4. Маршалы смотрят искоса

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

4. Маршалы смотрят искоса

Любая вершина — это начало спуска. Вот и в империи Наполеона в то время, когда она была сильнее всех, начались неприятные течения. Представители элиты, особенно военной элиты, начинали чувствовать усталость. Да, Наполеон сделал их не просто богатыми, а очень богатыми людьми. Да, он осыпал их почестями, графскими, герцогскими, а то и вице-королевскими званиями. Да, у всех них имелись роскошные особняки, загородные поместья и так далее, и тому подобное. Но с какого-то момента деньги и почести, которыми Наполеон осыпал своих людей, стали работать против него. Посудите сами. Какая радость от роскошного особняка и солидного банковского счета, когда ты вынужден всю жизнь болтаться в военных походах со всеми их радостями? Дело тут даже не в личной опасности. Хотя и в ней тоже. Но когда нечего терять, — и помирать легче. Однако важнее все же другое. Ради чего терпеть холод, недосып, грязь и вечную усталость? В молодости весело погулять по чужим странам. А вот когда возраст начинает подпирать… Главная прелесть военных подвигов — в том, что их приятно вспоминать, когда все уже позади. Весело, будучи зеленым юнцом, скакать по полям с саблей. Но ведь захочется потом и отдохнуть… И насладиться заслуженным покоем, достатком и уважением. В самом деле, что толку теперь маршалу Ланну в его миллионном состоянии? На тот свет он отправился без багажа. Он даже не успел жениться… Бессмертная слава — это, конечно, хорошо. Ну, так наполеоновские маршалы уже и так прославились в веках. Ради чего еще стараться?

Наполеон, похоже, этого глухого недовольства не чувствовал. Военные еще не начали ему изменять. На то они и военные — чувства чести и долга вбиты в них намертво.

Со штатскими — было сложнее. Первый «пошел налево» Талейран. И это был очень скверный признак. За всю свою долгую жизнь Талейран совершил много подлостей и предательств. И ведь, сволочь такая, ни разу при этом не поскользнулся. Когда такая тертая и опытная крыса намеревается удрать с корабля — дело уже пахнет керосином.

Уже с 1808 года Талейран стал заниматься тем, что называется государственной изменой. Он установил тайные сношения с русским императором и «сливал» ему дипломатическую информацию. Более того, он советовал Александру быть менее сговорчивым. Мол, уступками ничего не добьешься. Конечно, так на самом-то деле и было. Но сдавать своих — это не одобряется нигде. Впоследствии, в своих мемуарах Талейран утверждал, что делал это во имя Франции. Может быть, может быть. Но только деньги с Александра он брать не забывал. Русский император, правда, много ему и не отстегивал: понимал, с кем имеет дело, сам не лаптем щи хлебал и разбираться в людях умел. Слухи о странном поведении Талейрана стали доходить до Наполеона. Большую роль сыграла и Летиция Бонапарт. Она стояла в стороне от светских тусовок, но многое видела и слышала. И интересы сына были ей небезразличны.

28 января 1809 года произошла колоритная сцена. Наполеон вызвал в свой кабинет высших сановников империи. Они решали какие-то текущие дела. Император выглядел совершенно спокойно. Но вдруг его прорвало. Он резко вскочил со своего места и подлетел к Талейрану:

— Вы вор! Вы подлец! Вы бесчестный человек… Вы всех предавали и обманывали! Для вас нет ничего святого! Вы бы продали родного отца!

Талейран побледнел и, судя по всему, уже прощался с жизнью. Между тем Наполеон продолжал:

— Почему я не повесил вас на решетке площади Карусель? Но еще не поздно! Вы… Вы… — гнев душил императора. — Вы дерьмо в шелку!

Одна из больших загадок: почему Наполеон все-таки не поставил Талейрана к стенке. Но не поставил. Добрым был слишком. А зря. Потому что почти сразу же после этой сцены министр иностранных дел продался Австрии и повел с тамошним министром иностранных дел тайные дела.

