Китайская эквилибристика
Проблема совмещения задачи модернизации вооружения с социальными нуждами народа и необходимостью направлять все имеющиеся ресурсы в «производственные» невоенные предприятия сильнее всего ощущается в Китайской Народной Республике (КНР), которая является одновременно самой бедной из крупных держав и, возможно, находится в наименее выгодном стратегическом положении. Тем не менее даже если КНР страдает от некоторых хронических трудностей, ее нынешнее руководство, похоже, развивает амбициозную стратегию, которая в целом более последовательна и перспективна, чем та, что преобладает в Москве, Вашингтоне или Токио, не говоря уже о Западной Европе. Хотя материальные ограничения Китая велики, они в настоящее время смягчаются экономической экспансией, которая, если ее удастся продолжать, обещает полностью трансформировать страну за несколько десятилетий.
Слабые стороны Китая настолько хорошо известны, что здесь достаточно лишь кратко упомянуть о них. В дипломатическом и стратегическом плане Пекин (небезосновательно) считает себя изолированным и окруженным. Отчасти это связано с политикой Мао по отношению к соседям Китая, но также является следствием соперничества и амбиций других азиатских держав на протяжении предыдущих десятилетий. В китайцах жива память о японской агрессии, которая усиливает ту осторожность, с которой руководство в Пекине расценивает взрывной рост Японии в последние годы. Несмотря на произошедшее в 1970-е годы потепление в отношениях с Вашингтоном, Соединенные Штаты Америки также рассматриваются с некоторым подозрением, особенно когда у власти в них находятся республиканцы, лелеющие идею создания антироссийского блока, питающие симпатию к Тайваню и слишком охотно выступающие против стран «третьего мира» и революционных движений. Будущее Тайваня и более мелких прибрежных островов остается важной проблемой, пусть она и не стоит сейчас слишком остро. Отношения КНР с Индией все еще прохладны и осложняются их связями с Пакистаном и Россией соответственно. Несмотря на недавние «заигрывания» Москвы, Китай не может не считать СССР своей главной внешней опасностью, причем не только из-за множества русских дивизий и воздушных судов, развернутых вдоль границы, но и из-за российского вторжения в Афганистан, а также (что беспокоит китайцев даже больше) военной экспансии на юг поддерживаемого Советами вьетнамского государства. Таким образом, китайцы, примерно как немцы в начале XX века, глубоко задумываются об «окружении», даже когда стремятся упрочить свое место в глобальной системе влияния{1029}.
Более того, этот неудобный разноплановый набор дипломатических задач достался стране не очень сильной в военном или экономическом отношении по сравнению со своими главными соперниками. Несмотря на размер китайской армии в численном выражении, она остается удручающе недооснащенной современными средствами ведения войны. Большинство ее танков, орудий, самолетов и кораблей являются местными версиями российских или западных оригиналов, которые Китай приобрел много лет назад, и, конечно, уступают более поздним и гораздо более совершенным моделям. Нехватка твердой валюты и нежелание становиться слишком зависимой от других стран сводят к минимуму ее закупки иностранных вооружений. Но, может быть, еще сильнее руководство в Пекине беспокоят проблемы боевой эффективности китайских вооруженных сил, вызванные маоистскими репрессиями против профессионалов в армии и опорой на крестьянские ополчения: эти утопические решения отнюдь не помогли в 1979 году в пограничной войне с Вьетнамом, чьи закаленные в боях и хорошо обученные войска уничтожили около 26 тыс. китайских солдат и ранили еще 37 тыс.{1030} В экономическом плане Китай остается далеко позади; даже если привести его официальные данные о ВНП на душу населения, поправленные в соответствии с западными концепциями и экономическими критериями{1031}, этот показатель вряд ли составит больше $500 по сравнению с примерно $13 тыс. во многих развитых капиталистических странах и $5000 в СССР. Поскольку население Китая может увеличиться с сегодняшнего 1 млрд. человек до 1,2–1,3 млрд. к 2000 году, надежды на значительное увеличение личного дохода не велики: даже в следующем столетии среднестатистический китаец будет бедным на фоне жителей ведущих держав. Кроме того, представляется само собой разумеющимся, что трудности, связанные с управлением столь густонаселенной страной, примирением различных групп интересов (партии, армии, чиновников, крестьян) и достижением роста без социальных и идеологических пертурбаций, станут серьезным испытанием даже для самого гибкого и умного руководства. История Китая за минувшее столетие не имеет обнадеживающих прецедентов долгосрочных стратегий развития.
