О Куликовской битве

О Куликовской битве

Битва между войсками Мамая и Дмитрия Донского на Куликовом поле, безусловно, одна из самых ярких страниц русской военной истории и истории русско-ордынских отношений. И, как следствие — одна из самых обсуждаемых: историки до сих пор ожесточенно спорят о месте битвы, численности войск, ходе сражения, о том, кому именно из русских полководцев в действительности принадлежит подлинная заслуга в этой победе.[541]

Так, например, воронежский историк Ю.В. Селезнев предложил даже методику подсчета численности войск Мамая в Куликовской битве. Исследователь выбрал простой и, казалось бы, вполне логичный способ подсчета: он проанализировал количество «улусов»-тюменов, которые могли к этом времени находиться под контролем бекляри-бека, и пришел к цифре в 90 000 воинов.[542] Однако такой подсчет представляется не вполне корректным, поскольку исследователь не учел ряд обстоятельств, не позволяющих воспользоваться предложенной им методикой. Во-первых, даже в периоды расцвета Монгольской империи и Золотой Орды тюмены никогда не выставляли те 10 000, которые формально должны были бы выставить.[543] Во-вторых, достоверно установить, сколько тюменов находилось под контролем Мамая в 1380 г., не представляется возможным: в эпоху смут темники часто переходили от одного претендента на трон к другому. Даже если территория тюмена находилась под контролем Мамая, совершенно не обязательно, что все население обязательно выступало на его стороне: отдельные родовые предводители или военачальники со своими подчиненными могли добровольно или по принуждению перейти к любому из его многочисленных противников. Кроме того, предположению Ю.В. Селезнева противоречит информация о наборе Мамаем перед Куликовской битвой многочисленных наемников (итальянцев, армян, черкесов и пр.). Несомненно, если бы в его распоряжении имелись пресловутые 90 000 ордынских воинов, он прошел бы огнем и мечом всю Русь, и ему не понадобились бы эти разношерстные, неорганизованные отряды, которые и потерпели поражение на Куликовом поле.

Попытка разобрать все историографические версии Куликовской битвы и ее отдельных аспектов привела бы к написанию еще одной книги — и нельзя поручиться, что она оказалась бы менее тенденциозной, чем уже имеющиеся. Чтобы не столкнуться с такой проблемой, мы даже в первой части книги постарались ограничиться лишь кратким упоминанием об этом сражении, хотя оно и сыграло роковую роль в судьбе нашего героя.

Тем не менее Куликовская битва, несомненно, является одним из важнейших событий в биографии Мамая, и поэтому не упомянуть о ней нельзя. Однако, поскольку темой настоящей главы являются современные мифы, мы не будем рассматривать историографические версии Куликовской битвы, базирующиеся на средневековых источниках, и ограничимся разбором лишь двух наиболее оригинальных, на наш взгляд, версий современных историков. Эти авторы, по-видимому, считают, что развенчивают миф о Куликовской битве, хотя на самом деле создают вместо одного мифа другой, утверждая, что… Куликовской битвы совсем не было![544]

В 1998-1999 гг. Н.Д. Бурланков опубликовал статью, в которой постарался доказать, что яркое описание Куликовской битвы в средневековых текстах является дублированием… описания битвы на р. Воже, имевшей место двумя годами ранее! Автор гипотезы постарался выявить все сходные черты в описании этих битв в летописных сочинениях, и, надо признать, ему это в какой-то мере удалось.[545] Нельзя отрицать, что многие эпизоды в описании обеих битв весьма схожи.

Однако когда речь заходит о целях «дублирования» сообщений об одной и той же битве в летописных сочинениях и в особенности о причинах появления столь многочисленных и ярких произведений, как «памятники Куликовского цикла», посвященные именно битве-«дубликату», а не «оригиналу», автор гипотезы уже далеко не столь убедителен.[546] Ему приходится согласиться с тем, что существенные отличия в описании битв имеются: командование ордынскими войсками на Куликовом поле осуществлял сам Мамай; в этом сражении зафиксировано участие «его» хана — «поганого царя Теляка», и т. д.

Тем не менее рациональное зерно в концепции Н.Д. Бурланкова имеется: он показал, что средневековые авторы могли использовать некие «стандартизованные» описания батальных сцен, принятые в русской летописной традиции. В частности, рассказ «Задонщины» о бегстве Мамая после поражения в Куликовской битве практически дословно копирует эпизод «Слова о полку Игореве», находят исследователи и другие параллели «Памятников Куликовского цикла» с произведениями древнерусской литературы.[547] Правда, Г.М. Прохоров еще в 1970-е гг. высказал предположение о существовании неких стандартных «описаний батальных сцен», издавна бытовавших в русском летописании.[548]

