Истинные победители военных кампаний 1660–1763 годов
Когда Людовик XIV в марте 1661 года полностью взял управление Францией в свои руки, ситуация в Европе особенно благоприятствовала молодому монарху, который был решительно настроен на то, чтобы навязать ей свои взгляды{166}. На юге Испания продолжала изматывать себя безуспешными попытками вернуть под свой контроль Португалию. По ту сторону Ла-Манша восстановленная монархия в лице Карла II искала новую опору, а английских коммерсантов переполняло чувство ревности к голландцам. На севере недавняя война сильно ослабила как Данию, так и Швецию. В Германии протестантские правители с подозрением наблюдали за любыми попытками Габсбургов улучшить свое положение, но у имперского правительства в Вене хватало проблем с Венгрией и Трансильванией, а немного позже еще и с возрожденным Османским государством. Польша все больше слабела под ударами шведов и русских. Так что французская дипломатия в лучших традициях Ришелье могла легко воспользоваться сложившейся ситуацией, натравив португальцев на Испанию, венгров, турок и германских правителей на Австрию, а англичан на голландцев, и между тем упрочить собственное географическое положение (а также увеличить численность армии), подписав в 1633 году со Швейцарией мирное соглашение. В результате у Людовика XIV было достаточно времени, чтобы утвердиться в качестве абсолютного монарха и решить все внутренние проблемы, терзавшие французское правительство на протяжении последнего столетия. А что еще важнее, это дало Кольберу, Ле Телье и другим ключевым министрам кабинета возможность полностью перестроить структуру правительства и щедро финансировать армию и флот, дабы «король-солнце» мог снискать себе славу{167}.
В первые годы своего правления Людовику было проще всего попытаться «скруглить» границы Франции — во многом благодаря ухудшению англо-голландских отношений, переросших к 1665 году в открытый военный конфликт (вторая англо-голландская война). Хотя Франция и обязалась поддержать Соединенные провинции, но фактически не принимала активного участия в морских кампаниях, зато готовилась к вторжению в южную часть Нидерландов, до сих пор принадлежавшую слабеющей Испании, которое она наконец предприняла в мае 1667 года, быстро захватывая город за городом. То, что произошло дальше, является одним из первых примеров быстрой смены дипломатического вектора в этот период истории. Англичане и голландцы, вымотанные войной, невыгодной для обеих сторон, опасаясь слишком больших аппетитов французов, уже в июле заключили Бредское соглашение о мире и вместе со шведами решили стать «посредниками» во франко-испанском конфликте и тем самым уменьшить возможные выгоды Людовика. Ахенский мирный договор 1668 года позволил достичь поставленной цели, но привел в бешенство французского короля, в конечном счете собравшегося отомстить Соединенным провинциям, которые, по его мнению, были главным препятствием на пути реализации его планов. В течение следующих нескольких лет на фоне тарифной войны, которую вел Кольбер с голландцами, французская армия и флот продолжали наращивать свою мощь. Благодаря эффективной тайной дипломатии Англия и Швеция вышли из альянса с Соединенными провинциями, а австрийцы и германские государства перестали бояться амбициозных планов Франции. К 1672 году французская военная машина, обладая поддержкой английского флота на море, была готова к нападению.
Хотя именно Лондон первым объявил войну Соединенным провинциям, результаты его усилий в третьей англо-голландской войне (1672–1674) были минимальными. Благодаря умелым действиям голландского адмирала де Рюйтера на море, английский флот не мог добиться сколько-нибудь значимых побед, как и армия на суше. В итоге политика правительства Карла II подверглась жесткой критике внутри страны: очевидность политического двурушничества и неумелого управления финансами, а также сильное нежелание связываться с такой автократической католической державой, как Франция, сделали войну непопулярной и вынудили правительство выйти из нее в 1674 году. В ретроспективном плане это свидетельство того, насколько незрелыми и сомнительными были политические, финансовые и административные основы правления в Англии при последних Стюартах{168}. Однако смена политического вектора Лондоном имела важное международное значение, отчасти здесь отразилась и широко распространившаяся по всей Европе тревога относительно проектов Людовика XIV. Уже на следующий год правильная голландская дипломатия и обещанные субсидии сделали свое дело — нашлось немало стран, готовых бросить вызов Франции. К союзу присоединились германские княжества, Бранденбург (чья армия в 1675 году разбила под Фербеллином войска Швеции, последнего партнера Франции), Дания, Испания и Габсбургская империя. Нельзя сказать, что у подобного рода коалиции было достаточно сил, чтобы сокрушить Францию: большинство стран-участниц имели сравнительно небольшие армии и почти у каждой был тлеющий конфликт на собственных границах, поэтому центром антифранцузского союза по-прежнему оставались Соединенные провинции во главе с Вильгельмом Оранским. Но водная преграда на севере и уязвимость линии фронта французской армии при противостоянии с любым противником в Рейнланде — свидетельство того, что Людовик сам не смог извлечь из своей внешней политики значительной выгоды. Такая же патовая ситуация сложилась и на море: французский флот контролировал Средиземноморье, голландская и датская флотилии — Балтику, но никто из стран не доминировал на пути в Вест-Индию. Война негативно повлияла как на французскую, так и на голландскую торговлю, от чего косвенную выгоду получили такие нейтральные страны, как Англия. К 1678 году амстердамские торговцы фактически заставили собственное правительство заключить сепаратный мир с Францией, что, в свою очередь, означало невозможность для германских государств (зависящих от голландских субсидий) продолжать войну самостоятельно.