Тем не менее признаки реформ и совершенствования, наблюдаемые в Китае в последние шесть — восемь лет, весьма замечательны и свидетельствуют о том, что этот период руководства Дэн Сяопина может однажды стать для историков чем-то вроде эпохи Кольбера во Франции, начала царствования Фридриха Великого или Японии в десятилетия реставрации Мэйдзи. Иначе говоря, эта страна наращивает свое влияние (во всех смыслах этого слова) любыми действенными средствами, поощряя предпринимательство, личную инициативу и перемены и в то же время с этатистской решимостью направляя события таким образом, чтобы национальные цели достигались как можно более быстро и гладко. Для такой стратегии необходимо четкое видение того, как связаны друг с другом отдельные аспекты государственной политики. Следовательно, она требует сложной эквилибристики: аккуратной регулировки скорости, с которой подобные преобразования могут происходить безопасно, адекватного выделения ресурсов на долгосрочные и краткосрочные нужды, координации внутренних и внешних потребностей государства и (что особенно важно для страны, до сих пор существующей в рамках «модифицированной» марксистской системы) согласования идеологии и практики. Несмотря на уже имеющиеся трудности и те, что могут возникнуть в будущем, развитие Китая к настоящему моменту очень впечатляет.
Хорошей иллюстрацией этого может служить, например, трансформация китайских вооруженных сил после потрясений 1960-х годов. Планируемое сокращение народно-освободительной армии (затрагивающее также военно-морской флот и военно-воздушные силы) с 4,2 до 3 млн. человек представляет собой в действительности укрепление ее реальной мощи, поскольку значительная часть военнослужащих входила во вспомогательные войска и использовалась для строительства железных дорог и несения гражданских обязанностей. Оставшиеся вооруженные силы, вероятно, будут более высокого уровня; внешними признаками этого стали новая форма и восстановление воинских званий, упраздненных Мао за их «буржуазность»; но при этом они будут подкреплены в результате перехода от добровольческой (в значительной степени) армии к призывной (что предоставит в распоряжение государства квалифицированный персонал), реорганизации военных регионов и упорядочения штабов, а также совершенствования подготовки офицеров в академиях, которые тоже возродились после периода маоистской опалы{1032}. Наряду с этим ожидается масштабная модернизация китайского вооружения, которое, несмотря на его многочисленность, сильно устарело. Военно-морской флот страны получит множество новых судов, от эсминцев и эскортных кораблей до быстроходных боевых катеров и даже судов на воздушной подушке; кроме того, Китай построил весьма значительный флот неатомных подводных лодок (107 в 1985 году) — третий по размеру в мире. Его танки теперь оснащены лазерными дальномерами; его самолеты становятся всепогодными и могут похвастаться современными радарами. Все это сопровождается готовностью экспериментировать с крупномасштабными маневрами в современных условиях, максимально приближенных к боевым (в одном из таких учений в 1981 году участвовали шесть-семь китайских армий при поддержке авиации, которая не участвовала в конфликте КНР с Вьетнамом в 1979 году){1033}, и пересмотром стратегии «обороны на выдвинутых рубежах» вдоль границ с Россией в пользу контрударов на некотором отдалении от протяженных и слабо защищенных границ. Военно-морской флот тоже проводит масштабные эксперименты: в 1980 году оперативное соединение из восемнадцати судов преодолело 8000 морских миль в рамках миссии в южной части Тихого океана, чтобы испытать новейшие межконтинентальные баллистические ракеты. (Было ли это, спрашивается, первой значительной демонстрацией силы китайского флота со времен Чжэн Хэ в начале XV века? См. раздел «Китай. Империя Мин» в первой главе.)