Вторая гипотеза, привлекшая наше внимание, была предложена казанским историком, кандидатом исторических наук Р. Набиевым (Наби), который посвятил ей целую книгу, увидевшую свет в 2004 г., а затем в 2008 г. дополнил ее статьей, в которой предложил дополнительный аргумент в пользу своей концепции. Р. Набиев также склонен считать, что Куликовской битвы не было. Правда, в отличие от Н.Д. Бурланкова, он отрицает факт не самой битвы, а всего лишь… участия в ней русских войск! Р. Набиев строит свою концепцию на «непробиваемом» с его точки зрения аргументе: оказывается, русские в это время были настолько слабы, разрозненны и напуганы могуществом Золотой Орды, что не смели даже и подумать о том, чтобы выступить против любого ордынского властителя — будь то сарайские ханы или бекляри-бек Мамай.[549] Кто же сражался в битве, вошедшей в историю под названием Куликовской? У Р. Набиева есть ответ: Мамай и хан Токтамыш, которому якобы еще раньше подчинились русские![550] Любопытно усмотреть в этой версии своеобразное «зеркальное отражение» версии русско-ордынских отношений, предложенной Л.Н. Гумилевым: по его мнению, русские на Куликовом поле сражались против Мамая, также якобы защищая интересы «законного» хана Токтамыша. Однако ни Л.Н. Гумилев, ни Р. Набиев не учли, что первые упоминания русских летописцев о Токтамыше встречаются лишь после сообщения о разгроме Мамая — следовательно, до этого никаких контактов Руси с этим выходцем с Востока не было. На это прямо указывает тот факт, что Токтамыш фигурирует в летописях с эпитетом «некый царь со востока», т. е. совершенно неизвестный русским.[551] Таким образом, версия Р. Набиева отражает традиции «национальной историографии» и делает честь автору гипотезы как патриоту татарского народа, но отнюдь не выглядит убедительной.

В статье 2008 г. Р. Набиев отходит от эмоционально-патриотической риторики и неожиданно приводит действительно ценный и важный источник, причем золотоордынского происхождения — ярлык хана Токтамыша, выданный им Хаджи-беку, даруге Кырк-Ера в Крыму, являвшемуся в 1360-1370-е гг. верным вассалом и сподвижником Мамая. Р. Набиев весьма аргументировано критикует датировку ярлыка 1381 г. и утверждает, что он выдан весной 1380 г., т. е. за полгода до Куликовской битвы. Получается, что Токтамыш пожаловал ярлык Хаджи-беку еще до падения власти Мамая в Крыму, а этого, по мнению Р. Набиева, никак не могло быть. На этом основании автор статьи вновь возвращается к своему утверждению о том, что Куликовской битвы не могло быть осенью 1380 г., коль скоро весной того же года Токтамыш уже выдавал ярлыки приверженцам бекляри-бека.[552]

В своем стремлении доказать собственную правоту Р. Набиев не учел двух обстоятельств: Во-первых, значительное число исследователей все же датирует упомянутый ярлык 1381 (или даже 1382) г., приводя не менее серьезную аргументацию, чем автор статьи, — впрочем, он и сам честно отмечает это в своей статье, правда, отметает аргументы исследователей, объявляя их неубедительными.[553] Во-вторых, Р. Набиев слишком уж упирает на то, что Токтамыш не мог выдать ярлык соратнику Мамая до победы над самим бекляри-беком. А между тем факт выдачи Токтамышем ярлыка Бек-Хаджи весной 1380 г., на наш взгляд, совершенно не противоречит тому, что Мамай был побежден лишь в конце года, после Куликовской битвы. Вполне вероятно, что ярлык мог быть выдан ханом сразу после захвата им Сарая (после отречения от власти хана Арабшаха) и адресован сановнику, еще находившемуся на службе у Мамая, — именно с целью переманить его на свою сторону. Вспомним также, что Мамай, потерпев неудачу в попытке найти убежище в генуэзской Кафе, бежал не в Кырк-Ер, более отдаленный от владений Токтамыша, а в Солхат: вполне возможно, что он уже знал о сговоре Хаджи-бека с Токтамышем.

Таким образом, смелые (и нельзя сказать, что совсем уж неубедительные) аргументы Н.Д. Бурланкова и Р. Набиева все же не выглядят достаточно обоснованными, чтобы отвергнуть факт Куликовской битвы. Однако нельзя не отметить, что эти две концепции отличаются от прочих мифов тем, что их авторы не опираются целиком и полностью на средневековые исторические сочинения и историографические работы, а предлагают собственное решение проблемы.

Цель Н.Д. Бурланкова не вполне очевидна — если, конечно, автор не намеревался своей «эпатажной» версией просто-напросто привлечь к себе интерес научной общественности. Р. Набиев более прямолинеен: его задача — в очередной раз показать превосходство татар над русскими, что позволяет поставить его работу в ряд с другими сочинениями историков-националистов из регионов России и стран ближнего зарубежья.

В любом случае появление версий Н.Д. Бурланкова и Р. Набиева показывает, насколько неоднозначно в науке отношение к Куликовской битве и источникам о ней. Однако весьма характерно, что Мамай продолжает восприниматься историками в негативном свете, что уже в который раз подтверждает живучесть и убедительность стереотипа, созданного о нем в историографии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.