«Ядерная доктрина» и берлинский кризис
«Ядерная доктрина» и берлинский кризис
В ноябре 1958 г. Хрущев предъявил бывшим союзникам по антигитлеровской коалиции — США, Великобритании и Франции — ультиматум: либо они в течение шести месяцев признают Западный Берлин «вольным городом» и подписывают мирный договор с ГДР, либо СССР сделает это в одностороннем порядке и передаст контроль над въездом в западные секторы Берлина правительству ГДР. Поначалу импульсивный советский руководитель даже хотел заявить об аннулировании потсдамских соглашений 1945 г., согласно которым западные державы могли временно держать свои войска в Берлине. Хрущев считал, что Запад уже давно нарушил эти соглашения. Однако затем советский лидер осознал, что такое публичное заявление может повредить советской дипломатии в долгосрочной перспективе. Поэтому Хрущев сосредоточил свое внимание на преобразовании западных секторов Берлина в «вольный город» и подписании мирного договора между Москвой и ГДР. Как только истек срок ультиматума, Хрущев отложил его, чтобы возобновить позже, — и так в течение четырех лет!{532}
США и остальные западные державы отвергли ультиматум советского лидера, и дело запахло военным конфликтом. Противостояние из-за Западного Берлина привело ко второму большому кризису с начала холодной войны. Но Хрущев надеялся, что под угрозой ядерной войны в Европе НАТО даст трещину, и в какой-то момент показалось, что события пошли по его сценарию. В феврале 1959 г. премьер-министр Великобритании Гарольд Макмиллан поспешил в Москву для встречи с Хрущевым, не скрывая своего желания выступить посредником между ним и Эйзенхауэром. Встреча министров иностранных дел по германскому вопросу, которая долго откладывалась, началась в мае в Женеве. А в июле Эйзенхауэр по неформальному каналу передал Хрущеву приглашение приехать в Соединенные Штаты для переговоров. На самом деле президент США планировал увидеть Хрущева только в случае, если переговоры в Женеве создадут возможность для компромисса по Западному Берлину. Но Хрущев приехал в США «просто так», для прямых переговоров с президентом. Итоги встреч с Эйзенхауэром на президентской «даче» в Кемп-Дэвиде 15 и 25-27 сентября 1959 г. были многообещающими, точнее, так казалось Хрущеву. Эйзенхауэр был максимально уклончив, но признал ситуацию с Западным Берлином «ненормальной». Казалось, он согласился возобновить поиск дипломатического решения германского вопроса в рамках четырехсторонней встречи на высшем уровне, намеченной на весну 1960 г.{533}
Западные исследователи до сих пор спорят о причинах и перипетиях Берлинского кризиса. Американская исследовательница Хоуп Гаррисон пишет: «Хрущева действительно волновало будущее ГДР. Кроме того, ему очень хотелось поднять свой авторитет успешными переговорами с Западом. И то, и другое сильно влияло на его поведение во время кризиса». Другие исследователи убеждены, что советский руководитель действовал в ответ на растущую интеграцию Западной Германии в НАТО. Его беспокоили американские планы «поделиться» с западногерманскими военными контролем над ядерным оружием на территории ФРГ. Эти планы, продолжение ядерной доктрины «первого удара», принятой командованием НАТО, действительно могли обеспокоить Хрущева. Есть документальные свидетельства того, что в Кремле проявляли озабоченность в связи с перспективой получения Западной Германией доступа к ядерным вооружениям{534}. С моей точки зрения, у Хрущева было несколько мотивов, побудивших его ввязаться в Берлинский кризис. Во-первых, он считал себя обязанным добиваться гарантий для существования социалистической ГДР. Об этом обязательстве он неоднократно заявлял публично, когда критиковал Берию и Маленкова по германскому вопросу. Во-вторых, он был полон решимости показать всем эффективность своей «ракетной доктрины» — принудить США отказаться от стратегии сдерживания и начать переговоры с Советским Союзом. И, наконец, судя по его речам, он надеялся, что победа, одержанная в Западном Берлине, станет началом крушения западного империализма во всем мире и поможет развитию революционного процесса в Азии и Африке.