Еще более значимым для становления Китая как великой военной державы было чрезвычайно быстрое развитие его ядерных технологий. Хотя первые китайские испытания произошли еще во времена Мао, он публично критиковал ядерное оружие, предпочитая доблести «народной войны»; при Дэн Сяопине, напротив, руководство изо всех сил стремится как можно быстрее включить Китай в ряды современных военных государств. Уже в 1980 году Китай испытывал межконтинентальные баллистические ракеты с дальностью действия в 7000 морских миль (охватывающей не только весь СССР, но и часть территории США){1034}. Годом позже одна из его ракет вывела на орбиту три космических спутника, а значит, он обладает технологией производства многозарядных боеголовок. Большинство ядерных сил Китая наземные, причем средней, а не большой дальности; но теперь к ним добавились новые ракеты с многозарядными боеголовками, и, возможно, самым значительным шагом (с точки зрения ядерного сдерживания) является флот ракетных субмарин. С 1982 года Китай проводит запуски баллистических ракет с подводных лодок и работает над улучшением как дальности, так и точности. Есть также сообщения о китайских экспериментах с тактическим ядерным оружием. Все это подкрепляется масштабными исследованиями и нежеланием замораживать разработку ядерного оружия в соответствии с международными соглашениями, поскольку это было бы выгодно нынешним великим державам.
В противовес этим свидетельствам военно-технологической силы можно легко указать и на сохраняющиеся признаки слабости. Всегда существует значительный временной разрыв между производством первых прототипов оружия и серийным выпуском испытанных моделей; это особенно справедливо для страны, не располагающей огромными капиталами или научными ресурсами. Тяжелые неудачи, такие как возможный взрыв подводной лодки при попытке запуска ракеты; отмена или замедление военных программ; отсутствие опыта производства металлических сплавов, современных реактивных двигателей, радиолокационного и навигационного оборудования и средств связи все еще затрудняют движение Китая в сторону реального военного равенства с СССР и США. Его ВМФ, несмотря на учения в Тихом океане, еще далек от того, чтобы считаться «флотом голубой воды» (то есть способным действовать на просторах мирового океана), а его ракетные подводные лодки еще долго будут отставать от атомных субмарин «большой двойки», вкладывающей огромные средства в разработку гигантских типов (классов «Огайо» и «Альфа»), которые могут погружаться глубже и идти быстрее любых своих предшественников{1035}. Наконец, нельзя не вспомнить о финансовой стороне вопроса, ведь до тех пор, пока Китай тратит примерно одну восьмую от оборонных бюджетов сверхдержав, ему не удастся достичь полного паритета с ними, а значит, он не может планировать обзавестись всеми видами оружия или подготовиться к любой мыслимой угрозе.
Тем не менее даже существующие военные возможности Китая позволяют ему иметь гораздо более значительное влияние, чем несколько лет назад. Улучшения в области подготовки, организации и оснащения обеспечат КНР более надежную, чем в последние два десятилетия, позицию для противодействия региональным соперникам, таким как Вьетнам, Тайвань и Индия. Даже военное преимущество Советского Союза теперь не будет столь подавляющим. Если противоречия в Азии приведут к русско-китайской войне, то руководство в Москве может счесть политически нецелесообразным санкционировать мощные ядерные удары по Китаю из-за реакции мирового сообщества, а также из-за непредсказуемости американского ответа; но если все-таки случится ядерный конфликт, то перспектива «гарантированного» уничтожения Советами китайских ракет наземного и (особенно) морского базирования, прежде чем Китай успеет ответить, становится все менее вероятной. С другой стороны, в случае традиционных боевых действий советская проблема останется острой. То, что Москва всерьез рассматривает возможность войны, подтверждается развертыванием около пятидесяти российских дивизий (в том числе шести-семи танковых) в двух военных округах к востоку от Урала. И хотя можно предположить, что такие силы способны дать отпор семидесяти или более китайским дивизиям, дислоцированным в приграничной зоне, их превосходства вряд ли хватит для решительной победы, особенно если китайцы выиграют время за счет пространства, чтобы ослабить последствия советского блицкрига. По мнению многих наблюдателей, сегодня можно говорить о «примерном паритете», «равновесии сил» в Центральной Азии{1036}, и если это действительно так, то стратегические последствия выходят далеко за пределы монгольского региона.