И хотя Неймегенский мир, заключенный в 1678–1679 годах, положил конец открытому противостоянию, неприкрытое желание Людовика XIV «скруглить» северные границы Франции, его стремление стать «властителем Европы» и тот тревожный факт, что в мирное время он содержал 200-тысячную армию, не могли не беспокоить как немцев, голландцев, испанцев, так и англичан{169}. Однако это не означало готовности государств немедленно возобновить военные действия. Голландские торговцы предпочитали торговать в мирных условиях, германские правители, как и английский король Карл II, были привязаны к Парижу субсидиями, а Габсбургская империя отчаянно сражалась с турками. Поэтому, когда Испания в 1683 году пыталась защитить свои Люксембургские владения от поползновений Франции, ей пришлось бороться с армией Людовика в одиночку и в итоге потерпеть неизбежное поражение.
Вместе с тем начиная с 1685 года ситуация в Европе начала складываться для Франции не лучшим образом. Преследование гугенотов потрясло всю протестантскую Европу. В последующие два года турки были разгромлены и выгнаны из окрестностей Вены, а император Леопольд, овеянный славой и обладающий достаточными военными ресурсами, мог наконец обратить внимание на запад. В сентябре 1688 года обеспокоенный французский король решил вторгнуться в Германию, превратив тем самым европейскую «холодную» войну в «горячую». Действия Франции мало того что заставили ее континентальных противников встать в открытую конфронтацию, но и позволили Вильгельму Оранскому взойти на английский трон вместо дискредитировавшего себя Якова II.
Таким образом, к концу 1689 года Франция оказалась один на один с Соединенными провинциями, Англией, Габсбургской империей, Испанией, Савойей и крупнейшими германскими государствами{170}. Но этот альянс на самом деле не был таким уже грозным, как может показаться на первый взгляд. Его ядром являлись англо-голландские силы и армии германских государств. Несмотря на определенную несоизмеримость данной группировки, она обладала достаточной решимостью, финансовыми ресурсами, сухопутными и морскими вооруженными силами, достаточными для противостояния Франции эпохи правления «короля-солнце». Еще десять лет назад Людовик, возможно, и имел перевес в силах и ресурсах,, но французские финансы и торговля после смерти Кольбера находились в достаточно плачевном состоянии, и ни армия, ни флот (хотя и превосходящие противника по численности) не были готовы к длительным военным действиям на отдаленных территориях. Нанесение быстрого поражения одному из основных союзников могло вывести Францию из этого тупика. Но кто станет этой целью и готов ли был Людовик к столь смелому шагу? Три года «король-солнце» колебался, и когда в 1692 году он наконец отправил через Ла-Манш 24-тысячную экспедицию, «морские державы» оказались настолько сильны, что просто разгромили французскую эскадру с десантом у мыса Барфлер, а затем под Ла-Хогом{171}.
Начиная с 1692 года конфликт на море превратился в тихую, изнуряющую и губительную для всех сторон войну, направленную на разрушение внешней торговли. В рамках принятой стратегии нарушения коммерческих связей противника французское правительство всячески поощряло своих каперов, нападавших на английские и голландские торговые суда, что, в свою очередь, позволяло военному флоту страны в меньшей степени заниматься такого рода операциями. С другой стороны, флот союзников приложил все силы для того, чтобы увеличить давление на экономику Франции, устроив ей торговую блокаду и лишив, таким образом, голландцев возможности поддерживать коммерческие отношения с врагом, что у них уже вошло в привычку. Ни одна из предпринятых мер не поставила противника на колени, но каждая из них усилила экономическое бремя войны, делая ее непопулярной среди торговцев и крестьян, которые уже пострадали от последствий плохих урожаев. Наземные кампании также превращались в дорогую, затяжную борьбу с крепостями и преодоление водных путей: крепости Вобана сделали Францию фактически неприступной, но подобные же препятствия не позволили и французской армии быстро продвинуться в Голландии или рейнском Пфальце. Каждая из сторон конфликта выставила больше 250 тыс. солдат. Затраты на поддержание такой армии были запредельными даже для этих богатых стран{172}. И несмотря на одновременные кампании за пределами Европы (в Вест-Индии, на Ньюфаундленде, в Акадии и Пондишери), ни одна из них не была столь значительной, чтобы изменить баланс сил как на суше, так и на море. Так что к 1696 году, когда жалобы на слишком высокие налоги зазвучали и со стороны английских консерваторов в лице крупнейших землевладельцев, и со стороны амстердамских бюргеров, а Франция страдала от нехватки продовольствия, у Вильгельма и Людовика было уже достаточно причин для того, чтобы найти компромиссное решение в своем споре.
