«Береги пулю в дуле…»

Ночью повалил снег, и к утру не видно стало крови.

На другой день кавалерия и пехота пошли по мосту через реку, в погоню за неприятелем. На набережной Вислы во всех почти зданиях были пробоины или в стенах торчали ядра и гранаты. Пехоту мы догнали ближе, а кавалерию же в самом Конске. Мы хотели атаковать, да неприятель, покидав оружие и артиллерию, выбежал из местечка и спардоновался, а мы вернулись в Варшаву.

Спустя несколько дней вся наша армия выстроилась на поле, за Варшавой, там, где прежде стояла польская артиллерия. Суворов поздоровался с нами и, объезжая ряды шагом, благодарил нас и все говорил: «Благодарю, ребята! Благодарю, ребята! С нами Бог! Прага взята! Это дело дорогого стоит! Ура! Ребята, ура! Нам за ученых двух дают — мы не берем, трех дают — не берем, четырех дают — возьмем, пойдем, да и тех побьем! Пуля — дура, штык — молодец!

Береги пулю в дуле, на два, на три дня, на целую кампанию! Стреляй редко, да метко! А штыком коли крепко! Ударил штыком, да и тащи его вон! Назад, назад его бери!.. Да и другого коли!.. Ушей не вешай, голову подбери, а глазами смотри, глядишь направо, а видишь и влево».

Это он говаривал очень часто. Бывало, никогда без этого по фронту не поедет. Тут же он в особенности много говорил. За ним была большая свита, ехали наши господа, и поляков было немало…

Мы опять стали лагерем на Праге и иногда бродили по городу и по укреплениям, они шли от Вислы и до Вислы, от верху до низу реки кругом всего города. Нам всего было страннее, как это мы на приступе не попали в волчьи ямы? А в волчьей яме был кол вбит, а на нем заостренный железный стержень. Днем-то нам трудно было ходить между ямами, а уж как спаслись мы от этого ночью, одному Богу известно. Благодарить Господа Милосердного, Бог нас защитил!..

Тела все еще валялись на Праге. Их подбирали в феврале следующего года, ибо выпавший октября 25-го сильный снег прикрыл тела убитых.

На другой день после смотра Суворова мы пошли на зимние квартиры в Люблин.

На другой год, в мае месяце, нашего полка два эскадрона пришли в Варшаву, для разъездов. Туг был и я. Нам было велено, чтобы ночью по пробитии зари никого и нигде не допускать до сборищ, а если в домах заметим огни, то тушить, и если в доме по какому-либо случаю шумят, то брать всех под караул.

Суворов жил в Варшаве, на Долгой улице, около площади, взойдя на нее из Медовой улицы, на правую руку первый или второй дом с угла.

По взятии Праги в Варшаве у нас был отдан приказ по полку, чтобы всякий солдат, о чем бы его Суворов ни спросил, всегда отвечал: был и знаю, а чтоб не знаю или нет, отнюдь не говорить.

— Ну, дедушка, а с тобой Суворов разговаривал?

— Этим счастьем ему не случалось меня удостоить, — сказал старик со вздохом.