Но самый важный аспект боевой мощи Китая в долгосрочной перспективе прослеживается совсем в другом, а именно в удивительно стремительном росте китайской экономики за последние несколько десятилетий, который, скорее всего, сохранится и в будущем. Как отмечалось в предыдущей главе, еще до коммунистической власти Китай имел серьезные производственные мощности, хотя это и скрадывалось огромными размерами страны, преимущественно крестьянским составом населения и негативными последствиями войн и гражданских конфликтов. Создание марксистского режима и наступление мира внутри страны позволило резко увеличить объемы производства, а государство стало активно поощрять как сельскохозяйственный, так и промышленный рост, хотя иногда (например, при Мао) это делалось причудливыми и контрпродуктивными методами. В 1983 — 1984 годах один наблюдатель отмечал, что «с 1952-го ежегодные темпы роста в промышленности и сельском хозяйстве Китая достигли примерно 10 и 3% соответственно, а общего роста ВНП — 5–6% в год»{1037}. Даже если эти цифры далеки от успехов ориентированных на экспорт азиатских «торговых государств» вроде Сингапура или Тайваня, они все равно весьма впечатляющи для столь большой и густонаселенной страны, как Китай, и легко транслируются в значительную экономическую мощь. К концу 1970-х годов, согласно расчетам, китайская индустриальная экономика была сопоставима (или даже превосходила) советскую и японскую образца 1961 года{1038}. Кроме того, стоит еще раз заметить, что эти средние темпы роста были достигнуты несмотря на период так называемого большого скачка (1958–1959), разрыв с Россией и отвод советских фондов, ученых и проектов в начале 1960-х годов, а также несмотря на потрясения культурной революции, которая не только затруднила промышленное планирование, но и почти на целое поколение подорвала всю образовательную и научную систему. Если бы не эти события, общий китайский рост оказался бы еще быстрее; это косвенно подтверждается тем фактом, что за последние пять лет реформ Дэн Сяопина сельское хозяйство росло в среднем на 8%, а промышленность — на 12% в год!{1039}
Аграрный сектор не только открывает перед Китаем широкие возможности, но и в значительной степени остается его слабым местом. Восточноазиатские методы орошаемого рисоводства чрезвычайно продуктивны с точки зрения урожайности на гектар, но исключительно трудоемки, что затрудняет переход, скажем, на крупномасштабные механизированные формы сельского хозяйства, используемые в американских прериях. Тем не менее поскольку сельское хозяйство обеспечивает свыше 30% ВВП Китая и в нем занято 70% населения, то упадок или просто замедление в этом секторе стали бы тяжелым бременем для всей экономики, как это зримо произошло в Советском Союзе. Проблему усугубляет перенаселенность. Китай и так уже пытается прокормить миллиард человек, имея лишь 250 млн. гектар пахотных земель (для сравнения: США с их 230 млн. человек населения располагают 400 млн. акров сельхозкультур){1040}; удастся ли ему прокормить еще 200 млн. китайцев к 2000 году, не увеличивая зависимость от импорта продуктов питания, который негативно сказывается на платежном балансе и таит в себе стратегические издержки? Трудно получить однозначный ответ на этот важный вопрос, в том числе потому, что разные эксперты указывают на разные аспекты. С одной стороны, традиционный китайский экспорт продовольственных товаров постепенно снижается на протяжении вот уже трех последних десятилетий, а в 1980 году Китай даже ненадолго стал неттоимпортером{1041}. С другой стороны, китайское правительство выделяет огромные научные ресурсы на достижение «зеленой революции» по индийской модели, а поощрение Дэн Сяопином рыночных реформ, наряду со значительным повышением закупочных цен на сельхозпродукцию (без повышения ее стоимости в городах), привело к огромному скачку в производстве продуктов питания за последние полтора десятилетия. В период с 1979 по 1983 год, когда почти вся остальная часть земного шара страдала от экономического кризиса, 800 млн. китайцев в сельской местности увеличили свои доходы примерно на 70%, а по потреблению калорий почти сравнялись с бразильцами и малайцами. «В 1985 году китайцы произвели на 100 млн. тонн зерна больше, чем десять лет назад, что является едва ли не самым внушительным приростом в истории»{1042}. По мере того как население множится и включает в свой рацион все больше мяса (из-за чего требуется дополнительно увеличивать производство зерна), задача обеспечения этого растущего потребления усложняется, ведь площадь доступных посевных земель остается ограниченной, а рост урожайности, вызванный применением удобрений, скоро неизбежно замедлится. Тем не менее имеющиеся данные свидетельствуют, что с этой частью своей сложной эквилибристики Китай пока справляется довольно-таки успешно.
