Закат «третьего мира»

Прежде чем обсуждать влияние промышленной революции на великие державы, необходимо понять степень ее воздействия на весь мир, особенно на Китай, Индию и другие неевропейские сообщества. Они понесли потери как в относительном, так и в абсолютном выражении. Когда-то возникшее представление о том, что народы Азии, Африки и Латинской Америки счастливо жили до прихода западной цивилизации, является глубоко ошибочным. «Следует особо отметить: правда заключается в том, что любую страну до того, как в ней произошла промышленная революция и модернизация, отличают бедность… Низкая производительность труда, недостаточный уровень выработки продукции на душу населения в традиционном сельском хозяйстве не позволят экономике, где аграрный сектор является главной составляющей при формировании национального дохода, создавать излишки сверх необходимого для немедленного потребления…»^{235} С другой стороны, учитывая, что в начале XIX века сельскохозяйственное производство было основой экономики как европейских, так и неевропейских государств и что в таких странах, как Индия и Китай, также было много торговцев, производителей текстиля и ремесленников, разница в доходе на душу населения не была огромной: индийский ткач на ручном ткацком станке, например, возможно, мог зарабатывать до половины того, что получал за свою работу его европейский коллега до начала индустриализации. Это означает, что благодаря огромному количеству крестьян и ремесленников Азия сохраняла за собой гораздо большую долю мирового выпуска промышленной продукции^{236}, чем значительно менее густонаселенная Европа до того, как паровой двигатель и механический ткацкий станок изменили мировой экономический баланс.

В представленных оригинальных расчетах П. Байроха (см. табл. 6, 7) можно проследить, как сильно менялся расклад сил в мировой экономике вследствие активной европейской индустриализации и экспансии^{237}.

Ясно, что корень этих изменений следует искать в стремительном увеличении производительности благодаря использованию новых возможностей, появившихся в ходе промышленной революции. Скажем, с 1750-х и по 1830-е годы одна лишь механизация процесса прядения в Великобритании повысила уровень производительности в данном секторе в триста — четыреста раз, поэтому неудивительно, что британская доля в общем мировом производстве увеличилась так сильно и продолжила расти, так как островное королевство стало «первой промышленно развитой страной»^{238}. После того как и другие европейские государства и Соединенные Штаты последовали тем же путем индустриализации, их доли тоже стали постоянно увеличиваться, как и их показатели уровня индустриализации и национального богатства на душу населения. В Китае и Индии ситуация была совершенно иной. Наряду с сокращением их относительной доли в общем объеме мирового промышленного производства просто по причине стремительного роста выпуска продукции обрабатывающей промышленности на Западе, в ряде случаев их экономика ужалась в абсолютном выражении, то есть в результате проникновения на их традиционные рынки намного более дешевой и качественной продукции ланкаширских текстильных фабрик стала происходить деиндустриализация. После 1813 года, когда Ост-Индская компания лишилась монопольного права торговли с Индией, ввоз хлопчатобумажных тканей в эту страну увеличился в десятки раз — с 1 млн. ярдов (914,4 тыс. метров) в 1814 году до 51 млн. (46,6 млн. метров) в 1830 году и 995 млн. ярдов (909,8 млн. метров) в 1870-м, что в итоге привело к вытеснению с рынка многих традиционных отечественных производителей. Наконец (и это возвращает нас к точке зрения Эштона об ужасающей бедности «регионов, где растет численность населения, но где нет и малейших признаков начала промышленной революции»), значительный прирост населения в Китае, Индии и других странах «третьего мира» сокращал от поколения к поколению и размер национального дохода на душу населения. Исходя из замечательного, но ужасающего предположения Байроха, что если в 1750 году уровень индустриализации на душу населения в Европе, возможно, и не слишком отличался от этого уровня в «третьем мире», то к 1900 году показатель последнего составлял лишь ¹/₁₈ от европейского уровня (2% против 35%) и лишь ¹/₅₀ от уровня Соединенного Королевства (2% против 100%).