В результате Рисвикский мирный договор (1697) хотя и оставлял за Людовиком XIV ряд его завоеваний, в общем и целом вернул все на довоенный уровень. Тем не менее итоги этой Девятилетней войны (1689–1697) не были столь уж незначительными, как представляли себе ее современники. Вне всякого сомнения, война охладила пыл Франции относительно расширения своих владений на суше, а также ослабила ее влияние на море. В 1688 году произошла «Славная революция», Англия обезопасила свои ирландские рубежи, упрочила свое финансовое положение и модернизировала армию и флот. Установился неписаный англо-голландско-германский закон по защите Фландрии и Рейнской области от захвата Францией. Хоть и высокой ценой, но политический плюрализм в Европе был восстановлен.
Учитывая настроения, царившие среди измученных войной жителей большинства столиц, возобновление конфликта едва казалось возможным. Однако когда внуку Людовика в 1700 году было предложено стать наследником испанского трона, «король-солнце» увидел в этом идеальную возможность для расширения власти Франции. Вместо того чтобы пойти на компромисс со своими потенциальными конкурентами, он от имени своего внука внезапно захватил южную часть Нидерландов и получил исключительные права на торговые концессии для французских коммерсантов на бескрайних просторах огромной Испанской империи в Западном полушарии. Эти и другие провокации со стороны французского короля стали очередным тревожным звонком для англичан и голландцев — достаточным для того, чтобы заставить их в 1701 году присоединиться к Австрии в составе другой коалиции и изо всех сил пытаться помешать реализации желаний Людовика XIV. Началась Война за испанское наследство.
И снова общий баланс сил и налоговых ресурсов говорил о том, что каждый из союзов может нанести противнику серьезный урон, но не сокрушить его окончательно{173}. В определенном смысле Людовик был сильнее, чем во время войны 1689–1697 годов. Испанцы с готовностью присягнули его внуку, теперь их Филипп V и Бурбоны могли действовать рука об руку в различных сферах. Французы в финансовом плане, безусловно, получили огромную выгоду от импорта испанского серебра. Кроме того, Франция повысила уровень своего военно-технического оснащения, и в какой-то момент численность ее армии даже достигла полумиллионной отметки. Однако австрийцы, балканским границам которых к тому времени почти ничто не угрожало, в этой войне играли уже более значительную роль, чем в предыдущей. И самое главное, преисполненное, решимости британское правительство вынуждено было использовать колоссальные национальные ресурсы в виде существенных субсидий германским союзникам, собственного мощного флота, а также, что необычно, значительных сухопутных сил под командованием блестящего полководца герцога Мальборо. Последний, имея под командованием войска численностью от 40 до 70 тыс. человек — как английских солдат, так и наемников, присоединился к превосходной более чем 100-тысячной голландской армии и примерно такой же по размеру габсбургской армии, чтобы не дать Людовику XIV реализовать свои планы относительно господства в Европе.
Вместе с тем это не означало, что Великий альянс мог навязать свою волю Франции или Испании. Действительно, за пределами этих двух королевств события разворачивались в пользу союзников. Решительная победа армии Мальборо в битве при Бленхейме (1704) нанесла огромный урон франко-баварским соединениям и ликвидировала угрозу вторжения Франции в Австрию. Последующее сражение под Рамильи (1706) позволило англо-голландским войскам освободить большую часть южных Нидерландов, а под Оденарде (1708) — жестко пресечь любые попытки французской армии вернуть потерянные территории{174}.
На море без активного участия в войне основных сил вражеского флота после безрезультатного сражения при Малаге (1704) внушительная английская и более скромная голландская флотилии сумели продемонстрировать все свое превосходство. Для них теперь не составляло большого труда помочь с моря своему новому союзнику — Португалии, которая, в свою очередь, стала готовой базой для кораблей альянса и поставщиком бразильского золота. Теперь можно было отправлять войска в Западное полушарие для завоевания территорий, принадлежавших Франции в Вест-Индии и Северной Америке, а также нападать на испанские морские караваны с золотом и серебром. С захватом Гибралтара английский флот не только получил контроль над выходом из Средиземного моря, но и разделил французские и испанские базы и флотилии. Британские корабли обеспечили захват Менорки и Сардинии, защищали Савойю и итальянское побережье от возможного нападения со стороны французов, а когда союзники перешли в наступление, — прикрывали вторжение имперских войск в Испанию и оказывали поддержку при попытке взять Тулон{175}.