Еще важнее, чтобы сохранился китайский вектор идустриализации, хотя с точки зрения внутренней политики этот трюк кажется даже более сложным. Здесь мешают не только низкая покупательная способность населения, но и долгие годы грубого планирования советского и восточноевропейского типа. Направленные на «либерализацию» меры последних лет (приведение государственной отрасли в соответствие с коммерческими реалиями качества, цены и рыночного спроса, поощрение создания мелких частных предприятий и сильное расширение внешней торговли{1043}) вызвали впечатляющий рост производства, но также и многие проблемы. Создание десятков тысяч частных предприятий насторожило партийных идеологов, а повышение цен (вызванное, вероятно, не только «спекуляцией», но и необходимой адаптацией к рыночным издержкам) обернулось недовольством городских рабочих, чьи доходы не растут так же быстро, как доходы крестьян или предпринимателей. Вдобавок бум иностранной торговли незамедлительно привел к активному ввозу импортных товаров, а следовательно, и к дефициту торгового баланса. Сделанные премьер-министром Чжао Цзыяном в 1986 году заявления о том, что ситуация несколько вышла «из под контроля» и что теперь требуется «консолидация», наряду с анонсированным снижением целевых показателей роста свидетельствуют о сохранении внутренних и идеологических проблем{1044}..
Тем не менее примечательно, что даже после пересмотра планируемые темпы роста составляют внушительные 7,5% в год (против 10% с 1981 года). Одного этого было бы достаточно, чтобы удвоить ВНП Китая менее чем за десять лет (десятипроцентный рост позволил бы сделать то же самое за семь лет), и по ряду причин экономисты, похоже, считают, что такая цель действительно достижима. Во-первых, китайский уровень сбережений и инвестиций с 1970 года уже долгое время превышает 30% ВВП, и хотя данное обстоятельство создает некоторые проблемы (уменьшая долю, доступную для потребления, что компенсируется за счет ценовой стабильности и равенства доходов, которые, в свою очередь, мешают предпринимательству), оно означает также, что в стране имеются крупные средства, доступные для капиталовложений в производство. Во-вторых, существуют огромные возможности для экономии: Китай является одной из самых расточительных стран с точки зрения потребления энергии (что вызвало сокращение его довольно значительных запасов нефти), но начатые после 1978 года реформы в области энергетики позволили значительно снизить затраты на одну из главных расходных статей промышленности и таким образом высвободили деньги для инвестиций в другие области или для сферы потребления{1045}. Кроме того, Китай только сейчас начинает приходить в себя от последствий культурной революции. После десяти с лишним лет, в течение которых китайские университеты и научно-исследовательские институты были закрыты (или вынуждены работать в абсолютно контрпродуктивных направлениях), необходимо, разумеется, время, чтобы догнать научно-технический прогресс других стран. «Только в таком контексте», как было замечено несколько лет назад,.
