Куда девались купцы?

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Куда девались купцы?

Уже в 1502 г. Алевизо Гритти, составляя проект организации снабжения города зерном, включил в него и «колонии» (Корфу, Котор, Далмацию), полагая, что заморские территории не способны прокормить себя, ибо не имеют достаточных посевных площадей. «Содержание двух провинций… обходится государственной казне Светлейшей в гораздо большую сумму, нежели та, что составляет доход, с этих провинций получаемый», — в свою очередь утверждает Карло Гоцци.[148] По его мнению, реформировать сельское хозяйство в этих провинциях невозможно, ибо территории их «большей частью заняты горами, а следовательно, почва там каменистая и неплодородная». Даже если отдельные долины и кажутся приспособленными для земледелия, то местные жители-морлаки, эти надменные варвары, не склонные к возделыванию земли, сделают напрасной любую попытку ввести там культурное земледелие: ревностно преданные своим традициям, морлаки отличаются пассивностью и инертностью, особенно когда речь заходит о новшествах. Описание этих земель у Карло Гоцци достаточно безрадостно. Казанова, по его собственным словам, приятно провел там время, но тем не менее, повествуя об этих краях, и он не избежал унылых красок. Однако даже из рассказов не слишком объективных очевидцев вполне можно понять, что Венеция весьма охотно поддерживала принадлежащие ей заморские земли в неразвитом состоянии, используя их как место ссылки, куда в наказание за проступки, сочтенные аморальными или опасными, Республика отправляла своих подданных. Отсутствие заинтересованности Венеции в своих бывших территориях просматривается также в текстах менее полемических и более конструктивных. В записке о рыбной ловле на островах Леванта, составленной в 1760 г. неким монахом на службе у генерального проведитора моря, говорится, что активность островных жителей осталась в прошлом, а рыба, вылавливаемая рыбаками, не покрывает даже местных нужд, ибо ловля ее производится кустарным способом и не пользуется ни покровительством, ни поддержкой правительства.[149]

Что делает в Задаре Карло Гоцци? Он обучает «основам математики и искусству воинской фортификации»[150] Джованни Паоло Гольдони, брата Карло, «изначально предназначенного для военной службы»[151] и вступившего там в драгунский полк. Казанова пишет об этих краях как о месте ссылки. Все это свидетельствует о том, что Далмация и острова Леванта в те времена представляли собой своего рода военные базы и источник пополнения армии. Будучи торговой республикой, Венеция не имеет ни постоянной сухопутной армии, ни профессиональных офицеров. «Нация не уделяет достаточного внимания воинской службе, поэтому среди народа занятие сие считается низким. Служба на море предоставляет единственную возможность послужить родине с оружием в руках. Венеция имеет всего один сухопутный армейский корпус и нерегулярные отряды ополчения, состоящие из двадцати тысяч человек, которые призываются по необходимости, в основном во время крупных кампаний; ополченцы не имеют постоянных подразделений, не учатся военному делу и не получают содержания от правительства. Ополчение состоит преимущественно из крестьян, несущих службу в гарнизонах, пока регулярные войска участвуют в боевых действиях, однако большая часть этих крестьян гибнет от болезней и неприспособленности, ибо там, где правительство не поддерживает воинский дух, насадить его весьма непросто», — отмечается в «Записке о венецианской политике» от 1754 г.[152] Генеральному вербовщику Республика выплачивает по двадцать дукатов за каждого завербованного здорового мужчину; рекрутов набирают как на материке, так и на морских островах. В Далмации, в частности, формируется специальный корпус солдат, именуемых пандурами (Panduri), которые в качестве ежедневного довольствия получают на один ливр черствого хлеба {pane duro), откуда и пошло их название; также они получают премии — от 4 до 24 цехинов за каждого беглого разбойника или каторжника, которого они доставят властям, живого или мертвого. Корпус этот прекратил свое существование только в 1788 г.

Финансовые отчеты подтверждают оценку Гоцци. Заморские территории обходились Венеции недешево: в начале века только на содержание ополчения на трех островах Леванта пошло 200 тысяч дукатов, и еще почти 32 тысячи дукатов — на роты далматинцев, в то время как все земли в целом, включая Истрию, принесли доход всего лишь в 201 530 дукатов.[153]

Обозреватели более не верят ни в превосходство венецианских купцов, ни в эффективность торговли, осуществляемой Венецианской республикой. «Республика льстит себе… когда утверждает, что способна оживить свою умирающую торговлю», — отмечают во Франции, когда Дольфин, венецианский посланник в Константинополе, в 1727 г. предлагает освободить от вывозных пошлин все шелковые и шитые золотом ткани, производимые в Венеции и отправляемые морем в Левант. И даже обязательство плыть в сопровождении конвойных судов (mude), предоставляемых государством купеческим судам для защиты против пиратов, всегда появляющихся неожиданно, перестает соблюдаться. Обязательство это, по мнению многих, стало всего лишь способом «побуждать купцов продолжать заниматься своим ремеслом, кое им уже наскучило».[154] Это суровое суждение, весьма распространенное в ту эпоху, неоднократно подтверждается в сочинениях Гольдони.