Однако общее превосходство военно-морских сил Великого альянса не спасало торговые суда стран-участниц от нападений французских пиратов. И в 1708 году для снижения потерь английский военный флот был вынужден заняться также сопровождением коммерческих грузов. Английские фрегаты не смогли ни полностью закрыть французских каперов в Дюнкерке и Жиронде, ни создать абсолютную торговую блокаду Франции, поскольку для этого необходимо было постоянно патрулировать всю франко-испанскую береговую линию. Даже захват судов с зерном из французских портов на протяжении всей суровой зимы 1709 года не поставил по большей части самодостаточную империю Людовика XIV на колени.
Военные кампании против Франции и Испании еще нагляднее демонстрировали, что альянс способен лишь «ранить», но не «убить». В 1709 году союзническая армия после краткосрочной оккупации Мадрида вынужденно покинула страну, не имея сил удержать ее перед лицом растущей испанской угрозы. На севере Франции англо-голландские войска не смогли устроить врагу второй Бленхейм, и война все больше становилась изматывающей, кровавой и разорительной для казны. Кроме того, в 1710 году в английском правительстве обосновались консерваторы, стремящиеся к миру, который бы отвечал морским и имперским интересам Великобритании и снизил затраты на войну на континенте. Наконец, эрцгерцог Карл, будучи претендентом на испанский трон со стороны альянса, неожиданно стал императором Священной Римской империи, что заставило партнеров отказаться от идеи отдать ему еще и испанскую корону. После одностороннего выхода из войны англичан в начале 1712 года, а позже и голландцев даже император Карл, так страстно желавший стать испанским королем Карлом III, спустя еще один год бесплодных попыток продолжать военную кампанию признал необходимость заключения мира.
Подписание Утрехского (1713) и Раштаттского (1714) мирных договоров положило конец Войне за испанское наследство. Если рассматривать мирные договоренности в целом, очевидно, что в самом выгодном положении оказалась Великобритания{176}. Даже получив Гибралтар, Менорку, Новую Шотландию, Ньюфаундленд и Гудзонов залив, а также торговые концессии в испанском Новом Свете, она не смогла нарушить баланс сил в Европе. Действительно, комплекс из одиннадцати отдельных соглашений, составлявших договоренности 1713–1714 годов, в достаточной степени укрепил равновесие на континенте. Французскому и испанскому королевствам суждено было навсегда остаться разделенными, а в Великобритании было формально утверждено протестантское наследство. Габсбургская империя, потерпев неудачу в Испании, получила южные Нидерланды и Милан (нанеся таким образом еще один удар по могуществу Франции), а также Неаполь и Сардинию. Голландцы сохранили независимость, но Соединенные провинции лишились прежнего влияния на море и в коммерции и теперь были вынуждены сосредоточиться на укреплении своих южных границ. Кроме того, Людовик XIV окончательно потерял возможность реализовать свои династические и территориальные амбиции, а само французское государство было «наказано» семикратным увеличением госдолга, к чему привели среди прочего непомерные траты на войну. Но если на суше существовал баланс сил, то на море безраздельно правила Великобритания. Поэтому неудивительно, что либералы, вернувшиеся к власти после вступления на трон Георга I в 1714 году, так стремились сохранить все положения Утрехтского мирного договора и даже были готовы подписать с Францией отдельное соглашение после смерти главного врага англичан Людовика XIV, умершего через год.
Перераспределение власти среди западноевропейских государств, произошедшее за эти пятьдесят лет нескончаемых войн, было менее существенным, чем на востоке континента. Границы стран там были более условными, а огромными ее участками управляли приграничные феодалы, хорватские нерегулярные войска и казацкие атаманы, а не силы регулярной королевской армии. Даже когда национальные государства начинали воевать друг с другом, это происходило на значительных пространствах, поэтому сторонам приходилось привлекать нерегулярные войска, гусар и т. д., чтобы нанести стратегический удар по позициям противника. В отличие от военных кампаний в исторических Нидерландах, успехи и провалы здесь сопровождались переходом из рук в руки огромных территорий, что делало более наглядными взлеты и падения государств. Например, в этот период Европа стала свидетелем последней серьезной угрозы Вене со стороны турок, а затем — их стремительного поражения и бегства. Грандиозная инициатива австрийцев, немцев и поляков не только спасла в 1683 году столицу империи от турецкой армии, но и вылилась в более масштабную кампанию «Священной лиги»{177}. После большого сражения у Мохача (1687) турки навсегда лишились власти на Венгерской равнине. И несмотря на временную стабилизацию на фронтах из-за отзыва части германских и габсбургских войск для войны с Францией в 16891697 годах, дальнейшие поражения турецкой армии под Сланкаменом (1691) и Зентой (1697) лишь подтвердили наметившуюся тенденцию. Получив возможность сконцентрировать свои ресурсы на балканском фронте и использовать таких полководцев, как принц Евгений Савойский, Габсбургская империя теперь могла самостоятельно противостоять туркам. И хотя она не в силах была организовать свои разнородные земли так же эффективно, как западные монархии, тем не менее ей было гарантировано будущее одного из ведущих европейских государств.