можно понять роль тысяч ученых, которые на год, два или несколько лет отправились в США и другие страны Запада в конце 1970-х годов… Уже к 1985 году (и уж точно к 1990-му) Китай будет иметь тысячи высококвалифицированных ученых и технических специалистов, знакомых с новейшими достижениями в своих сферах. Еще десятки тысяч их коллег, получивших образование как на родине, так и за рубежом, укомплектуют институты и предприятия, которые будут реализовывать программы, нацеленные на модернизацию китайских промышленных технологий в соответствии с лучшими международными стандартами, по крайней мере в стратегических областях{1046}.
Таким же образом, только после 1978 года, в эпоху поощрения (хотя и выборочного) внешней торговли и инвестиций, китайские управленцы и предприниматели получили возможность свободно выбирать из множества высокотехнологичных устройств, патентов и производственного оборудования западных компаний, которые весьма сильно преувеличивали размеры китайского рынка для таких товаров. Несмотря на желание пекинского правительства контролировать объем и содержание внешней торговли (или, скорее, в результате этого), вполне вероятно, что импорт будет намеренно выбран для стимулирования экономического роста.
Последний и, пожалуй, самый замечательный аспект китайского «рывка ради роста» заключается в очень жестком контроле расходов на оборону, призванном не допустить потребления вооруженными силами ресурсов, необходимых в других сферах. По мнению Дэн Сяопина, оборона должна оставаться именно четвертой из пресловутых китайских «четырех модернизаций» после сельскохозяйственной, промышленной и научной; и хотя трудно получить точные данные о китайских военных расходах (в основном из-за разногласий в методах расчета){1047}, очевидно, что доля ВНП, выделяемая на вооруженные силы, сокращается вот уже пятнадцать лет, возможно, с 17,4% в 1971 году (согласно одному источнику) до 7,5% в 1985-м{1048}. Это, в свою очередь, может вызывать недовольство среди военных и тем самым обострять внутренние споры вокруг экономических приоритетов и политики; и этот подход явно придется пересмотреть в случае повторения серьезных пограничных столкновений на севере или юге. Тем не менее тот факт, что расходы на оборону занимают подчиненное место, является, вероятно, самым важным на сегодняшний день доказательством полной сосредоточенности Китая на экономическом росте и резко контрастирует как с советской одержимостью «военной безопасностью», так и с увеличением оборонного бюджета администрацией Рейгана. Как отмечают многие эксперты{1049}, с учетом нынешнего ВНП Китая и размера его национальных сбережений и инвестиций для него не составит большой проблемы начать тратить на оборону намного больше текущих $30 млрд. Но поскольку он предпочитает этого не делать, можно утверждать, что Пекин убежден в необходимости многократного умножения производства и богатства, без которых нельзя гарантировать долгосрочную безопасность страны.
Подытоживая, можно сказать, что «остановить этот рост может лишь война с Советским Союзом или затяжной период политического хаоса вроде культурной революции. Управленческие, энергетические и аграрные проблемы Китая серьезны, но их испытывают (и преодолевают) все развивающиеся страны в процессе роста»{1050}; Возможно, это заявление покажется чрезмерно радужным, но даже оно звучит весьма сдержанно на фоне последних расчетов журнала Economist, согласно которым, при условии сохранения Китаем среднегодового роста в 8% (который руководство страны называет «реалистичным»), он превзойдет британские и итальянские показатели ВНП задолго до 2000 года и окажется далеко впереди любой европейской державы к 2020 году[59].
График 2. Прогноз ВНП Китая, Индии и некоторых стран Западной Европы на период 1980–2020.
Источник: The Economist / IMF
Самой большой ошибкой было бы предполагать, что такого рода прогноз, основанный на стольких изменчивых факторах, может сбыться в точности. Но общий вывод все-таки справедлив: Китай достигнет очень большого ВНП за относительно короткий промежуток времени, если не произойдет какой-либо серьезной катастрофы; и хотя он останется относительно бедным с точки зрения доходов населения, но будет явно богаче, чем сегодня.