Если мы хотим составить представление о состоянии венецианской торговли с Левантом по намекам, рассыпанным по комедиям Гольдони, оценка явно будет отрицательной. Конечно, есть Левант из «Персидской невесты», однако там мы скорее сталкиваемся с романтической экзотикой и эксплуатацией мифа о султанских гаремах и обычаях турецкой жизни — экзотические наслаждения, процветающие в западных факториях, поистине стали легендарными, — нежели с секретами коммерческих предприятий. Это Левант, каким его представляет де Бросс, а не Левант, — часть славной истории Республики. В «Бабьих сплетнях» есть персонаж по прозвищу Саламина: этот негоциант, уроженец Рима, разбогатевший в Венеции, стал жертвой берберских пиратов; освободившись из плена, он вернулся в Венецию вместе с моряком, носящим символическое имя Пандуро. Но Саламина основал свою торговлю более двадцати лет назад, и истоки его богатства уходят в прошлое.[155] Есть еще левантиец Изидоро, комический персонаж из «Домоседок», владелец мореходной компании, которую должен унаследовать его племянник Тонино. Тонино родился в Венеции, прожил в ней всю жизнь, и когда дядя предлагает ему отправиться на Риальто и начать учиться торговому делу, а затем отплыть в Левант, тот отвечает: «Я боюсь моря, от одного вида воды я делаюсь больным. Я даже не езжу в Местре, потому что боюсь переплывать Канал».[156]

Торговое сообщение с Левантом, похоже, постепенно отходит в область мифического прошлого. Венецианцы забывают о своей священной связи с морем. Потомственные купцы и аристократы, те, кто прежде правил городом, вкладывали значительные средства в строительство кораблей и закупали различные товары, создавая сильные торговые предприятия, уходят из коммерции,[157] и, разумеется, театр не может пройти мимо этого явления, которое многие считают необратимым. С середины XV в. патриции постепенно впитывают в себя дух европейского дворянства и, как следствие, перестают заниматься торговлей, считая это занятие плебейским.[158]

На сцене образ купца воплощает Панталоне деи Бизоньози; в комедии дель арте середины XVI в. Панталоне подхватил эстафету у Старца из классических комедий. Его первое имя — Великолепный, он говорит на венецианском диалекте и носит красно-черное платье цвета советов Республики. На основании этого можно сказать, что персонаж сей родом из благородных обитателей лагуны и олицетворяет связь, существующую между венецианским правительством и коммерческим предпринимательством, между общественными интересами и интересами частными. Однако, кроме этих качеств, Панталоне, как известно, отличается скупостью и сладострастием и вдобавок заядлый домосед, на что указывают его огромные домашние туфли.

Итак, социальные роли распределяются следующим образом: «Аристократ применяет свои интеллектуальные способности либо в литературной сфере, либо занимается делами общественными, либо служит Марсу… читтадино — представитель второго сословия — занимает должность секретаря в городской администрации или полностью посвящает свое время коммерции, простонародье же трудится исключительно в сфере ремесла».[159] Хуже всего, что новый купец-читтадино более не заботится о поддержании былой славы государства и не соблюдает десять заповедей образцового негоцианта, записанные, к примеру, в бумагах купца из Рагузы Бенедетто Котрульи в конце XVI в.: не играть в азартные игры, приравненные к «смертному греху, ибо они ведут к божбе, обману, воровству»; «соблюдать умеренность в еде и питье», чтобы тебя не одолели лень, слабоумие и телесная немощь; избегать ссор, не вступать в разговоры с людьми дурными и бесчестными; не прибегать к помощи чернокнижников, а слушаться разумных советов; не заниматься контрабандой; не обманывать своих партнеров; не водить дружбы с людьми, которые разоряют тебя; избегать мотовства, «порока еще более отвратительного, чем скупость».[160] Короче говоря, торговцу надлежит преследовать одну-единственную цель: приобретение богатства во благо и для процветания государства.

«Добрые правила теперь у купцов не в чести, ибо они пристрастились к роскоши», — пишет в 1741 г. Гольдони в своих письмах[161] о разорении мантуанцев и целой серии «банкротств», связанных со смутным военным временем. Через некоторое время он создает комедию «Банкротство»,[162] где выводит на сцену разорившегося на темных махинациях Панталоне, эгоистичного и бессовестного, готового бросить жену и сына, лишь бы только скрыться от правосудия. Впоследствии драматург, наоборот, станет идеализировать торговца Панталоне и создаст образ венецианского купца, дорожащего честью и былой коммерческой славой Республики. «В своих комедиях характеров я вернул этому персонажу достойную репутацию, и теперь он олицетворяет честного купца из моей Венеции», — пишет драматург в своих «Итальянских мемуарах».[163]

Выводить на сцену положительных героев — изначальный постулат театральной программы Гольдони, его обязательство перед обществом, и во исполнение этого обязательства отцы в его пьесах, эхом вторя заповедям Котрульи, горячо увещевают своих блудных сынов, игроков, ветреников и сладострастников, усиленно подражающих испорченным нравам аристократии, вспомнить о том, что прежде «торговля была занятием почетным, и ею не гнушались благородные кавалеры… и было это полезно для всех, а также много способствовало обмену товарами между народами».[164] Таким образом, Гольдони призывает аристократов возобновить коммерческую деятельность, которой занимались их предки. «Меня упрекали за то, что в своей пьесе я заставил благородного дворянина без особой необходимости заниматься торговлей, но я отвечу:…необходимо всеми силами развивать подобные стремления, дабы постепенно принадлежность к коммерческому сословию стала не менее престижной, чем к дворянскому».[165] И таких взглядов придерживался не он один.