Швеция в этом плане была намного менее удачливой. Как только молодой Карл XII взошел на шведский трон в 1697 году, у соседних государств проснулись хищнические инстинкты. Дания, Польша и Россия имели свои виды на определенные части широко раскинувшейся на балтийских просторах империи, что подвигло их осенью 1699 года выступить против Карла единым фронтом. Очевидную уязвимость шведов поначалу отлично компенсировала собственная огромная армия, блестящий полководческий дар монарха и англо-голландская поддержка с моря. Именно сочетание всех трех факторов позволило Карлу XII запугать Копенгаген и заставить датчан в августе 1700 года выйти из войны, а спустя три месяца, перебросив свою армию через Балтийское море, разбить русские войска под Нарвой. Опьяненный столь громкой победой Карл в последующие годы сосредоточился на военной кампании в Польше и вторжении в Саксонию.
Историки со своих более поздних позиций предположили, что неразумная концентрация Карла XII на Польше и Саксонии не дала ему разглядеть важные реформы, которые Петр I оперативно проводил в России после поражения под Нарвой{178}. Привлечение большого числа иностранных советников и огромное желание перенять все самое лучшее в войсках западного образца позволили Петру создать собственную мощную армию и флот столь же впечатляющими темпами, какими на болотах был возведен Санкт-Петербург. Когда в 1708 году Карл наконец решил продолжить со своей 40-тысячной армией кампанию против русского царя, вероятно, было уже слишком поздно. Хотя шведская армия выглядела в общем и целом лучше в плане подготовки и умения воевать, чем ее противник, она несла колоссальные потери и вряд ли была способна сокрушить основные силы русской армии. Боевую мощь шведов очень сильно подрывали трудности с логистикой, и по мере продвижения на юг, на Украину, ситуация все больше осложнялась. В итоге зима 1708/1709 годов для войск Карла была очень непростой. Когда наконец в июле 1709 года под Полтавой произошло большое сражение, российская армия значительно превосходила шведскую по численности и имела более выгодные позиции с точки зрения обороны. Это столкновение просто растоптало шведскую армию, а последовавшее за этим бегство Карла через турецкую территорию и долгое изгнание открыли хорошие возможности для его соседей-врагов. К моменту возвращения шведского короля на родину в декабре 1715 года все трансбалтийские владения были растасканы, а часть Финляндии оказалась в руках России.
После еще нескольких лет борьбы (во время которой в очередной схватке с датчанами в 1718 году погиб сам Карл XII) опустошенная, изолированная Швеция наконец вынуждена была признать потерю большей части своих земель на Балтике и подписать в 1721 году Ништадтский мирный договор. В итоге она оказалась во «второй лиге», а к России, наоборот, все начали относиться как к одной из ведущих мировых держав. Достаточно отметить, что после победы над Швецией в 1721 году Петр I стал именоваться императором. Несмотря на последующее ослабление царского флота и отсталость страны, Россия ясно показала, что у нее, как у Франции и Великобритании, «достаточно сил, чтобы действовать самостоятельно как могущественное государство без чьей-либо сторонней поддержки»{179}. Теперь и на западе Европы, и на востоке был, следуя словам Дегио, «противовес концентрации власти в центре»{180}.
Общий баланс политических, военных и экономических сил в Европе был гарантирован наступившей разрядкой в англо-французских отношениях, длившейся почти два десятилетия начиная с 1715 года{181}. Франции в особенности требовалось восстановиться после войны, которая очень сильно подорвала позиции страны во внешней торговле и увеличила размер госдолга до такой степени, что только объем выплаты процентов по нему был сравним со средним уровнем доходов государства. Кроме того, монархии и в Лондоне и в Париже, нисколько не опасавшиеся за собственное наследство, осуждали любые попытки нарушить статус-кво и сочли взаимовыгодным сотрудничать друг с другом по целому ряду вопросов{182}. В 1719 году, например, оба государства использовали военную силу, чтобы не допустить экспансии Испании в Италию. Однако в 1730-х годах рисунок международных отношений вновь изменился. К этому времени французы уже не столь восторженно воспринимали дружбу с англичанами и надеялись вернуть себе позиции европейского лидера. Вопрос наследования французского престола был решен, а несколько лет мира привели к росту благосостояния страны и значительному расширению внешней торговли, что, в свою очередь, стимулировало развитие морского флота. В то время как Франция благодаря своему первому министру де Флери быстро наладила отношения с Испанией и расширила свое дипломатическое влияние в Восточной Европе, Великобритания, во главе правительства которой стоял осторожный последователь изоляционистской политики Уолпол, старалась держаться в стороне от происходящего на континенте. Даже нападение французов на австрийские владения Лотарингию и Милан в 1733 году, а далее на Рейнланд не вызвало какой-либо реакции со стороны англичан. В отсутствие возможности получить хоть какую-то помощь от изоляциониста Уолпола и напуганных голландцев Вена была вынуждена в 1738 году начать мирные переговоры с Парижем. Опираясь на достигнутые военные и дипломатические успехи в Западной Европе, союз с Испанией, почтительное отношение Соединенных провинций и все большую уступчивость Швеции и даже Австрии, Франция достигла авторитета, несравнимого даже с периодом начала правления Людовика XIV. Это стало еще очевиднее год спустя, когда французская дипломатия положила конец австро-русской войне против Османской империи (1735–1739) и вернула туркам многие из территорий, захваченных этими двумя восточными монархиями.