Следует сделать еще три замечания о будущем влиянии Китая на международной арене. Первое (и не столь важное для наших целей): хотя экономический рост страны будет способствовать развитию ее внешней торговли, она не превратится в еще одну Западную Германию или Японию. Сам по себе размер внутреннего рынка столь обширной континентальной державы, как Китай, численность населения и сырьевая база резко уменьшают вероятность его сильной зависимости от зарубежной торговли, какая характерна для более мелких морских «торговых государств»{1051}. Величина трудоемкого сельскохозяйственного сектора и упорное стремление режима не допустить чрезмерной зависимости от импорта продуктов питания также будут противодействовать расширению внешней торговли. Что же действительно вероятно, так это то, что Китай станет наиболее значительным производителем недорогих товаров, в частности текстильных, которые помогут оплачивать западные (или даже русские) технологии, но Пекин явно старается не попасть в зависимость от иностранного капитала, производства или рынков какой-либо одной страны или поставщика. Приобретение зарубежных технологий, инструментов и методов производства будет происходить при условии соблюдения более важных требований китайской эквилибристики. Это не противоречит недавнему вступлению Китая во Всемирный банк и МВФ (и его возможному будущему членству в Генеральном соглашении по тарифам и торговле в Азиатском банке развития), которые свидетельствуют не столько о присоединении Пекина к «свободному миру», сколько о его трезвом расчете, согласно которому выгоднее получить доступ к внешним рынкам и долгосрочным кредитам через международные институты, а не посредством односторонних «договоров» с великими державами или частными банками. Иными словами, такие меры защищают статус и независимость Китая. Второе замечание взаимосвязано с первым: тогда как в 1960-е годы режим Мао, казалось, пристрастился к частым пограничным столкновениям, сегодняшний Пекин предпочитает поддерживать мирные отношения со своими соседями, даже с теми, к которым он относится с подозрением. Как было сказано выше, поддержание мира занимает центральное место в экономической стратегии Дэн Сяопина. Война, пусть даже и региональная, отвлечет ресурсы на вооруженные силы и изменит порядок приоритета китайских «четырех модернизаций». Не исключено, как утверждается в последнее время{1052}, что Китай стал спокойнее воспринимать свои отношения с Москвой просто потому, что его собственные военные усовершенствования позволили достичь примерного паритета в Центральной Азии. Добившись «равновесия сил» или, по крайней мере, достаточной обороноспособности, Китай смог сосредоточиться на экономическом развитии.
Однако даже если его намерения являются сугубо мирными, Китай решительно заявляет о своем стремлении сохранить полную независимость и критикует военные интервенции двух сверхдержав за рубежом. Даже на Японию китайцы продолжают смотреть с опаской, ограничивая ее долю импорта и экспорта в торговле и отговаривая Токио от слишком активного участия в разработке Сибири{1053}. Отношение Китая к Вашингтону и Москве гораздо более обдуманное — и критическое. Все советские предложения по улучшению отношений и даже возвращению советских инженеров и ученых в Китай в начале 1986 года не изменили принципиальной позиции Пекина, сводящейся к тому, что реальное улучшение невозможно, пока Москва не пойдет на уступки в некоторых, если не во всех из трех нерешенных вопросов: вторжение СССР в Афганистан, советское участие во Вьетнаме, а также давний спор о центрально-азиатских границах и безопасности{1054}. С другой стороны, политика США в Латинской Америке и на Ближнем Востоке неоднократно осуждалась Пекином (как, впрочем, и аналогичные операции русских в тропиках). Будучи экономически одной из «менее развитых стран» и неизбежно с подозрением воспринимая доминирование белой расы на земном шаре, Китай, конечно же, критикует вмешательство сверхдержав, даже если и не является официально страной «третьего мира» и даже если эти критические замечания кажутся сегодня довольно мягкими по сравнению с громоподобными высказываниями Мао в 1960-е годы. При этом, несмотря на прежнюю (и все еще весьма ощутимую) враждебность к российским притязаниям в Азии, китайцы сомневаются в искренности американцев, дискутирующих о том, когда и как следует разыгрывать «китайскую карту»{1055}. По мнению Пекина, периодически необходимо склоняться в сторону России или (вероятнее, из-за китайско-советских споров) к Соединенным Штатам Америки по мере включенности, например, в совместный мониторинг российских ядерных испытаний или обмен информацией по Афганистану и Вьетнаму, но в идеале следует держаться на равном от них отдалении и действовать так, чтобы обе эти державы добивались расположения Поднебесной.