Таблица 6.

Относительные доли стран в мировом выпуске промышленной продукции, 1750–1900

Таблица 7.

Уровень индустриализации на душу населения, 1750–1900 (относительно уровня Великобритании в 1900 г. = 100)

«Западный эффект» со всех точек зрения был одним из самых значимых аспектов динамики развития института мировых держав в XIX веке. Проявлением его стало не только активное развитие разнообразных экономических отношений (от «неофициального влияния» прибрежных торговцев, грузоперевозчиков и консулов до более непосредственного воздействия на плантаторов, строителей железных дорог и горнопромышленников^{239})) но и проникновение в страны «третьего мира» разного рода исследователей, авантюристов и миссионеров; распространение чисто западноевропейских болезней, а также прозелитизм западных конфессий. Все это происходило как в центральных районах континентов (к западу от Миссури и к югу от Аральского моря), так и в устьях крупных рек Африки и на побережье Тихоокеанских архипелагов. В конечном счете это имело и свои внушительные плюсы в виде хороших дорог, железнодорожного сообщения, телеграфной связи, гаваней и новых общественных зданий, построенных, например, британцами в Индии, и просто ужасающие минусы: постоянные кровопролитные столкновения, насилие, грабежи, сопровождавшие большинство колониальных войн того периода^{240}. Безусловно, те же черты насилия отличали захватнические действия конкистадоров времен Кортеса и позже, но теперь все происходило намного быстрее. В 1800 году европейцы контролировали 35% поверхности земли, в 1878 году — уже 67%, а в 1914-м — более 84%^{241}.

Использование паровых двигателей и механизация производства позволили Европе обрести значительные экономические и военные преимущества. Усовершенствование дульнозарядного оружия (капсюли, нарезные каналы и т. д.) было поистине зловещим. Изобретение же оружия, заряжаемого с казенной части (что значительно увеличило его скорострельность), позволило сделать еще более значительный шаг вперед в военно-техническом оснащении. А появление пулеметов Гатлинга и Максима и легкой полевой артиллерии добавило последние штрихи к «революции с точки зрения огневой мощи»,^практически не оставившей аборигенам, вооруженным по старинке, никаких шансов на успешное сопротивление. Кроме того, со спуском на воду первой паровой канонерской лодки стало понятно, что уже давно утвердившаяся в морях и океанах власть Европы теперь имеет все шансы распространиться на внутренние воды отдельных стран и континентов через основные водные артерии — Нигер, Инд, Янцзы и пр. Так, во время «опиумной войны» 1841–1842 годов мобильность и огневая мощь броненосца «Немезида» стала кошмаром для китайских сил обороны, сопротивление которых корабль подавлял без особых усилий^{242}. Безусловно, непростой природный ландшафт (например, в Афганистане) тормозил продвижение политики военного империализма в отдельных неевропейских странах, местные жители которых также начали применять новое оружие и тактику ведения военных действий (как это сделали сикхи и алжирцы в 1840-х годах), вследствие чего сопротивление там было более ожесточенным. Но всякий раз, когда столкновение происходило на открытых пространствах, когда армии Запада могли развернуть свои пулеметы и артиллерию, трагичный исход для противной стороны не вызывал сомнений. Возможно, примером самой большой несоразмерности потерь участников сражения являются события под Омдурманом, имевшие место в конце XIX века (1898), когда всего за несколько часов боя армия Китченера практически только огнем пулеметов Максима и винтовок Ли-Энфилда уничтожила порядка 11 тыс. дервишей, потеряв при этом лишь 48 человек. Подобный разрыв в огневой мощи, образовавшийся из-за разницы уровней промышленного развития, означал, что ведущие страны обладали в 50 и даже в 100 раз большими ресурсами, чем отсталые государства. Мировое господство западного мира, которое подразумевалось еще со времен Васко да Гамы, теперь стало безграничным и абсолютным.