Пока англичане во главе с Уолполом предпочитали игнорировать происходящее в Европе, коммерсантов и оппозиционных политиков все больше беспокоило растущее количество конфликтов в Западном полушарии с союзником Франции — Испанией. Процветающая колониальная торговля и столкновение интересов во время экспансии поселенцев создавали достаточно предлогов для ссор{183}. В итоге это вылилось в англо-испанскую войну, на которую Уолпол согласился в октябре 1739 года с явной неохотой. Возможно, она осталась бы очередным конфликтом в целой череде мелких региональных противостояний между этими двумя странами в XVIII веке, если бы не решение Франции оказать Испании всестороннюю поддержку, в первую очередь в Карибском море. По сравнению с Войной за испанское наследство (1702–1713) Бурбоны имели более выигрышную позицию, чтобы бороться за влияние за океаном, в частности потому, что ни британская армия, ни ее флот не были готовы к завоеванию испанских колоний, чего так сильно желали ученые мужи в Лондоне.
Смерть императора Карла VI и восхождение на престол Марии Терезии, а затем решение Фридриха Великого воспользоваться этим и захватить Силезию зимой 1740/1741 годов полностью изменили ситуацию в Европе и вновь сделали ее центром внимания. Неспособные больше сдерживать себя антиавстрийские круги во Франции всецело поддержали Пруссию и Баварию в их войне за наследство Габсбургов. В свою очередь, это привело к возрождению старого англо-австрийского союза, и осажденная со всех сторон Мария Терезия получила от Лондона существеннее субсидии. Путем денежной помощи, планировавшегося вывода Пруссии (временно) и Саксонии из войны, а также Деттингенского сражения (1743) английскому правительству удалось облегчить положение Австрии, защитить Ганновер и лишить Францию влияния на Германию. После того как в 1744 году англо-французский антагонизм перешел на уровень боевых действий, конфликт усилился. Французская армия двинулась на север через приграничные форты австрийских Нидерландов[23] на оцепеневших от страха голландцев. На море, не встречая сильного сопротивления со стороны флотилии Бурбонов, английский флот сосредоточился на тотальной блокаде французской торговли. За океаном — в Вест-Индии, на реке Святого Лаврентия, в окрестностях Мадраса, вдоль торговых маршрутов в Леванте — не прекращались атаки и контратаки. Пруссия, вновь вступившая в борьбу против Австрии в 1743 году, двумя годами позже в очередной раз покинула альянс. Британские субсидии использовались, чтобы поддерживать австрийцев и оплачивать наемников для укрепления Ганновера и даже русскую армию для защиты Нидерландов. Это был обычный для XVIII века, но дорогой способ ведения войны, и многие англичане жаловались на рост налогов и утроение государственного долга; но со временем еще более истощенная Франция была вынуждена пойти на мир.
География и финансы —, рассмотренные ранее два основных фактора — заставили английское и французское правительства наконец уладить свои разногласия в рамках Ахенского мирного договора (1748). К этому времени голландцы находились во власти французской армии, но могло ли это компенсировать потери, понесенные из-за жесткой морской торговой блокады и утраты основных колоний? И наоборот, какая польза была от захвата англичанами Дуйсбурга на реке Святого Лаврентия и морских побед Ансона и Хоука, если Франция завоевала исторические Нидерланды? В результате дипломатических переговоров все вернулось на довоенные позиции сторон, за одним большим исключением — захваченной Фридрихом Великим Силезии. Ахенский мир даже в свое время, не говоря уже о ретроспективном плане, представлялся скорее временным перемирием, чем долгосрочным соглашением. В итоге Мария Терезия мечтала отомстить Пруссии, Франция задумалась о том, как достичь военного превосходства не только на континенте, но и за океаном, а в Великобритании размышляли, что в следующий раз разгромить врага на континенте можно будет с таким же успехом, как на море и в колониях.