Хрущев смеялся над опасениями своего сына Сергея. «Из-за Берлина никто войны не затеет». По словам Сергея Хрущева, его отец «надеялся как следует припугнуть» западные державы, «вырвать согласие сесть за стол переговоров»{535}. Советский руководитель чувствовал, что с помощью ядерной мощи Советского Союза он добьется успеха в том, что не удалось Сталину — построить на равных отношения с Соединенными Штатами. Ему хотелось вернуться к формату отношений между великими державами, сложившемуся на конференциях в Ялте и Потсдаме и уничтоженному после Хиросимы.
Основная ставка в этой рискованной игре делалась на ракетно-ядерные вооружения. Советский руководитель хотел, чтобы правительства и граждане западных стран оказались перед жестким выбором: либо взять на себя ответственность за последствия термоядерной войны, либо разобрать возведенные ими бастионы антисоветизма. Из поля зрения историков, особенно американских, зачастую выпадает тот факт, что Хрущев в 1958-1961 гг. не только создавал кризисные ситуации, балансируя на грани ядерной войны, но и вел кампанию за разоружение. Советскому руководителю хотелось сгладить впечатление об агрессивности СССР. В апреле 1957 г. Хрущев сказал на заседании Президиума, что Советскому Союзу следует вести мощную кампанию за запрещение ядерных вооружений. Иначе, сказал он, «будут говорить, что мы отказываемся от борьбы против атомного оружия. Мы тогда лишимся поддержки широких масс, оппозиционно настроенных»{536}. В ноябре 1958 г. Советский Союз объявил об одностороннем моратории на ядерные испытания (спустя несколько дней после того, как США и Великобритания сделали то же самое). В феврале 1960 г. Хрущев подал на рассмотрение Президиума следующую идею: выйти к американцам с предложением о том, что СССР готов в первую очередь уничтожить свои МБР и ядерные боеголовки при условии, что США ликвидируют свои военные базы, расположенные по периметру советских границ, вместе со стратегическими бомбардировщиками. «Это, собственно, разоружение всех военных союзов, потому что значит ликвидировать эти базы? Это полетят НАТО, СЕАТО, СЕНТО»{537}.
В сентябре 1959 г. Хрущев прибыл в США по приглашению президента Эйзенхауэра и впервые оказался на трибуне Генеральной Ассамблеи ООН. В пропагандистском запале советский лидер огласил план «всеобщего и полного разоружения». Хрущеву казалось, что его большая игра приносит дивиденды. Он разъезжал по всей Америке, явно получая удовольствие от того, что самая могущественная в мире капиталистическая страна вынуждена, сдерживая свое высокомерие, принимать у себя «коммуниста номер один». Его зять, Алексей Аджубей, и группа советских журналистов талантливо и энергично формировали для советской и восточноевропейской аудитории облик Хрущева — «борца за мир». Внимание к Хрущеву в Америке было дополнительным бонусом, который дала ему его «ракетная доктрина», и советскому лидеру это нравилось. С другой стороны, встреча Хрущева «лицом к лицу с Америкой» выявила его неготовность к серьезным переговорам. Могущество Америки, ее богатство не только произвели на него впечатление, но и настроили на драчливый лад. В глубине души он чувствовал себя неуверенно и все время искал повод, к чему бы придраться, чтобы дать американцам отпор. Вместе с тем он так и не смог вытянуть из Эйзенхауэра каких-либо определенных уступок в вопросе о Западном Берлине{538}.