А вот Сталин таких товарищей давил без пощады. Потому-то никто его победить не сумел.

Но все эти сомнительные настроения в верхах были еще половиной беды. Дело обстояло куда хуже. Начались грозные явления в экономике. А экономика — такая штука, разобраться с которой тяжелее, чем завоевать очередную страну. И самое смешное, что причиной накатывающегося кризиса была все та же война, которая приносила в страну огромные деньги. Всё просто. Французская промышленность во многом была ориентирована на производство предметов роскоши. Так, к примеру, крупный город Лион специализировался на производстве шелковых тканей и бархата. Во многом все это шло на экспорт. Вот тут-то и была зарыта собака. Завоеванные страны были разорены войной и последующими поборами. Им было не до шелков, не до ювелирных украшений, не до коллекционных французских вин. Огромную долю покупателей — богатых плантаторов Латинской Америки и других богатых обитателей стран «за соленой водой», отсекла война с Англией. Ее флот безраздельно господствовал на море, да и каперов[11] развелось, что собак нерезаных. К тому же для текстильного производства нужен хлопок. Чтобы красить ткани, нужно индиго. Где их взять? В общем, с экономикой становилось нехорошо.

Наполеон понимал, что дело пахнет керосином. Ведь кризис — это уже безработица. А значит — социальная нестабильность. В стране, где десять лет назад закончилась революция, это опасная штука. Потому-то император всеми силами старался противостоять опасности. Так, к примеру, безумная роскошь, которую Наполеон навязывал в качестве стиля жизни своим придворным, имела и чисто экономическую подоплеку. Кому ж покупать предметы роскоши, как не «новым французам»? Но это не было, конечно, кардинальным решением проблемы.

Экономика — это еще одна область человеческой деятельности, в которой Наполеон совершенно не разбирался. Впрочем, тогда в ней мало кто что-либо понимал. В смысле — в глобальных экономических законах. Не было надобности. Наполеон первый столкнулся с проблемами «макроэкономики». И ему показалось, что все проблемы можно решить привычным волевым путем.

Наполеон стал заниматься тем же, чем Советская власть эпохи застоя. Стал дотировать «тонущие» предприятия. Вот как он требовал, чтобы министр финансов объяснял подобные траты:

— Вы должны отчитываться передо мной так: я дал взаймы деньги этой мануфактуре, у которой столько-то рабочих, потому что ей грозило остаться без работы.

Чем кончаются такие эксперименты, мы все видали на примере СССР. Так что выход был у Наполеона один — дожать Англию. Довести континентальную блокаду до логического завершения.

А вот с этим обстояло из рук вон плохо. Здесь Наполеон столкнулся еще с одной непобедимой стихией: с человеческой природой. Со стремлением людей быстро заработать. Цели императора вошли в противоречие с желанием европейцев пить чай и кофе, курить табак и носить сюртуки из самого лучшего в мире английского сукна и рубашки из хлопка. А потому — контрабандистов развелось, как грязи. Занятие было не просто выгодным, а очень выгодным. Один рейс через Ла-Манш давал 1200 процентов прибыли. То есть вложил фунт — получил двенадцать. Это сравнимо с прибылями сегодняшней наркомафии.

С контрабандистами расправлялись свирепо. Застигнутых на месте преступления без вопросов расстреливали на месте. Но толку от этого не было никакого. Ведь таможенная стража и жандармы, осуществлявшие прибрежный контроль, были такими же людьми, которым тоже хотелось есть и пить. Представьте — жандарму предлагают сумму, равную его пятилетнему жалованию. И дел-то всего — в нужный момент направиться на патрулирование в сторону, противоположную месту, где идет выгрузка. Технология контрабанды была отработана до совершенства. Английский корабль останавливался темной ночкой в нескольких милях от европейского берега. С него контрабанду перегружали на маломерные суда, которые могли пристать в любом месте. Там их разгружали — и товар благополучно попадал на рынок.