В этом смысле значение Китая как действительно независимого игрока на сегодняшней (и будущей) международной арене растет благодаря тому, что, за неимением лучшего слова, можно назвать китайским «стилем» взаимодействия с другими державами. Джонатан Поллак высказался об этом столь удачно, что его стоит процитировать:
Вооружение, экономическая мощь и силовой потенциал сами по себе не объясняют влияния Китая в глобальном соотношении сил. Если его стратегическая роль считается скромной, а экономические показатели — в лучшем случае неоднозначными, то чем обусловлено то большое значение, которое ему придают Вашингтон и Москва, и то пристальное внимание, которое на него обращают политики в других мировых столицах? Ответ на этот вопрос заключается в том, что, хотя сам Китай называет себя ущемленным и притесняемым государством, он очень хитро и даже дерзко использует имеющиеся в его распоряжении политические, экономические и военные ресурсы. По отношению к сверхдержавам Пекин применяет стратегию, в разное время состоящую из конфронтации и вооруженных конфликтов, частичного примирения, неофициального урегулирования и дистанцированности, граничащей с расколом, иногда перемежаемых резкой, агрессивной риторикой. В результате Китай становится всем для всех стран, причем многие не знают, что думать, и даже беспокоятся о его долгосрочных намерениях и направлениях развития.
Справедливости ради надо признать, что столь неопределенная стратегия иногда таит в себе существенные политические и военные риски. Тем не менее именно эта стратегия обусловила высокое доверие к позиции Китая как новой крупной державы. Китай часто действует вопреки предпочтениям или требованиям обеих сверхдержав; порой он ведет себя совсем не так, как ожидают другие. Несмотря на кажущуюся уязвимость, Китай не оказался податливым и уступчивым в отношениях с Москвой или Вашингтоном… По всем этим причинам Китай занял особое международное положение, став участником многих важных политических и военных конфликтов послевоенного периода — и одновременно государством, которое трудно поместить в ту или иную политическую или идеологическую категорию… Действительно, в определенном смысле Китай следует считать кандидатом на роль самостоятельной сверхдержавы, не подражающей СССР или США, но следующей уникальному курсу Пекина в мировой политике. В долгосрочном плане Китай представляет собой чрезвычайно значительную политическую и стратегическую силу, которую нельзя рассматривать как дополнение к Москве или Вашингтону или просто как рядовую страну{1056}.
И наконец, последнее замечание: хотя Китай в настоящий момент жестко контролирует военные расходы, он не намерен оставаться стратегическим «легковесом» в будущем. Напротив, чем больше Китай заботится о своей экономической экспансии в этатистском, кольбертистском духе, тем большие политические последствия будет иметь такое развитие событий. Это особенно вероятно, если вспомнить, какое внимание Китай уделяет расширению своей научно-технической базы, и то, сколь впечатляющие шаги уже были сделаны им в области ракетостроения и ядерного вооружения при менее значительных размерах этой базы. Такая забота об укреплении экономического базиса страны ценой сокращения немедленных инвестиций в вооружение вряд ли удовлетворяет китайских генералов (которые, подобно всем силовикам, предпочитают краткосрочные методы достижения безопасности долгосрочным). Тем не менее, как точно заметил Economist:
Тем [китайским] военным, которые готовы дождаться результатов [экономических] реформ, терпение сулит большую выгоду. Если планы господина Дэн Сяопина по развитию экономики будут в целом реализованы и объем китайского производства увеличится вчетверо, как планируется, в период с 1980 по 2000 год (что, конечно, непросто), тогда через 10–15 лет гражданская экономика наберет достаточные обороты, чтобы быстро подтянуть и военный сектор. И вот тогда армии Китая, его соседям и крупным державам действительно будет о чем задуматься{1057}.
Остается только добавить, что это лишь вопрос времени.