Хрущеву очень хотелось показать советским людям, что его подход к решению международных проблем может принести экономические выгоды, причем немедленные. После широко освещавшейся в прессе поездки по Соединенным Штатам и предвкушая успех встречи на высшем уровне в Париже, на которой он собирался добиться у Запада уступок по германскому вопросу, Хрущев решил обнародовать свои мысли об экономических последствиях разрядки напряженности с США. В декабре 1959 г. Хрущев направил членам Президиума письмо, в котором предлагал радикальный план сокращения вооруженных сил «даже без условий о взаимности со стороны других государств». Советскому Союзу, уверял он, больше не нужна многочисленная армия, поскольку наличие ракетно-ядерных войск является для потенциального агрессора достаточно грозным средством сдерживания. Военная реформа, писал он, стала бы «неотразимым ударом по врагам мира и по поджигателям и сторонникам холодной войны». Этот шаг «ни в коей степени не наносит ущерба нашей обороне, но дает нам большие политические, моральные и экономические выгоды. Если сейчас не использовать этого, то, говоря языком экономиста, это означало бы не использовать в полную мощь накопленные капиталы нашей социалистической политикой и нашей социалистической экономикой». 12 января 1960 г. на заседании Верховного Совета Хрущев объявил о сокращении численности вооруженных сил до 1,2 млн. человек в течение трех лет. Было отправлено в отставку четверть миллиона человек из офицерского состава. Эта военная реформа, по мысли Хрущева, была логически связана с созданием месяцем ранее Ракетных войск стратегического назначения. Правда, многие бывшие офицеры остались без адекватной материальной компенсации, без возможности получить другую профессию, пенсионное пособие или жилье{539}.
Никто не осмелился публично критиковать поспешные шаги Хрущева, но в разговорах между собой многие генералы и офицеры негодовали. Еще во время Суэцкого кризиса в их среде завелись сомнения: стоит ли делать ставку на одно ядерное оружие и строить экспансионистские планы, не подкрепленные реальной военной мощью. Уже после отставки Хрущева один из его критиков скажет: «Тогда мы находились на волосок от большой войны!» Другой подытожит: «В течение последних семи лет Советская страна без всяких к тому серьезных причин и оснований трижды оказывалась на грани войны. Это тоже не случайность, а система, особый "способ" осуществления внешней политики путем угрозы войной империалистам»{540}. Высшие военные чины не могли открыто выступать против хрущевской военной реформы, однако в застольных беседах отводили душу, а на практике вставляли палки в колеса, где могли. Начальник Генштаба маршал Василий Соколовский подал в отставку в знак протеста против непродуманных сокращений в армии. Наиболее образованные генералы воспользовались развернувшейся на страницах закрытого журнала «Военная мысль» теоретической дискуссией, чтобы подвергнуть сомнению чрезмерные упования Хрущева на ядерные вооружения. В статьях, опубликованных в 1960 и 1962 гг., генерал Петр Курочкин, генерал-полковник Амазасп Бабаджанян и другие авторы соглашались с американскими экспертами, в частности Максвелом Тэйлором и Генри Киссинджером: полагаться исключительно на ответный ядерный удар не следует, это будет означать выбор между капитуляцией и самоубийством{541}.
Хрущеву не удалось переубедить своих маршалов и генералов, однако следовать своей «ракетной доктрине» он их заставил. Министр обороны Родион Яковлевич Малиновский создал при Академии Генерального штаба рабочую группу для подготовки секретного пособия по военной стратегии в ядерную эпоху и приказал маршалу Соколовскому, одному из главных противников хрущевской военной реформы, взять на себя осуществление проекта. В этом пособии детально разрабатывался тезис о том, что следующая мировая война будет ядерной, и подчеркивалось огромное значение начальной фазы этой войны — нанесения первого ядерного удара. В книге, правда, утверждалось, что Советский Союз владеет ядерным оружием не для того, чтобы вести войну, а чтобы сдерживать Соединенные Штаты. Ядерная война будет слишком разрушительной, а потому ее надо избежать во что бы то ни стало. Рукопись переписывалась неоднократно до тех пор, пока сам Хрущев ее не одобрил. В 1962 г. пособие было издано без грифа секретности под названием «Военная стратегия». По мнению советского лидера, книга должна была «остудить горячие головы» в Америке{542}.
Хрущев также столкнулся с критикой, шедшей оттуда, откуда не ждал: со стороны руководства КНР. В ноябре 1957 г., на Совещании коммунистических и рабочих партий в Москве, Мао Цзэдун приветствовал достижения Советского Союза в создании ракетно-ядерной мощи и дал понять, что с западным империализмом можно больше не церемониться. В это время советское руководство решило поделиться с китайскими «братьями» ядерными и ракетными технологиями. С 1957 по 1959 г. китайцы получили от советских специалистов подробную документацию по ракетам средней дальности Р-12 и крылатым ракетам, а также полные данные по созданию атомного оружия первого поколения. Советский Союз даже обещал передать китайцам действующий образец атомной бомбы. Но Мао так и не простил Хрущеву развенчания Сталина, которое он расценивал как удар по всему коммунистическому движению и собственному авторитету.