В общем, чем дальше, тем яснее становилось: континентальная блокада оборачивается фикцией. Но отступать… Это значит признать, что все последние несколько лет потрачены впустую. Надо сказать, что в те годы умения признавать свои ошибки в натуре Наполеона не было. Сильное это качество или наоборот — судите сами. Император продолжал упорно двигаться по широкой дороге, ведущей в тупик. На этом пути он сделал радикальный ход: в 1810 году фактически запретил ЛЮБУЮ торговлю колониальными товарами. То есть, чай, сахар и кофе табак стали вообще запрещенными продуктами. Все колониальные товары подлежали конфискации и ПУБЛИЧНОМУ УНИЧТОЖЕНИЮ. В качестве криминального журналиста автору не раз доводилось присутствовать при уничтожении марихуаны и контрафактных дисков. Зрелище сильное. Но, теперь, по крайней мере, «травку» жгут не на Сенной площади и не в Апрашке. Да и любителей этого продукта все же не так много. А представьте себе свои чувства, когда в магазинах нет сахара, а его мешками сжигают на ваших глазах…

Цель Наполеона была проста: подкосить перекупщиков, сделать контрабанду экономически невыгодной. Конечно, ничего из этого не вышло. Просто пышнейшим цветом расцвел черный рынок. Забавное было время, когда обыкновенным чаем торговали, как теперь героином…

Эта политика загоняла в гроб и легкую промышленность. Хлопок и индиго в те времена можно было получить только из Америки. Значит, не из чего шить рубахи, нечем их красить. Дело порой доходило до абсурда. Так, Наполеон не мог найти во Франции сукна для пошива мундиров своим солдатам. И вынужден был покупать сукно через третьих лиц, контрабандой.

Убежден, что в европейском восстании против Наполеона, которое разразилось после его поражения в России, в значительной степени повинна континентальная блокада. Как в крахе Советского Союза — антиалкогольное законодательство. Обидно, когда на твоих улицах распоряжаются чужеземцы. Но если при этом из-за них еще и чайку не попить… Ах, сволочи! Бей гадов!

Между тем характер Наполеона продолжал портиться. В нем все более проявлялась мелочная раздражительность. И еще: повелитель Европы становился все более и более угрюмым. Приближенные со страхом передавали, что император стал плохо спать. Это был серьезный симптом. Дело в том, что Наполеон имел редкую способность управлять своим сном. Он мог велеть себе заснуть на десять минут — а потом просыпался как ни в чем не бывало. Мог засыпать под огнем, в любом положении и в любых условиях. Так что этот новый симптом пугал. Да и вообще, в поведении императора стали появляться некоторые странности. Так, однажды он вышел к гостям во дворце — и вдруг остановился посреди зала, уставившись в пол. Наполеон стоял и молчал. Смущенные гости ошалело смотрели на эту длительную паузу. Наконец к императору подошел Мюрат, желая что-то сказать. Но Наполеон пробурчал нечто неразборчивое и вышел из зала. С большой долей вероятности можно предположить, что императора начинали мучить тяжелые предчувствия. Возможно, в глубине души он понимал, что «заигрался».

Тут бы Наполеону и остановиться. В конце концов, черт с ней, с Англией. Лет за десять, при имевшихся у Наполеона ресурсах, можно было бы создать новый флот. Можно было бы поиграть в дипломатию и попробовать прижать англичан к ногтю. Да, имелась тлеющая Испания. Но если отказаться от континентальной блокады — тогда и черт-то с ней. Хотели испанцы обязательно видеть на троне своего законного короля — так и верни им их игрушку. Все равно он будет ручным.

Но для «императора всех французов» всё это было слишком муторно. Наполеон мыслил по-другому. Всё или ничего! Хотя, с другой стороны, возможно, он был и прав. В положении неустойчивого равновесия нельзя «сдавать назад». Как в альпинизме — спуск всегда на порядок труднее, нежели подъем. И Наполеон совершает свою роковую ошибку. При упоминании которой французские историки, почитатели Наполеона, чуть ли не в голос рыдают. Он идет в Россию.