В североамериканских колониях, где в начале 1750-х годов происходили постоянные столкновения британских и французских поселенцев (и те и другие пользовались поддержкой индейцев и местных военных гарнизонов), казалось, даже словом таким — «перемирие» — не умели пользоваться. Правительства государств были практически не способны управлять силами, вовлеченными в конфликт, в большей степени из-за «патриотически настроенных лоббистов» в каждой из стран, которые требовали поддержки колонистов и разделяли идею о том, что надвигается большая битва — не только в долине Огайо и Миссисипи, но и в Канаде, Карибском море, Индии да и во всем остальном мире за пределами Европы{184}. Глядя на тог как каждая из сторон направляет за границу все новые и новые подкрепления и усиливает свой военно-морской флот, в 1755 году и другие государства начали готовиться к новому англо-французскому конфликту. Для Испании и Соединенных провинций, которые теперь явно находились во «второй лиге» и опасались оказаться между двумя монстрами, как между молотом и наковальней, единственным решением в этой ситуации было сохранять нейтралитет, несмотря на связанные с этим трудности, в частности для голландских торговцев{185}.
Вместе с тем восточно-европейские монархии — Австрия, Пруссия и Россия — в 1750-х годах не могли остаться в стороне от войны между англичанами и французами. Во-первых, несмотря на то что часть французов делала ставку на войну на море и в колониях, преобладающим в Париже было мнение о нападении на Великобританию через Ганновер, стратегическую ахиллесову пяту островного государства. Хотя это не только встревожило бы германские государства, но и заставило бы британцев искать и субсидировать союзников для сдерживания французов на континенте. Во-вторых, что более важно, австрийцы были настроены отвоевать у Пруссии Силезию, а русские при Елизавете ждали удобного момента, чтобы наказать грубого, амбициозного Фридриха. У всех этих государств имелись большие армии (у Пруссии более чем 150 тыс. человек, у Австрии почти 200 тыс., у России около 330 тыс.), и каждое из них искало удобный случай для нападения, но все они нуждались в дополнительных субсидиях с Запада, чтобы не сокращать численность своих армий. И наконец, было вполне логично, что если бы один из этих восточных конкурентов нашел «партнера» в лице Парижа или Лондона, то другие присоединились бы к противной стороне.
Таким образом, известная «дипломатическая революция» 1756 года со стратегической точки зрения казалась просто перетасовкой карт. Франция похоронила свои давние разногласия с Габсбургами и присоединилась к Австрии и России в их кампании против Пруссии, в то время как Берлин занял место Вены в качестве континентального союзника Лондона. На первый взгляд, франко-австро-русская коалиция выглядела мощнее. Она была намного сильнее в военном отношении, и уже к 1757 году Фридрих потерял все ранее завоеванные им территории, а англо-германская армия герцога Камберлендского сдалась, поставив под сомнение будущее Ганновера и самой Пруссии. Менорка пала под напором французов. На более отдаленных театрах военных действий Франция и ее союзники также добились значительных успехов. Пересмотр положений Утрехского мирного договора (в случае с Австрией — Ахенского) теперь был более чем возможен.
Но этого не произошло по той простой причине, что англо-прусский союз сохранил свои ведущие позиции в таких важнейших направлениях, как политическое лидерство, финансовое могущество, а также военный опыт, знания и оснащенность армии и флота{186}. Без сомнений, именно благодаря усилиям и умелому руководству Фридриха Пруссия достигла столь блестящих побед на полях битвы. Но все лавры, скорее всего, достались Уильяму Питту-старшему, который не являлся абсолютным монархом, а был одним из политиков, которому пришлось манипулировать обидчивыми и ревнивыми коллегами, изменчивой общественностью, а затем и новым королем и одновременно эффективно претворять в жизнь свою глобальную стратегию. Мерой эффективности не могло быть просто количество захваченных сахарных островов или свергнутых в Индии набобов, которых поддерживала Франция, потому что все эти колониальные достижения, безусловно, имели бы ценность, но временную, если бы противник занял Ганновер и уничтожил Пруссию. Для решительной победы, как со временем понял Питт, правильнее было бы использовать не только ставшую уже традиционной «морскую» стратегию, но и «континентальную», предоставляя значительные субсидии как для собственной армии Фридриха, так и для оплаты большой «наблюдательной армии» в Германии для защиты Ганновера и сдерживания французов.