А заявление Хрущева о том, что вся мировая политика сводится к отношениям двух ядерных государств, было и вовсе неприемлемым для китайского вождя. Ведь в таком случае Китай оказывался в ряду второстепенных стран, исключался из круга великих держав{543}.
Затаенное недовольство Мао Цзэдуна вышло наружу, когда советское военное командование обратилось к Пекину с просьбой о строительстве в Тихом океане «совместных» баз для советских подводных лодок с ракетно-ядерным оружием на борту, а также радиолокационных станций слежения за тихоокеанской акваторией. Мао гневно отклонил эту просьбу. Советскому послу Павлу Юдину он заявил, что не позволит Советскому Союзу обращаться с Китаем как своей колонией. 31 июля 1958 г. в обстановке строжайшей секретности Хрущев вылетел в Пекин, чтобы успокоить вождя КНР. Но хозяин обдал его холодом: Мао не мог сдержать своего раздражения и обращался с Хрущевым в оскорбительной манере. Мало того, Хрущев был потрясен той пропастью, которая открылась между его взглядами на проблемы ядерной эры и амбициями Мао Цзэдуна. Мао поступил с Хрущевым точно так же, как Сталин обращался с американцами: он пренебрежительно отзывался о ядерном оружии, называя его «бумажным тигром». «Я пытался объяснить ему, — вспоминал Хрущев, — что одна или две ракеты превратят все китайские дивизии в пыль. Но он даже не хотел слушать мои аргументы и, вероятно, считал меня трусом». Вернувшись в Москву, Хрущев не стал делиться своими тягостными впечатлениями от визита с коллегами по Президиуму, однако советско-китайские отношения дали первую серьезную трещину{544}.
А китайцы продолжали преподносить советскому руководству все новые сюрпризы. 23 августа 1958 г. Народно-освободительная армия КНР начала обстрел островов у китайского побережья, занятых войсками Гоминьдана. При этом китайцы не предупредили о своих действиях не только Вашингтон, что понятно, но и Москву. Мао говорил в кругу своих приближенных: «Эти острова как дирижерская палочка: пока я ею машу, Хрущев и Эйзенхауэр пляшут». Устраивая провокацию с островами, Мао Цзэдун втягивал руководство США и СССР в опасное балансирование на грани ядерной войны: на этот раз по своему собственному сценарию. В официальном письме в Кремль ЦК КПК предложил Советскому Союзу не объявлять войну Америке даже в том случае, если США применят против КНР тактические ядерные вооружения. Это противоречило советско-китайскому договору 1950 г. Озадаченные Хрущев и остальные члены Президиума написали в Пекин, что такой план действий будет «преступлением перед мировым рабочим движением» и даст врагам «надежду на то, что нас можно расколоть»{545}.
Хрущев был готов помогать Китаю в захвате островов, но при условии, что китайцы будут координировать свои действия с Москвой. Напускная бравада Мао Цзэдуна перед лицом ядерной угрозы все больше смущала советского лидера: он подозревал, что дело либо в безответственном догматизме Мао, либо в его «азиатском коварстве». Советского лидера угнетало подозрение, что Мао с ним не считается и, может быть, даже презирает. Хрущев передумал делиться ядерным оружием с китайским союзником. 20 июня 1959 г. Президиум без лишнего шума отменил советско-китайское атомное сотрудничество. Атомная бомба с полным комплектом документации, готовая к отправке по железной дороге в Китай, так и не покинула Арзамас-16. Как вспоминает Трояновский, мысли о Китае не покидали Хрущева{546}. Он решил продемонстрировать свою правоту и превосходство на деле. Китайцы закончили обстрел островов, не добившись никаких видимых результатов. Хрущев же, напротив, рассчитывал, что его ракетно-ядерный шантаж позволит ему добиться успеха в Германии и Западном Берлине.