«Обучен языкам и шпажской битве…»
«Обучен языкам и шпажской битве…»
Что же предлагалось на ее страницах? Первое правило — ни в коем случае не быть похожим на деревенского мужика. Шляхетство же, по словам авторов книги, достигается тремя благочестивыми поступками и добродетелями: приветливостью, смирением и учтивостью.
Вот какие наставления предлагались для молодого русского шляхтича. «Повеся голову и потупя глаза на улице не ходить и на людей косо не заглядывать, глядеть весело и приятно с благообразным постоянством, при встрече со знакомыми за три шага шляпу снять с приятным образом, а не мимо прошедше оглядываться, в сапогах не танцевать, в обществе в круг (то есть вокруг. — С.О.) не плевать, а на сторону, в комнате или в церкви в платок громко не сморкаться и не чихать, перстом носа не чистить, губ рукой не утирать, за столом на стол не опираться, перстов не облизывать, костей не грызть, ножом зубов не чистить, руками по столу не колобродить, ногами не мотать, над пищей, как свинья, не чавкать, не проглотя куска не говорить, ибо так делают крестьяне».
Кроме того, молодой шляхтич должен быть «…обучен языкам, конной езде, танцам, шпажской битве, красноглаголив и в книгах начитан, уметь добрый разговор вести, обладать отвагой и не робеть при дворе и государе».
А насколько быстро все эти правила были освоены дворянской служилой (в большинстве своем военной) молодежью, можно судить по высказыванию Андрея Болотова: «…C середины царствования Елизаветы, вместе с карточной игрой, и вся нынешняя светская жизнь получила свое основание и стал входить в народ тонкий вкус во всем».
Судьба этого удивительного человека наглядно отражает смену нравов в России. Андрей Тимофеевич Болотов (1738–1833) — типичнейший представитель русского офицерства, сформированного в елизаветинскую пору. А его долгая жизнь — личное мемуарное свидетельство всех этих периодов. Андрей родился в семье офицера еще петровской поры. Малолетним (как водится) зачислен в полк, которым командовал его отец. В 17 лет, рано осиротев, поступает на действительную службу. Вскоре он уже на полях сражений. Участник одного из главных сражений Семилетней войны при Грос-Егерсдорфе (1757).
В последние годы царствования Елизаветы Петровны Андрей Болотов служит в канцелярии русского военного губернатора в Восточной Пруссии Н. А. Корфа. И только с изданием манифеста 1762 года «О даровании вольности и свободы всему Российскому Дворянству» уходит в отставку.
Удивительное дело — насколько быстро утверждается в высших дворянских кругах европейская мода. Не прошло и полустолетия, как когда-то современнейшее «Юности честное зерцало» становится азбучной истиной, и ей на смену выступают уже тонкости обращения и светские приличия, усвоенные «петербургским обществом в совершенстве».
Так что не случайно в начале 1753 года (в середине царствования Елизаветы) в северной столице получает широкое хождение уже сатира на чересчур изысканную моду. Автор «Стихотворного жала» на «петиметра»{21} и кокетку — И. П. Елагин.
Увижу я его, седяща без убора,
Увижу, как рука проворна жоликёра (то есть парикмахера)
Разжённой сталию главу с висками сжег,
И смрадный от него в палате дым встаёт,
Как он пред зеркалом, сердяся, воздыхает
И солнечны лучи безумно проклинает,
Мня, что от жару их в лице он чёрен стал,
Хотя он отроду белее не бывал.
Туг истощает он все благовонны воды,
Которыми должат нас разные народы,
И, зная к новостям весьма наш склонный нрав,
Смеется, ни за что с нас втрое деньги взяв.
Когда б не привезли из Франции помады,
Пропал бы петиметр, как Троя без Паллады.
Потом взяв ленточку, кокетка что дала,
Стократно он кричал: «Уж радость, как мила
Меж пудренными тут лента-волосами!»
К эфесу шпажному фигурными узлами
В знак милости ея он тщился прицепить
И мыслил час о том, где мушку налепить.
Одевшись совсем, полдня он размышляет:
«По вкусу ли одет?» — еще того не знает,
Понравился ль убор его таким, как сам,
Не смею я сказать — таким же дуракам.
Рассказывая о повседневной жизни высшей военной среды времен Елизаветы, нельзя не сопоставить ее с Петровским временем, чтобы почувствовать, насколько одно отличается от другого. Да и как могла широкая русская натура удерживаться в узких рамках немецкого придворного этикета?
Во время Рождественских праздников молодой русский царь Петр, окруженный многочисленной шумной и пьяной компанией приближенных, объезжает дома вельмож. Или, празднуя спуск нового корабля, во всеуслышание объявляет, что тот бездельник, кто по такому радостному случаю не напьется до изнеможения. И нередко после многочасового возлияния некоторые участники пира сваливались под стол, одни замертво, а другие, чтобы воздержаться от дальнейших винных переборов.
Примечательно, что даже дворцовые помещения не всегда приходились по вкусу молодому монарху — были тесны. А потому в летние месяцы придворные увеселения происходили в Петергофском саду. Помимо различных садово-парковых диковин находился здесь удивительный орган.
«Так, по приказу царя, — пишет Берхгольц, — в большом гроте было поставлено несколько стеклянных колоколов, подобранных по тонам, или, как говорили тогда, колокольня, которая водою ходит. Пробочные молоточки у колоколов приводились в движение посредством особого механизма, колесом, на которое падала вода.
Колокола издавали во время действия приятные и тихие аккорды на разные тоны».
И вся эта удивительная, единственная в своем роде музыка воспринималась на фоне петергофских клумб и аллей, гротов, украшенных статуями, редкими раковинами и кораллами, и затейливо извергающих воду фонтанов.