Но такая политика, в свою очередь, сильно зависела от наличия достаточного количества ресурсов для того, чтобы пережить тяжелое военное время. Фридрих и его налоговые чиновники использовали малейшую возможность, чтобы пополнить казну Пруссии, но ресурсная база страны буквально меркла в сравнении с английской. В разгар войны флот Великобритании насчитывал 120 с лишним линейных кораблей, а ее армия — более 200 тыс. солдат (включая германских наемников), и кроме их содержания стране также приходилось активно поддерживать финансами и Пруссию. В итоге Семилетняя война обошлась британской казне более чем в ?160 млн., из которых ?60 млн. (37%) были заняты на различных денежных рынках. И хотя столь значительный рост госдолга все же начал беспокоить коллег Питта и самому ему стоил кресла в октябре 1761 года, объем внешней торговли страны, а вместе с ним и таможенные отчисления увеличивались, что не могло не сказаться положительно на благосостоянии Великобритании. Это отличный образец преобразования прибыли в могущество и использования британского превосходства на море (например, в Вест-Индии) для повышения национального благосостояния. Вот как звучал наказ английскому послу в Пруссии: «Мы должны быть прежде всего коммерсантами, а уже потом солдатами… торговля и военно-морские силы зависят друг от друга, и… благосостояние состоятельных граждан, являющихся истинными ресурсами этой страны, зависит от того, как идут дела в коммерции»{187}. В отличие от Великобритании, экономика других воюющих стран сильно пострадала во время этого противостояния, и даже во Франции министр Шуазель должен был с сожалением признать, что в нынешнем состоянии Европы колонии, торговля, а в итоге и положение на море должны определять баланс сил на континенте и что Австрия, Россия и Пруссия — это все же государства второго порядка, так как все они не могут начать войну, не получив соответствующее финансирование со стороны коммерчески успешных держав{188}.
Продемонстрированная англо-прусским союзом после первых неудач отличная военная подготовка как на суше, так и на море работала следующим образом. На море мощный британский флот под руководством Ансона надежно блокировал атлантические порты Франции, и у него оставалось еще достаточно сил, чтобы закрыть также Тулон и вернуть Великобритании превосходство в Средиземноморье. Когда дело дошло до морских сражений у Картахены, Лагуша и в бухте Киберон, где Хоук разгромил французскую флотилию под командованием де Конфлана, каждая из побед вновь и вновь подтверждала превосходство британского флота. Более того, блокада теперь не зависела от погодных условий, а хорошо выстроенная система обеспечения позволяла командующим эскадр не думать о провизии и боеприпасах. В итоге она не только задушила значительную часть морской торговли Франции, но и защитила таким образом британскую торговлю и ее территориальную безопасность, а также не позволила французам отправить необходимое подкрепление в Вест-Индию, Канаду и Индию. В 1759 году французские колонии по всему миру перешли в руки Великобритании, приятно дополняя значительную победу англо-германских войск над двумя французскими армиями при Миндене. Когда Испания по глупости присоединилась к военному конфликту в 1762 году, та же самая судьба постигла и ее колонии в Карибском море и на Филиппинах.
Тем временем Бранденбургский дом уже пережил несколько «чудес», и в битвах при Росбахе и Лейтене Фридрих разгромил сначала французскую, а затем австрийскую армию, охладив рвение этих двух стран идти походом на север Германии. После того как Фридрих вновь побил австрийцев в сражениях при Лигнице и Торгау в 1760 году, Вена стала практически банкротом. Вместе с тем потери Пруссии в этих кампаниях (только в 1759 году она потеряла 60 тыс. солдат) постепенно подтачивали могущество государства, а русский противник оказался намного более грозным — отчасти свою роль здесь сыграла глубокая ненависть царицы Елизаветы к Фридриху, но в основном дело было в стойкости русской армии, каждое столкновение с которой превращалось для прусских войск в кровавую битву. И все же несмотря на то, что другая воюющая сторона сбавила темпы своих действий, а Франция, настроенная на достижение соглашения с британским правительством, была расположена к миру, Пруссия нашла в себе силы сдерживать австрийские и русские войска, пока в 1762 году не случилась спасительная для Фридриха смерть Елизаветы. После этого события и последующего стремительного выхода из войны нового царя Петра III ни Австрия, ни Франция не нашли ничего лучше, как пойти на подписание мирного соглашения с возвратом к довоенным позициям в Европе, что в итоге стало настоящим поражением для тех, кто стремился уничтожить Пруссию.
В договоренностях 1762–1763 годов самую большую выгоду вновь получила Великобритания. Даже вернув Франции и Испании захваченные территории, она уже закрепилась в Вест-Индии и западной Африке, фактически лишила французов влияния в Индии и контролировала большую часть североамериканского континента. Таким образом, Великобритания получила доступ к намного более значительным и потенциально богатым территориям, чем Лотарингия, Силезия и прочие области, за которые так жестоко боролись европейские государства. Ко всему прочему, это помогло сдержать реализацию дипломатических и военных амбиций Франции в Европе и, таким образом, сохранило общий баланс сил. Для сравнения отметим: Франция не только потеряла свои владения за границей, но также, в отличие от 1748 года, потерпела неудачу и в Европе; ее отнюдь не блестящая военная кампания продемонстрировала, что центр тяжести стал плавно перемещаться с запада Европы на восток, что фактически подтвердило и общее игнорирование пожеланий Франции во время первого раздела Польши в 1772 году. Все это прекрасно подходило британским политическим кругам, которым было вполне достаточно контролировать все процессы за пределами Европы и которые при этом не стремились взваливать на себя соответствующие обязательства на континенте.