 г. на конференции в Гаване Кастро объяснил, что своей телеграммой он пытался предотвратить «повторение событий Второй мировой войны», когда гитлеровская Германия напала на СССР и застигла советские войска врасплох. Но Хрущев, получив эту телеграмму, пришел в негодование: Кастро явно не понял хрущевской логики балансирования на грани ядерной войны — он предлагал геройскую гибель в этой войне{592}.
До сознания Хрущева начало доходить, насколько опасна затеянная им адская игра. Глава советского государства всегда считал, что если ядерная война разразится, остановить ее уже не сможет никто. Еще в июле Хрущев с возмущением отклонил новую доктрину министра обороны США Роберта Макнамары, согласно которой ракеты нацеливались не на крупные города, а на военные базы. «Какую цель ставят? — риторически вопрошал Хрущев на Президиуме. И сам же отвечал: — Приучить население, что атомная война будет». И вот теперь с такой доктриной, считал он, американская военщина может убедить Кеннеди начать войну. Хрущев отправил срочную телеграмму командующему советскими войсками на Кубе генералу Плиеву, в которой «категорически» подтвердил запрет на применение ядерного оружия: и стратегического, и ядерных бомб на самолетах, и тактических ракет «Луна»{593}. В тот же день советской ракетой класса «земля — воздух» в небе над Кубой был сбит самолет У-2. Американский летчик, капитан Рудольф Андерсон, погиб. Хрущев узнал об этом в воскресенье 28 октября и первоначально решил, что это Кастро приказал открыть огонь по американским самолетам. Примерно в это же время ГРУ проинформировало Президиум о том, что Кеннеди собирается выступить с очередным телевизионным обращением к нации. Впоследствии оказалось, что это было лишь повторение «карантинной речи» от 22 октября, однако Хрущев подумал, что на этот раз Кеннеди выступит с объявлением войны. Он немедленно решил принять американские условия: в 6 часов утра по московскому времени, всего за два часа до начала речи Кеннеди, советское радио объявило на весь мир об одностороннем выводе «всех советских наступательных вооружений» с Кубы. Разумеется, ни о каком обмене советских ракет на Кубе на американские ракеты в Турции в заявлении не говорилось{594}.
Хрущеву ничего не оставалось, как сделать хорошую мину при плохой игре. Он уверял всех, что одержал победу. Он даже попытался оставить на Кубе тактические ракеты, крылатые ракеты и бомбардировщики, уже после того, как их ядерные боеголовки были отправлены назад в Советский Союз{595}. 30 октября Хрущев изложил свою версию событий делегатам компартии Чехословакии, оказавшимся в это время в Москве. «Мы знали о том, что американцы хотят напасть на Кубу, — утверждал Хрущев. — И мы, и американцы говорили о Берлине — с одной целью, а именно отвлечь внимание от Кубы: американцы — чтобы напасть на Кубу, а мы, чтобы держать американцев в напряжении и отсрочить их нападение». Затем советский руководитель сказал, что американцы уже готовы были начать крупные маневры на море под кодовым названием ОРТСАК («Кастро», если читать наоборот) с участием 20 тыс. морских пехотинцев — явная подготовка к вторжению на Кубу. «Мы считаем, что незадолго до начала их маневров их разведка засекла наши ракеты на Кубе, и американцы пришли в ярость». Телеграмма от Кастро с предложением нанести упреждающий ядерный удар заставила Хрущева высказать вслух свое мнение о ядерной войне. «Понятно, что сегодня нельзя первым ударом выбить противника из войны. Всегда может быть контрудар, и он будет сокрушительным. В конечном счете есть наземные ракеты, о которых разведка ничего не знает. Есть ракеты на подводных лодках, которые нельзя сразу уничтожить, и так далее. Какой же мы получим выигрыш, если начнем войну первыми? Ведь погибнут миллионы людей, и наша страна погибнет. Только человек, ничего не понимающий в атомной войне, или такой, как Кастро, ослепленный революционной страстью, может предлагать такое». Глава советского государства поспешил прибавить, что не он проиграл эту игру в балансирование на грани войны. «Из сообщений нашей разведки мы узнали, что американцы боятся войны. Через определенных людей они дали нам знать, что были бы рады, если бы мы им помогли выпутаться из этого конфликта». Хрущев закончил свою мысль тезисом, спасавшим его репутацию: ракеты на Кубе «фактически мало что значили с военной точки зрения» и «свою главную службу сослужили»{596}.