6

6

Куракин, вводя сына на театрум бескровной баталии, сказал:

– Аббат Дюбуа, лишенный природной честности простого человека, воспринял от высших лишь худшие их свойства.

Баталия же разгоралась. Тишину Гааги разметал пригожим утром Джеймс Стенхоп. Сонные горожане в сорочках и колпаках припали к окнам. Дощатая мостовая гудела, рыдала под гороподобной каретой, черной с золотом. Кучер, бывший моряк, залихватски хлопал бичом и оглашал Гаагу длинными, забористыми матросскими ругательствами. Лорд пробил скопления крестьянских повозок у Большого рынка, всполошил лебедей, плававших в пруду у двухбашенного рыцарского дома, шокировал степенных, раскормленных часовых у зданий парламента – «зала кавалеров», «зала сословий», «зала договоров».

Ворота английского посольства широко распахнулись для важного гостя. Спрыгнув с подножки, он показал встречающим, а также слетевшимся «мухам» нагрудный знак королевского советника. Не скрыл он, не запудрил на щеке два шрама, составившие как бы римскую двойку.

За ним внесли четыре сундука с его одеждой и один, весьма скромный, с нарядами женскими, принадлежавший спутнице. То была молодая, полнотелая швея из Амстердама. Лорд увидел ее в мастерской, куда зашел пришить пуговицу, и дал лишь полчаса на сборы.

– Хоть за границей вздохну свободно, – сказал он в тот же вечер аббату. – Осточертели наши ханжи.

Дюбуа – без парика, лысый – сморщился, выглядел гномом – хранителем сокровищ в сумрачной комнате гостиницы «Герб княжества Нассау», под низко нависшими балками потолка. Лорд скользнул взглядом по «Таинствам» Пуссена, по китайским вазам, задержался на фигуре танцовщицы, вырезанной из дерева. Тонкая, с высокой грудью, она неслась над землей на пузыристом облаке.

– Батавская Венера, – сказал Дюбуа.

Перед ним лежали виды Лондона.

– Вспомнил часы, проведенные у вас, дорогой Джеймс. Не мог не купить.

– У вас музей в Париже?

– Когда-нибудь вы удостоите его визитом.

Стенхоп, скривив губы, изобразил сомнение. Побарабанил по вазе, ответившей ему глухим звоном, словно из глубины веков, потом сел. Расшатанное кресло чуть не рухнуло под ним.

– Тише! – улыбнулся Дюбуа. – Вы и так нашумели в Гааге.

Лорд расхохотался.

– Зато вы сидите тут, как сверчок.

– У регента есть враги. У меня их еще больше, – и в голосе Дюбуа прозвучала нотка гордости. – Поймите мое положение, милорд. Я не могу положиться даже на Шатонефа и отвожу ему глаза. Покупаю у него лошадей.

– Лошадей? Ха-ха! Вы гений, аббат!

– Его тут обхаживает боярин из России, Куракин, хитрая бестия. Кормит какой-то невообразимой стряпней. К счастью, регент считается со мной. Кстати, вам небольшая безделка от его королевского высочества…

Неведомо откуда, будто из шляпы фокусника, возникает, звездой вспыхивает золотой бочонок. Стенхоп берет его, ласкает зеркальную поверхность, по которой растекся струйками легкий орнамент. Бочонок не пустой, но Стенхоп, забывшись, отвертывает кран. На черный бархат камзола брызжет вино.

Противники Дюбуа впоследствии обнаружат – он передал своему английскому другу подарков на десятки тысяч ливров.

– Я бы убрал Шатонефа, – продолжает аббат. – Но десять герцогов тотчас поднимут вой. Прискорбно, милорд, времена всесильных суверенов канули в Лету. Я сознаю, вашему хозяину еще труднее – ублажать вигов, обуздывать тори…

– Ваш хозяин, – заговорил Стенхоп, согнав улыбку, – покамест увеличивал ему трудности.

– Каким образом?

– Наивность вам не идет, господин советник. Король ждет прежде всего извинений от регента. Эти взбесившиеся шотландцы… Мне не удастся их забыть, – и лорд тронул пальцем щеку. – Но Сен-Жорж и сейчас у вас под крылом.

Таков титул Якова, претендента на английский трон. Рыцарем ордена Святого Георгия его объявили шотландские кланы, восставшие в прошлом году.

– Очень жаль, – сказал Дюбуа, – что король придает этому столь важное значение. Сен-Жорж теперь далек от политики. Мы оставили его в Авиньоне из сострадания. Он целыми днями читает, молится. Гнать его из Франции жестоко и неразумно, – это восстановит против регента не только французов, но и всех католиков, императора, папу. И против вас также…

– Я прошу вас сказать регенту, – отрезал Стенхоп, – пока Сен-Жорж во Франции, никакое согласие невозможно. Следующее предварительное условие касается Мардика.

Враги Дюбуа утверждали, что он сам позволил английским «мухам» разнюхать о работах в Мардике, дабы рассердить Георга и тем легче завязать диалог.

– Король и здесь не уступит, – отрубил лорд, поглаживая бочонок. – Упрашивать бесполезно.

Итак, два требования. Франция гарантирует протестантское наследование трона Англии, отправляет Сен-Жоржа за Пиренеи. И прекращает углубление канала в Мардике, не пытается создать там гавань для военных кораблей.

– Я сделаю все, что в моих силах, – обещал Дюбуа. – Даже сверх сил.

– Король рассчитывает на вас.

– Заверьте его в моей преданности.

Затем аббат хихикнул, словно вспомнив что-то смешное, и спросил, носят ли еще лондонские дамы его «адриенны».

– Одна леди, кажется герцогиня Эдинбургская… Расфуфырена до неприличия…

Мемуаристы изложат добросовестно беседу Дюбуа и Стенхопа и прибавят, что аббат после этого излучал самодовольство.

– Регент обнял меня, – похвастался он секретарю, невозмутимому Сурдевалю. Впрочем, настроение победное редко покидало аббата. Он умел тешить себя, упиваться видением успеха.

Между тем гаагские «мухи», привязавшиеся к Стенхопу, не упустили его и тогда, когда он – пешком и слегка надвинув на лоб шляпу – шагал к гостинице «Герб княжества Нассау». Не только Шатонефу, но и другим дипломатам «мухи» донесли – лорд поднялся к кавалеру де Сент-Альбену, собирателю раритетов, и провел у него около двух часов.

Шатонеф в ассамблее, в облюбованном углу, сменял домино на карты, гадал, раскладывал. Пасьянс не сходился, старик нервничал и, бормоча, выговаривал королю, даме или валету, появившимся неуместно.

Куракину он сказал:

– Дюбуа толкает регента в упряжку с Георгом.

Признать, что его обошли, было свыше сил. Многозначительный тон звучал фальшиво.

– Сие не противоречит нимало нашему проекту, – сказал царский посол. – Его величеству чужда тенденция поссорить вас с Англией. Боже упаси! Договор, предложенный нами, открыт для всех монархов, желающих мира.